Автопортрет поэта

Я в мире громовых речей — смущённая заика,

c тавром неизбранности лоб среди спесивых лбов.

Я — ветер неба и земли, ликующая Ника

там, где в защите и любви нуждается любовь!

Шли годы. Но краски этого автопортрета Риммы Казаковой начала 1970-х были, как прежде, ярки и свежи.

Темпераментная, жаждущая справедливости, социально активная, лёгкая на подъём, верная своему призванию. Касалось ли это, например, организации в бытность её секретарём Союза писателей СССР Пушкинских праздников поэзии в стране, Дней литературы разных народов, возрождения поэтических вечеров в Политехническом музее, проведения Совещаний молодых писателей. Или — рутинной работы с начинающими авторами.

Так, в 1990-х, решив создать для молодых поэтов среду для общения, открыла при Центральном доме литераторов Клуб одного стихотворения. Вела авторскую рубрику в «Книжном обозрении», где, по её словам, «от одарённых ребят, желающих напечатать свои стихи, нет отбоя. Нередко после первых газетных публикаций у кого-то из них выходили книжки». Чем объяснить это стремление и готовность помочь молодым талантам? Внутренней потребностью. Ответственностью перед своими наставниками.

«В своё время у меня, — вспоминала Римма Казакова, — были очень хорошие учителя: Александр Твардовский, Константин Симонов, Михаил Светлов. Они внушили мне родительское чувство по отношению к тем, кто идёт за мной».

Неслучайно в июле 2008 года, спустя несколько месяцев после смерти Риммы Казаковой, Союз писателей Москвы, который начиная с 1999 года она возглавляла, принял решение учредить ежегодную литературную премию имени Риммы Казаковой «Начало» для поощрения молодых наиболее ярких и талантливых поэтов, не достигших возраста тридцати пяти лет. Эта премия присуждается по результатам Всероссийского форума молодых писателей, который традиционно проходит в подмосковных Липках. Объявление имён лауреатов происходит в день памяти Риммы Казаковой — 19 мая. В 2009 году первым лауреатом премии «Начало» стала Наталья Полякова, в 2013-м, уже пятым, — Роман Рубанов.

Вот ещё один автопортрет Риммы Казаковой, датированный 1990 годом:

Вот опять счастливая, слепая,

в неосуществимо влипаю,

смелым сердцем стену прошибаю

и всё так же не щажу его!

Правда, в последние годы жизни Римма Казакова, по её словам, училась соизмерять свои силы, убеждая себя: «У тебя больное сердце. Всех дел не переделаешь. Подумай, какие из них сегодня можно отложить. Полежи, отдохни». Но и она же признавала: «Отдыхать не умею и вообще, не знаю, что это такое. Некогда. Очень много времени занимает работа в Союзе писателей Москвы. Если выпадает свободный вечер, иду слушать музыку. Реже хожу в театры. Терпеть не могу ночные клубы, но, когда меня зовут туда мои поющие друзья-музыканты, приходится идти».

О друзьях-музыкантах Римма Казакова упомянула недаром. Стихи этого поэта часто перекладывали на музыку. И появлялись песни, любимые и популярные. Среди частых соавторов Риммы Казаковой — композитор Игорь Крутой («Безответная любовь», «Молитва», «День рождения любви», «Мадонна», «Музыка венчальная», «Ты меня любишь»). Сотрудничала с Александрой Пахмутовой («Ненаглядный мой»), которая, собственно, вместе с Майей Кристалинской и «открыла» её стихам дорогу на эстраду в 1970 году, а также с Михаилом Муромовым и Андреем Зубковым («Ариадна»), Андреем Савченко («Поздняя женщина»).

…Открыла наугад подаренные Риммой Казаковой книги — «Наугад» и «Стихи и песни». И наугад стала читать. Но знакомые строки как будто стали иными. Убеждаясь опять и опять в точности ахматовских строк: «Когда человек умирает, / Изменяются его портреты. / По-другому глаза глядят, и губы / Улыбаются другой улыбкой», — понимаешь, что и его стихи вдруг обретают новый смысл и тональность.

С Риммой Казаковой мы встречались для беседы трижды — в 1995-м, 1997-м и 2000-м. Сначала в писательском доме в Протопоповском переулке. Потом в профессорском — на улице Чаянова, куда она переехала, чтобы жить отдельно от взрослого сына — прозаика Егора Радова. Потому как взрослые дети, считала она, должны жить отдельно, иначе незаметно превратишься в домработницу.

Впрочем, проявляла характер Римма Казакова не однажды. Родители назвали дочь Рэмо — Революция, Электрификация, Мировой Октябрь. В двадцать лет Рэмо взяла себе другое имя — Римма, что в переводе с испанского языка (немало стихов с которого, как и со словацкого, немецкого, чешского, не говоря уже о языках народов бывшего СССР, будет потом переводить) означает «рифма». После окончания в 1954 году исторического факультета Ленинградского государственного университета уехала в Хабаровск — чтобы «разобраться в самой себе». «И до того доразбиралась в себе, что в 1959 году 1 апреля — была ли то шутка? — меня приняли в Союз писателей СССР, а немногим раньше, в 1958 году, там же, в Хабаровске, вышла моя первая книжка стихов „Встретимся на Востоке“». С этой книжки, собственно, и началась её литературная судьба. Но стихи печатала ещё с 1955-го в журнале «Дальний Восток».

Семь лет проработав на Дальнем Востоке лектором, преподавателем, редактором в газете, ассистентом режиссёра на студии документальных фильмов, приехала в Москву. В 1960-м — вторая по счёту и первая изданная здесь книжка стихов «Там, где ты». В 1964-м окончила Высшие литературные курсы при Союзе писателей СССР. В 1976—1981 годах Казакова была секретарём правления Союза писателей СССР (единственная женщина, занимавшая этот пост). «Просто в ЦК сказали, что надо одну женщину, и выбор пал на меня. Наверное, это была их ошибка, потому что я проработала всего один срок и меня, что называется, не по доброй воле заставили уйти».

…Её родина — Крым, Севастополь. Мать Софья Александровна Шульман работала секретарём-машинисткой, отец Фёдор Лазаревич Казаков был военным. И семья часто переезжала из гарнизона в гарнизон. К слову, пути-дороги станут потом неотъемлемой составляющей жизни и творчества поэта — исколесит-объездит не только всю страну, бывший СССР, но и почти весь мир («Лечу домой, где долго не была, / в клубке туманов, туч, надземных ветров»; «Со скольких мест, со скольких мест / срывалась, чтоб опять сорватьcя, / покинув пограничный Брест, / куда-нибудь под Южный Крест, / куда не так легко собраться! / Какой отпущен мне метраж / на киноленту о дороге? / Что — истина, а что — мираж: / мой дом — или Париж, Мадрас, / Хангая чёрные отроги?»).

В Белоруссии прошло детство. Ленинград, учёба в школе. Ей было девять лет, когда началась Великая Отечественная война. Поезд, увозивший девочку с братом в эвакуацию в Удмуртию, разбомбили по дороге на Малую Вишеру. И, как много позже она напишет в мемуарном очерке, «мама долго не знала, живы ли мы, где мы и что с нами». Cлед того времени остался в ней навсегда. Подтверждением тому стихи, написанные почти шесть десятилетий спустя:

Были сумрачными и густыми

леса моего детства.

Скрытно радовались и грустили

леса моего детства.

Предуралье. Военный год.

Море горестей и невзгод.

Голодно. Холодно. Страшно и тесно.

Но есть леса моего детства <…>

Там были рыжики и морошка,

Река — с переливами нежного плеска…

И немного света,

совсем немножко —

света моего детства.

Я не боялась бродить в лесу,

пропадать часами безвестно.

Тот урок и поныне по жизни несу,

леса моего детства!

Не боюсь одинокой глухой тишины,

знаю от всех неурядиц средство,

дебри жизни мне не страшны,

леса моего детства!

…Я вернулась к вам через столько лет <…>

Вспоминаю тот скромный начальный класс,

выхожу к доске и смущённо, и дерзко

открываю, как много во мне от вас,

леса моего детства!

После войны — Германия, земля Саксония, где отец занимал должность военного коменданта в одном из городов. Снова Ленинград…

«Стихи писала с детства, не подозревая, что они станут моей профессией, чем-то основополагающим в жизни. Считала, как один хорошо танцует, второй — шьёт-вяжет, так третий — пишет стихи. Тем более что на историческим факультете Ленинградского университета вместе со мной учились очень много талантливых ребят, и я была не лучшая из них».

Моя религия, поэзия,

Моление — до искр из глаз!

Все пальцы у меня порезаны

О рифы рифм и фрезы фраз.

В своих стихах почти всегда Римма Казакова говорит от первого лица. На вопрос, выражает ли она таким образом саму себя или некую лирическую героиню, ответила так: «Никогда об этом не задумывалась. Наверное, всё-таки саму себя». Об этом же свидетельствует порой обескураживающая читателя своей открытостью и откровенностью биографичность её стихов. Вот, например:

…Мне всегда не хватало

баскетбольного роста.

Не хватало косы.

Не хватало красы.

Не хватало

на кофточки и на часы.

Не хватало товарища,

чтоб провожал,

что в подъезде

за варежку

подержал.

Долго замуж не брали —

не хватало загадочности.

Брать не брали,

а врали

о морали,

порядочности.

Мне о радости

радио

звонко болтало,

лопотало…

А мне всё равно

не хватало.

Не хватало мне марта,

потеплевшего тало,

доброты и доверия

Мне не хватало.

Не хватало,

как влаги земле обожжённой,

не хватало мне

истины обнажённой.

Кстати, о «кофточке», «варежке», «доверии» и «некрасивости».

«Когда мне было шестнадцать, — пишет она в том же мемуарном очерке, — я всё время хотела есть, война кончилась, но время было всё ещё голодное, при виде какого-нибудь задрипанного пирожка с ливером или халы, обсыпанной маком, в утробе закипала горячая радость. Когда мне было шестнадцать, я и не помышляла влюбиться, потому что существовало раздельное обучение <…> Наш класс заочно дружил с подготами — курсантами подготовительного морского училища. Мы с ними весело переписывались, а когда они приходили раз в год к нам в школу на вечерушку с танцами, и они, и мы жались по стенкам: боялись друг друга и бдящих учителей <…> Когда мне было шестнадцать, я не думала, как я выгляжу, но однажды, прослушав что-то о себе у подруг, спросила маму: „Я некрасивая?“ Мама припечатала убедительно и наотмашь: „Зато умная!“ И на долгие годы отодвинула мою надежду…».

И ещё: «Будущий муж, приехавший меня из столицы сватать аж на любимый Дальний Восток, спросил: „А почему у тебя одно платье?“ Я заплакала. Он обещал купить много платьев. Но все годы нашей совместной жизни у него, довольно известного писателя, был один хороший костюм, пара штапельных рубашек и одни штиблеты, правда, французские. И сын наш родился, можно сказать, „на улицу“, квартира — если, конечно, её квартирой назвать можно, — появилась года три спустя».

Что же до личной жизни… «У меня был очень негативный и несерьёзный опыт личной жизни. Нормальная семья немыслима без любви».

И — та же беспощадная откровенность в стихах.

Например:

Была бы я шикарной женщиной,

всё обошлось бы малой болью <.>

Была б я женщиной роскошною, —

простая серенькая птица, —

со мной монетою расхожею

вы б не пытались расплатиться.

Или вот опять же о любви:

Забыла всё, сумела всё забыть.

Подумаешь, переболела корью!

Срастила перелом… Ещё не горе.

Но не могу в башку дурную вбить:

ну как ты научил меня любить

когда не знаешь, что это такое!

Или:

Не прошло —

Каждый день просыпаюсь от жажды

Не угасшей мечты

И любви насовсем.

И — буквально тут же:

Прощай, любовь! Твоя эпоха кончилась.

Кого-то привечай и причащай.

Как роды, помню, как ты в муках корчилась.

Теперь — не боль, — печаль. Любовь, прощай!

