Не дай бог в Бодайбо

…Вот говорят, Марина Степнова — автор громко прозвучавшего романа «Женщины Лазаря», романов «Хирург» и «Безбожный переулок», ее проза переведена на двадцать три языка, и тут вдруг «она говорила — тудой, сюдой. Поставь платочек на голову, простудишься». Как перевести это хотя бы на один из двадцати трех языков? А все потому — что рассказы, а не премиальный роман, и прозвучать ими можно только после «Большой книги» или «Национального бестселлера», которыми были отмечены упомянутые романы Степновой.

Наверное, поэтому герои этой книги незаметны, невидимы. В малой прозе так можно, ее необязательно предлагать на конкурс, на ней, наконец, можно отдохнуть — в том числе, от поисков героя нашего времени — и заняться его персонажами.

Словом, «Где-то под Гроссето» — душевное чтение. Не без ярких метафор и красочных сравнений, как у Олеши, если помните, где «она вся была покрыта цветами, как будто упала в грядку». «Огромные, лохматые, как спросонья» розы на улице. Абрикосы — «шерстяные оранжевые бомбы». Женщина, которая искала себя не только в жизни, но и в смерти. Только не Москва. Не дай бог в Бодайбо. Лучше, конечно, где-то в Гроссето, как и было сказано.

Этот автор, вообще-то, из поколения, о котором любит рассуждать Валерия Пустовая и Евгения Вежлян. То есть, о «новом романе» этого поколения, или его отсутствии, неважно. Даже если романы, как уже было отмечено, имеются, все равно — желание их писать возникает оттого, что их нет. И это не парадокс, просто нет таких, которые читали — в детстве, юности. Поспорив на три рубля со старшим братом, что за месяц осилишь всего Шекспира. Осилил, но запомнил мало, зато про «абрикосы» с «розами» помнишь многое. Из того же Олеши, из Катаева, наконец. И только после, узнав, что это так называемый мовизм — все эти «грядковые» метафоры — притормозили и стали оглядываться, не заметил ли кто подмены поисков своего личного смысла — прямым попаданием в старые ноты чужой партитуры. Знаете, как все время попадать в такт эпохи? Нет, не шагать правой там, где все припадают на левую. Просто инструментик такой есть — погуглите, если что, там любой, и даже без голоса, сможет пропеть без петухов.

Впрочем, у Степновой, конечно же, есть свой голос, и речь вовсе не о том, чтобы снова его расслышать и отличить модную фальшь от честного школьного сольфеджио в папке с тесемочками. Просто хотелось бы лишний раз напомнить, что в рассказах он чище, тоньше, ближе к детству, где про шерстяные и лохматые образы в книжках любимых писателей. Ну, как у Степновой из прозы вечного юга России: «Печеные перцы. Уксус. Сливовое повидло, сваренное в тазу прямо во дворе. С дымком. Она говорила — повидла. Повидлу хочешь?» Помните, то же самое в «Волнах Черного моря»? «Мальчик, хочете с нами кушать кулеша?»

Здесь через слово — хижина дяди Тома (о постройках), через пассаж — эллои и морлоки (о населении) из «Машины времени» Герберта Уэллса. На каждом шагу «с сиропом — три копейки, колючая, горькая — копейка» и «крепкие, нацеленные на врага шишки ракет». А потому такая плодово-ягодная, овощная и вещная нарезка, что нет, оказывается, лучше края, чем Страна Муравия, где все чудеса из «Старика Хоттабыча», «Тимура и его команды» и «бог еще знает какие столпы молдавской литературы, которой, если честно, никогда и не было». Это, если что, про другой юг России, где жил Веснушка в Стране Солнечных зайчиков.

Дальше у Степновой уже про Лондон, Тоскану, Гроссето и прочие города из альбома для марок, не из жизни. Каждый может прочитать, много ума не надо. Нужно только немного воображения, и вас одарят целым букетом ассоциаций, в котором вы найдете свой родной запах, цвет и вкус. Необязательно печенья из поисков утраченного племени Пруста, поскольку в рассказах Степновой, как в «Дублинцах» Джойса, таится такая молекула первородного греха ночного чтения под простыней с фонариком, что все сдобное тесто ее прозы попросту не нуждается в особом изюме сюжета, который взвешивал в своей премиальной речи Саша Соколов.

Вселенная ее школьных смыслов складывается из цветных стеклышек узнаваемых сюжетов, по которым, словно Дублин после бомбежки, из прозы упомянутого классика, можно сложить воедино «южнорусскую» мозаику нашей литературы. Неужели этого мало — тем более, стараниями малой прозы? «Берите-берите, скоро и этого не будет», — отмахивался подпольный миллионер во всесоюзном романе одесских классиков. «Любишь меня — люби мой зонтик», — уточнял вездесущий ирландский лишенец. «Зонта у меня нет. У меня вообще ничего нет. А скоро и этого не будет…» — также суммирует герой одного из этих рассказов.

Короче, жаль, если мы ничего не помним из своих детских книжек. Ведь тогда мы не поймем прозу Марины Степновой — если не расслышим, не узнаем в ней знакомых цикад медленного чтения, и не вспомним невыносимой легкости внеклассного бытия, словно одна из ее героинь, «несмотря на чудовищный груз убитых и полупереваренных ею книг».

Да и сама автор об этом знает, и боится, и подсовывает нам в каждом рассказе забытые имена, явки и пароли. И страдает, наверное, если мы не понимаем, о чем речь. Точно так же, естественно, как ее героине, которой от очередной «никем не узнанной, оборванной цитаты, от быстрого сухого звука, с которым не нужные больше пластмассовые ежики летели в картонную коробку из-под давно сношенных туфель, и от запаха томящейся под крышкой жареной картошки было как-то особенно грустно».

---

Марина Степнова. Где-то под Гроссето. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2016. — 282 с.