Голос Новороссии

Третий год в Донбассе идет война. Пусть нас не смущает отсутствие картинки в телевизоре и условное перемирие «Минск-2». Война продолжается.

Как минимум одна сторона конфликта недоговороспособна. Постоянные обстрелы и провокации с украинской стороны, работа диверсионно-разведывательных и снайперских групп — это тлеющий уголек, который в любой момент полыхнет, стоит подуть западному ветру. Но даже в этих условиях Донбасс сумел выстроить новую модель государственности. Пусть действующую с перебоями, с кучей внутренних и внешних проблем, но — действующую! Работают школы, университеты, больницы. Старикам платят пенсии. Заработала банковская система. Возрождается энергетика. А еще в Донбассе случился мощнейший литературный всплеск, равного которому не было за все годы независимости Украины.

Время загоняет людей в тупик, и в поисках выхода из него рождается литература. Все очень просто: это клей, который на нравственном, на трансцендентном уровне скрепляет отношения общества и государственных институтов. Не оправдывает, нет, но вычерчивает иную реальность, которую можно будет принять за образец. И в этой связи можно смело говорить о таком феномене, как «литература Донбасса».

Как революция 1917 года вынесла на своем гребне Всеволода Иванова, Фурманова, Фадеева, Лавренева, Николая Островского, Шолохова, так и гражданская война на Украине рождает своих глашатаев. Без пафоса и героики (не то время, не то место) писатели Донбасса равны классикам революции в одном: прямом, твердом и горячем чувстве правоты. Потому что в любой войне, даже в гражданской, есть правые и виноватые. Нам может не нравиться эта мысль, гораздо проще все списать на неровный ход времени, но мысль эту никуда не деть: всегда есть правые и виноватые. Не Донбасс начал бомбить Киев.

Намечается новая драка,

Перерезана пуповина.

На соседском заборе — собака,

А вернее — ее половина.

По поселку стреляют с востока,

Вновь на прочность проходим проверку.

На оборванной линии с током

Провода коротят фейерверком.

Снова эти ужасные «бахи»,

Приносящие страшное горе.

И кишки половины собаки

На соседском красивом заборе…

Слышал здесь я и правду, и враки,

Видел здесь и Христа, и Иуду,

Но глаза половины собаки,

Я навряд ли когда-то забуду…

Это Александр Морозов, поэт из Дебальцево. Запомните это имя. Первым значимым литературным документом можно считать сборник рассказов «Я дрался в Новороссии!», вышедший в издательстве «Эксмо-Яуза» в прошлом году. Не все писатели в нем дрались в прямом смысле слова, не все даже жители Донбасса, но совершенно точно все являются очевидцами или участниками новой войны. Сборник вышел неровным: наряду с блестящими рассказами и очерками есть произведения достаточно среднего художественного уровня, но он живой, нервный и кровоточащий. Так младенец появляется на свет: орущее красное тельце, все в слизи и материнской крови, но в эту первую секунду жизни он уже вмещает в себя солнечный луч, измученную улыбку матери, завтрашний перегар ошалевшего отца. Он уже — есть! Он родился, раздвинув слабыми ручонками небытие.

Ополченец, скрывающийся под псевдонимом Ал Алустон, рисует окопную правду, где офицеры ВСУ продают ополченцам все, что можно продать, от установки «Град» до жизней своих солдат. А ополченцы продают фотосессии с уже сгоревшими танками, позволяя украинским офицерам докладывать об очередных успехах, делать карьеры. Рассказы написаны простым языком, на грани цинизма, и эта грубая правда бьет ледорубом по голове.

Другой взгляд — из подвалов бомбоубежища. Такова проза Андрея Кузнецова, журналиста, луганчанина, пережившего с двумя дочерями и беременной женой блокаду и ежедневные обстрелы города. И это все не воспоминания, не дневники, не записки с фронта — это полноценная художественная проза с идеями, героями, конфликтами. Впрочем, главный конфликт известен заранее, не писатели его породили, но вынуждены жить в нем и пытаться словом его затормозить, как это удается одним поступком герою рассказа Кузнецова.

И вот представлен сборник «Время Донбасса», куда вошли произведения около 20 прозаиков и 50 поэтов.

Сейчас литература Донбасса — это литература оценки, называния, проговаривания вслух. Когда на первом месте стоит необходимость бесшабашно и страшно проорать во весь голос: за что вы нас убиваете? Когда высокие материи и глубокие смыслы уступают место насущному: достать еды и воды, не попасть под обстрел, запомнить, записать, как все было. И этот взгляд — не внутрь себя, но вокруг — позволяет разогнаться. Много сил уходит, чтобы удерживать высокую скорость произнесения: все успеть, ничего не забыть. Не хватает времени заглянуть в себя, дать оценку, понять, как вообще все это случилось? Но теперь, кажется, это время пришло.

Самым значительным текстом литературы Донбасса на сегодняшний день стала пьеса «Оглашение Крама», с которой мне повезло ознакомиться в рукописи. Впрочем, сейчас она выложена в открытом доступе на сайте государственного информационного агентства ЛНР «Луганск Информационный Центр» выступивший информационным спонсором этого сборника. Автор — глава правления Союза писателей ЛНР, ветеран Афганистана, основатель сайта okopka.ru Глеб Бобров, известный широкому читателю как автор бестселлера «Эпоха мертворожденных». В пьесе всего два действующих лица — ополченец Яков Левитин и волонтер Марк (позывной «Крам»), которые сидят в расстрельной камере в полной темноте. Не видно лиц, званий, шрамов — только голоса. Автор так и различает их: голос справа и голос слева.

Уже в названии и именах персонажей дана явная отсылка к Библии и Торе. Позывной «Крам» — это обратное от имени соавтора второго Евангелия Марка, но еще это Храм: так слышится и так западает в подсознание. А еще это «харам» — запрет в исламе. Яков Левитин — это Иаков, боровшийся с Богом. Левит — одна из книг Торы. Оглашение — заключительный акт подготовки верующего к таинству Крещения. Символы разбросаны щедро, горстями, и они не заканчиваются, как бесконечны библейские хлеба из корзины безвестного мальчика. Библия, Тора, Коран — в расстрельной камере несть ни эллина, ни иудея.

Действий в пьесе четыре, причем диалог центрального, выворачивающего душу наизнанку четвертого действия занимает ровно девять строк. Но к нему еще надо подойти.

Бобров работает умелыми, уверенными приемами. Каждое действие — это такой доведенный до предела микрокосм одной темы. В первом действии такой темой является глубина падения человеческой души. Абсолютный, чистый садизм в застенках «нацгвардии». Это даже не Средневековье, это картины ада, в котором черти в камуфляже, с шевронами в форме трезуба режут людей на куски. Описанные пытки невозможно придумать: о них можно только услышать от тех, кто чудом уцелел. И это действие выполняет первую задачу: проговорить вслух, запомнить, записать. Никаких оценок — просто все происходящее не вмещается в оценочные категории. Яма без дна. Автор не вводит в пьесу ни одного персонажа с «той стороны» не из скупости или жалости. Просто там, в коридорах пыточной — не люди; и слова, обычная человеческая речь (русская ли, украинская — язык не важен) невозможны из их уст. У них и рта-то, пожалуй, нет: пустой провал на этом месте. Нет ни образа, ни картинки — это абсолютное зло.

Но уже во втором действии акценты смещаются, и Бобров вместе с героями пытается понять, как мы все до такого дошли? Что такого мы проворонили в себе и в стране еще совсем недавно, но уже в прошлой жизни? И здесь Бобров честен с собой и с читателем. Ответ прост: всем было плевать. И от того Крам с обидой и злостью говорит товарищу: «И ты, со своими дровосеками, и мы, со своими шапито, и даже те циркачи неопохмеленные, всем миром мы — граждане, словно долгоносики, точили ствол своей страны. Всем было плевать на общее, каждый жаждал лишь свое — частное. Кому флакона „тройного“ хватало, кто тачку жаждал, и чтоб руль кожей игуаны обтянут, а кому третий рынок подавай, потому что у Вована „Центральный“ все равно шире и длиннее, чем его оба два. Вот так, как крысы в колесе, на ходу покусывая друг друга, и добежали — кто до пули под БТРом, кто до колючей проволоки в заднице, а кто до „чистовой“. По заслугам — награда».

Третье действие — это взгляд героев вглубь себя: просветить до нутра, до печенок. С общим разобрались, теперь с самим собой разобраться надо. Яков Левитин бросил жену и дочь, Крам просто не создал семьи, не рискнул, испугался: два раза его жена делала аборт, а третьего ребенка так и не решились взять в детдоме. Вся жизнь прошла не так, в погоне за золотым руном, но вот настала минута, и каждый сам себе и «Арго», и аргонавт, и судья, и прокурор, и время назад не отматывается.

Глеб Бобров зафиксировал три взгляда на эту войну: прямо перед собой, назад и внутрь себя. И вдруг оказалось, что эти три разнонаправленных взгляда пересекаются в одной точке. Такое возможно в геометрии Лобачевского и в искусстве. В четвертом действии несколькими фразами автор вырывается из границ видимой художественной реальности и утверждает единственную возможную правду: божеской любви и милосердия. Читатель глотает свое сердце, и наступает катарсис — так древние греки называли это состояние, но мы все понимаем, что нет ему названия. Это просто прикосновение к горнему миру здесь и сейчас. Наяву.

Нельзя недооценивать силу слова. Литература Донбасса в каком-то смысле — это точка отсчета для всех нас: куда путь держим? Неплохо бы нам знать ответ на этот вопрос. В Донбассе знают.

---

Дмитрий Филиппов — известный российский писатель и литературный критик, сотрудничающий с ведущими российскими «толстыми» журналами. Лауреат премии «Альтернативная литература 2012», лонг-лист премии «Дебют"-2012, лауреат русско-итальянской премии «Радуга 2015», лауреат премии короткого рассказа имени Короленко (2015), лонг-лист премии «Национальный бестселлер"-2015 (роман «Я — русский»). Постоянный автор газет «Литературная Россия», «День литературы», «Литературная газета», интернет-портала «Свободная пресса».