Прощай, любовь, мгновенный дар бесценный <…>

Ты на весах равнялась жизни целой.

Жизнь перевесила.

И всё ж —

твой верх,

любовь!

Уже по названиям сборников стихов Риммы Казаковой, выходивших один за другим: «Избранная лирика» (1964), «В тайге не плачут», «Пятницы» (оба — 1965), «Поверить снегу» (1967), «Ёлки зелёные» (1969), «Снежная баба» (1972), «Помню» (1974), «Набело» (1977), «Русло» (1979), «Страна Любовь» (1980), «Пробный камень» (1982), «Сойди с холма» (1984), «Сюжет надежды» (1991), «Возлюби» (1996), «Ломка» (1997), «Стихи и песни» (2000), «На баррикадах любви» (2002), «Наперекор» (2003), «Мгновение, тебя благодарю», «Ты меня любишь», «Стихи о любви» (все — 2006), — нетрудно догадаться об основной теме этого поэта. Себя и своих коллег причисляла к певцам «любви, добра и веры».

Нам, художникам, просто.

Где сломает мозги кто угодно,

нам неймётся, поётся

и в пространстве, и в клетке свободно.

На спасительный дождик

откликается сущее наше.

И шагает художник,

воротник, как подросток, поднявши.

Не дрожит и не тужит,

никому не грозит, не карает,

запускает по лужам

свой бессмертный кораблик.

Однако представление Риммы Казаковой о поэзии довольно жёсткое для женщины — «<…> мужичье дело, / воловий труд, солёный пот». «То был мой испуг перед жребием, который мне выпал, — объясняет она. — Наверное, не совсем точное слово «мужичье». Но работа поэта действительно страшно трудная. Отсюда в том стихотворении следующие строки: «Зачем же / Орлеанской девой / в поэты девочка идёт?».

Николай Павлович Задорнов, писатель-романист, с которым я познакомилась на Дальнем Востоке, однажды сказал мне: «Девочка моя, если бы вы знали, какую профессию избрали! Быть рыбаком, моряком, лётчиком — это в тысячу раз женское дело, нежели то, чем вы решили заниматься!»"

И она же: «Писать стихи приятно, сладостно и замечательно. Но они связаны с таким количеством других аспектов, о которых иногда и не подозреваешь, в такие переплёты порой попадаешь! Поэзия всё равно борьба. И борьба — общественная.

Во время войны в Афганистане я написала стихи, точнее, песню «Не посылайте детей на войну!». Показала композитору Оскару Фельцману. Он: «Спрячь. Посадят. А то — и того хуже…»

А стихи были простые:

Не посылайте детей на войну!

В мире о стольких — лишь вечная память…

Чью-то ошибку и чью-то вину

Не заставляйте исправить".

А ещё раньше, в 1960-е, Римма Казакова написала и во всеуслышание прочитала стихотворение «Дед похоронен на еврейском кладбище…», что, по сути, означало вызов «общественному мнению». Три десятилетия спустя, в очередную волну антисемитизма в стране, проявлением гражданской позиции поэта стала публикация стихотворений «Переделкино. Август, 1990», больше известное по первой строке «Уезжают русские евреи…», и «Частное письмо» (1991) — на ту же тему. Впоследствии она печатала их под объединяющим заголовком «Исход».

Не уезжай, мой милый, не покинь

какое-никакое, но — отечество.

Твоя душа давно по праву мечется,

но заклинаю, жертва и ответчица:

в чужой вселенной для меня не сгинь!

Будь выше травли, предрассудков, зла,

на правду обопрись и на несильное

плечо моё.

Нет, не гнездо осиное

погромщиков

зовём своей Россиею,

с которой в сердце я по жизни шла! <…>

Не уезжай! Как в песне давних лет,

я заклинаю своего голубчика.

И, может, что-то всё-таки получится,

и, где была одна печаль горючая,

сверкнёт надежды тоненький просвет…

Отличавшаяся мощным общественным темпераментом, Казакова была убеждена: «Поэт всегда личность, живущая и по законам, и против законов общества. Часто он бывает с ним в конфронтации. Однако только такими усилиями, а нередко даже жертвами общество движется дальше… Если бы политики, государственные деятели, да и просто рядовые граждане чаще бы прислушивались к слову поэта, многих ошибок наше общество могло бы избежать. Потому что как бы ни относился чиновный и нечиновный люд к тому, что диктует сердце, нередко это единственное нормальное человеческое мерило».

Наше дело — донорство,

сколько ни отдашь,

выплеснуть до донышка

душу — страсть и блажь <…>

Это — не трюкачество,

не игра в слова,

если кровь выкачивать

и — дыша едва.

Кого из поэтов-современниц выделяла? Новеллу Матвееву, Беллу Ахмадулину, Тамару Жирмунскую, Татьяну Кузовлёву. На вопрос о своей дружбе с ними ответила так: «Применительно к нашим отношениям слово „дружба“ не подходит. Скорее, это любовь. У Маргариты Агашиной есть такие давние строки про журавлей: „Они всю жизнь летают рядом, / а это — / больше, чем любовь“. Так и мы — летаем рядом».

Тамара Жирмунская, вспоминая Римму Казакову в своей новой книге «Нива жизни», напишет: «Поэтессы-шестидесятницы… Все мы жаждали справедливости, социальной, человеческой, семейной. Максималистки в гражданском смысле, мы частенько попадали впросак, когда речь шла о любви, о близости, о сложных человеческих отношениях. В лирике выплёскивали свои недоумения, чисто женские разочарования. Римма была одной из самых бескомпромиссных».

Неужели я всё написала,

искромсала всю жизнь на куски?

То печаль… То тоска наползала.

Ни печали уже, ни тоски <…>

Трудно с чувством конца

примириться.

Боль уже чуть слышна, но остра.

Я за жизнь буду биться, молиться!

И особенно — рано с утра…

…Ещё, казалось бы, недавно неизменная участница поэтических встреч, проходивших в огромных залах, или в сельских клубах, или вообще под открытым небом с собранной по случаю аудиторией, Римма Казакова остро переживала пропасть, образовавшуюся между писателями и читателями, отсутствие средств, в том числе материальных, с тем чтобы восстановить единение, необходимое тем, у кого не остыл интерес к поэзии. С горечью признавала: «<…> cтихи уже — не утоленье жажды»; «Стихи не нужны — / и поля опустели, / как будто бы птицы на юг улетели…»

Римму Казакову часто узнавали на улице. Нередко просили прочесть стихи. К подобным просьбам она относилась с пониманием, считая это выражением внимания и признания тех людей, для которых всю жизнь работала. И, по её словам, была им очень благодарна.

…Среди стихов последних десяти лет у Риммы Казаковой есть большое, что, в общем, ей, как поэту, не свойственно, стихотворение «Полнолуние». Вот отрывок из него:

<…>возможно ли прожить, расставшись с прошлым?

Перечеркнуть прекрасное нельзя.

Да и всегда, какой удел ни выпал,

моя судьба смотрела мне в глаза,

но я сама определяла выбор.

И, как его теперь ни назови,

пусть зачеркну всё, что со мною было,

я ошибалась в жизни и в любви

лишь потому, что я

жила,

любила!

И знаю: хороша или плоха,

я, как Христос, —

проверено веками —

могу сказать: пусть тот, кто без греха,

в меня не побоится бросить камень!

Скажу, что стала сильной, — и солгу.

Что нет любви…

Молю судьбу о ней!

Не всё умею и не всё могу —

вот это человечней и честнее.

И всё же дальше хочется уйти,

держа свои несчастья на прицеле,

отыскивая новые пути

к себе самой и к не фальшивой цели.

Это стихотворение, как сказано в подзаголовке, «попытка исповеди»…

Римма Казакова cкоропостижно скончалась 19 мая 2008 года в санатории «Перхушково» Одинцовского района Московской области. Похоронена на Ваганьковском кладбище в Москве.

…Через все её стихи ненавязчиво проходит памятование о том, что жизнь пишется «не с попыток» — «сразу набело», «прикидок» — не отпущено. И она так жила.