Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса на Youtube
Культура
27 декабря 2015 16:47

Молчание негатива

Максим Гуреев о выставке фоторабот Михаила Пришвина

1538

Рукописи не горят. Тут и спорить не о чем. И даже тот факт, что Николай Васильевич спалил свой второй том «Мертвых душ», лишь эту незыблемую максиму подтвердил, как и всякое (особенно такое!) исключение.

А еще рукописи вопиют. В том смысле, что, попадаясь на глаза, вне зависимости от качества, заключенного в них текста (постижение этого самого качества произойдет позже), они настойчиво требуют к себе пристального читательского внимания. И это вполне естественная человеческая реакция — прочитать обнаруженный и никем никогда не читанный ранее текст.

А вот как быть с негативами?

Печатать с них фотографические карточки — напрашивается единственно правильный ответ. Стало быть, негатив сам по себе молчит, безмолвствует, тая в себе нечто такое, что не лежит на поверхности и не требует к себе пристального зрительского внимания. Он вообще ничего не требует!

С этой достаточно сакраментальной мыслью я и пришел на выставку «Михаил Пришвин. Фотографии и дневники. 1929 — 1936» в МДФ (МАММ).

Знакомство с Пришвиным-фотографом началась лет десять назад, когда, снимая про Пришвина-писателя документальное кино, я приехал в Подмосковное Дунино, где он жил с 1946 по 1954 год.

Справедливости ради следует заметить, что тогда поездка, в моем понимании, не предвещала никаких открытий, благо «Кладовая солнца», «Лисичкин хлеб», «Ребята и утята», да «Дедушкин валенок» были читаны еще в далеком пионерском детстве, и ничего кроме трогательной, до довольно поверхностной ностальгии на том (десятилетней давности) этапе не вызывали.

Однако все изменилось ровно в ту минуту, когда в рабочем кабинете писателя рядом со столом, за которым создавались упомянутые выше, а также иные известные произведения, я увидел фотоувеличитель Leitz Wetzlar и фотоаппарат ФЭД.

Стало быть, возникла возможность рассказать о совершенно неизвестной широкому кругу читателей страсти этого во многом загадочного и странного человека, писавшего о природе и ведшего тайные антисоветские дневники, обожавшего охоту и легковые автомобили, обитавшего в писательском доме в Лаврушинском переулке и посещавшего в 1933 году Соловки.

Известно, что первые фотографические опыты М.М.Пришвина относятся к 1907 году, когда карточки были сделаны на чужую форматную камеру. Результаты превзошли все ожидания писателя, он осознал, что фотография — это продолжение его литературной деятельности.

Собственную же камеру Михаил Михайлович приобрел лишь в 1925 году. Скорее всего, это была Leica I, тогда эти немецкие фотоаппараты были в СССР в свободной продаже, да и являлись они единственными узкопленочными камерами.

Но дальше — больше. В ноябре 1930 года писатель заключил договор с издательством «Молодая гвардия» на публикацию книг «Охота с камерой». Тогда же через Наркомторг СССР Пришвин получил еще одну Leica I, но уже с тремя сменными объективами, что выдвигало писателя в ряд фотографической элиты того времени, ведь лишь немногие советские фотокоры (Б.Игнатович, А. Родченко, А. Шайхет, И. Шагин, Я. Халип) были так технически оснащены.

Из воспоминаний М.М.Пришвина: «И вот у меня фотографический аппарат. Я применяю его для изображения действительности, в том смысле, как и я сам, художник слова, существую для свидетельства. К моему несовершенному словесному искусству я прибавляю фотографическое изобретательство для создания мало-помалу художественной формы наиболее гибкой для изображения текущего момента жизни».

Тому, как писатель изобразил «текущий момент жизни» и посвящена выставка в Московском Доме Фотографии.

Наиболее известной из представленных здесь серий является, безусловно, «Как били колокола», снятая М.М.Пришвиным в январе 1930 года в Троице-Сергиевой Лавре. Тогда в составе киногруппы писатель был допущен к процессу фотофиксации этого варварства.

Недоэкспонированные, с плавающим фокусом карточки как нельзя лучше передают ощущение январской стужи, безысходности и мрачной безнадежности всего происходящего. Казалось бы, тут в пору возопить от ужаса всего этого апокалипсиса, но нет, негатив безмолвно напитывается светом, полутонами сквозь промерзшее стекло цейсовского объектива Elmar, в точности фиксируя с превеликим трудом выставленные окоченевшими на морозе руками расстояние и выдержку.

Лиц тут почти не разглядеть, они либо смазаны, либо слишком мелки на фоне огромных колокольных глыб и гор битого кирпича, либо затаились в шарфах, поднятых воротниках или шапках-ушанках. В результате картина складывается гнетущая, а клубы пара, вырывающиеся изо ртов удалых молотобойцев, крушащих все на своем пути, добавляют ей какой-то сюрреалистичности.

И сразу представляешь себе Михаила Михайловича, который здесь, скорее всего, в сопровождении сотрудника ОГПУ (как без него?) блуждает между этих людей и обломков колоколов, совершенно оглушенный ревом толпы, треском тросов, грохотом бревен, ударами десятков кувалд, и потому не слышащий ни рева этой толпы, ни треска тросов, ни грохота бревен, по которым стаскивают колокола, ни ударов десятков взлетающих к низкому серому небу кувалд.

Немые фотографии Пришвина.

Кажется, что в них нет ни боли, ни страсти, ни отношения, ни пафоса, но полуобморочная отстраненность человека, пальцы которого примерзли к металлическому корпусу Leica I, за который можно и спрятаться в случае необходимости.

Серии «Уралмашстрой», «Дальний Восток» и «Беломорско-Балтийский канал» столь же немногословны. Рассматривая эти карточки, невольно вспоминаешь слова Пришвина «к моему несовершенному словесному искусству я прибавляю фотографическое изобретательство для создания мало-помалу художественной формы». Вспоминаешь и тут же задаешь себе, вероятно, «неудобный» вопрос — а в чем заключена эта художественная форма? В безмолвии? В отстраненности?

Но как может писатель безмолвствовать?

Право, парадоксальная ситуация!

Для меня все сошлось в фотосерии М.М.Пришвина «Соловки» 1933 года. Здесь впервые на фоне великого северного безмолвия я увидел человека, его лицо, его глаза — опять не всегда в фокусе, не всегда идеально с точки зрения экспозиции и освещения, но почувствовалось отношение, попытка уйти от стереотипа «снять, чтобы было», небоязнь подойти с фотоаппаратом к предмету съемки близко.

Почти в эти же годы классик жанровой фотографии Роберт Капа скажет: «Если твои снимки недостаточно хороши, значит, ты был недостаточно близко».

Конечно, об этих словах Капы, находясь на территории расформированного к тому моменту и переданного Беломорбалтлагу Соловецкого Лагеря Особого Назначения, Пришвин не мог знать. Впрочем, это и понятно, ведь в достаточной близости к нему тогда находились сотрудники лагерного начальства, а он к ним, что для фотографии как таковой оказалось делом весьма положительным.

А что же при этом негатив?

Он в очередной раз промолчал.

Последние новости
Цитаты
Ольга Четверикова

Директор Центра геополитики Института фундаментальных и прикладных исследований

Игорь Юшков

Ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня