Счастье неведомой свободы

…Никто не ведал тогда, кто гений, а кто нет. Или кого им в конце концов назначат.

Но приступим.

Тридцать с лишним лет прошло с тех пор, когда мы со товарищи шумною толпой усиленно искали, — светлыми невскими ночами, — где бы подешевле охристосоваться-разговеться за чужой счёт. Да ещё подкормиться заодно.

Одно из таких достопримечательных мест в Питере — квартира легендарного Коли Васина, дай бог здоровья и долгих лет жизни. Ведь ему, кто английский «выучил только за то, что им разговаривал Леннон», уже за семьдесят.

Мы были в полном смысле юнцами с нашими 20 — 25-тью. Пели дикие песни «Странных игр», невероятно популярных. Слушали исключительно западную музыку. Прикасаясь к нетленному, вечному. Трудно доставаемому из-под недоступного прилавка.

Молодая (и довольно смелая) американская певица и продюсер Джоанна Стингрей, безусловно, провернула в середине 80-х огромное, огромнейшее дело со своей (и за собственный счёт) двойной пластинкой «Красная волна». Пытаясь вытащить русский рок из коммунистической преисподней.

Пытаясь вытянуть «наверх», к берегам Гудзона Цоя, БГ, «Алису», всех! — кто хотел и мог. Кто жаждал славы и независимости. Кто не желал прозябать и вываливаться согбенным из кинотеатров, театральных залов, выхваченным-взятым под руки андроповскими «смотрящими» — за несуществующие прогулы в нерабочее время. Была тогда, в эпоху «охоты на ведьм», такая статья — «прогулы».

…Они старались жить свободно. Ведь Россию 80-х сделать свободной казалось нереально. Казалось всего лишь. Наряду с нехилой прослойкой «субкультов» типа Митьков, диссидентов, самиздата и, как ни странно, разномастных спи́кулей, — валютчиков и барыг, — советские рокеры толкали этот неповоротливый пелевинский навозный шар, прогнивший, коррупционный и неэффективный — в рыночный капитализм.

…Обернувшийся ещё большей иллюзией, чем СССР. Никто пока того не знал.

Они играли песни. И в них, — по-западному, с западной начинкой, но с русской идеей, — пели о новой прекрасной жизни. Но я не о том.

Был такой ритуал.

Брели гурьбой — после занятий, учёбы, репетиции в рок-клубе или подвале-студии.

Лично я шёл после удачно-перманентно-неудачной спекулятивно-«биржевой» деятельности по продаже страшно дефицитных примочек, барабанов, пайстовских тарелок — «железа»; синтезаторов, да и «по-простому», чессговоря, — валютки. На приснопамятном пятачке у Гостиного.

Будучи накоротке дружен с некоторыми музыкантами «Странных игр», «Секрета» и др. (вовсю гремевших в 80-х!), — я незатейливо вливался в их компашку.

К тому же, в кармане приятно хрустели бабки и неизменно имелась «пачка сигарет». Что горячо приветствовалось. Кстати добавлю, «Секреты» уже тогда ходили в «Ролексах». Но… ролексы-ролексами. А «наличман» есть «наличман».

Движение, ход весёлой шебутной братвы, в принципе, отработаны. Перво-наперво — Майк Науменко. Ежели нету — к БГ. Нету — к Заблудовскому. Нету — …и т.д. У них, питерских, это могло длиться бесконечно.

Мне же, — провинциальному заезжему вятскому лоху, — повезло побывать не очень уж чтоб во многих местах.

К примеру, так и с нереализованной, но подающей одно время надежды группой «Свинья» мы самозабвенно горланили-выпивали — наперевес с гитарами — на лавках во дворе. Недалеко от метро «Автово». Им ужасно приглянулись мои громкие незамысловатые песни-кричалки. Хотели даже взять меня в состав. Но я, к несчастью, улетел по «популярной» в творческой среде валютной статье — прямиком в Кресты.

Там же, в ресторане «Невский» напротив выхода из «Автово», познакомился с будущим флейтистом-саксофонистом из ДДТ Михаилом Черновым. Относительно немолодой (за сорокет), он поначалу совмещал несколько работ — ведь кабак давал действенный реальный доход. Затем же и вовсе ушёл к Шевчуку на постоянку.

Выпускник консерватории, — сессионный участник знаменитых джаз-оркестров Лундстрема, Голощёкина, Ванштейна, — Михаил, «дядя Миша», как его звали друзья-музыканты, записывался с доброй половиной рок-клубовских команд: «Зоопарк», «Мифы», «Аквариум».

Вообще по качеству материала кабаки, конечно, сильно отличались от доморощенных групп. Кабацкие лабухи профессионально сдирали отечественный и зарубежный репертуар — точь-в-точь. Имея сверхкачественную аппаратуру. Притом, что стабильно находились в прибыли, «карасе» и неустанном «теневом» поиске, — что позволяло регулярно обновлять техническую базу «фирмо́й» — фирменной забугорной электроникой. В отличие от рокеров, громко звенящих… старыми шестиструнками и стальными прибамбасами-побрякушками на фельдиперсовых косухах. Кое-кто, как вы знаете, за перепродажу этой злополучной «фирмы́» долгие годы провёл потом на нарах.

Когда забитые до отказа рестораны рубили пьяное бабло на «крышах дома», «мимино» и «всё могло бы быть совсем не так», — рокеры и иже с ними расползались по своим любимым винным «притонам» и хатам. Кто куда. Выбор был, впрочем, небольшой. От «Пушкаря» до «Сайгона». От «Жигулей» - до «Очков» на Грибоедова.

Однажды после насыщенно-непонятных пивных приключений мы с одним приятелем (в будущем известнейшим рок-музыкантом) очутились в вытрезвителе. Где на удивление нормально и спокойно провели ночь.

Наутро нам выдали конфискованную с вечера нераспечатанную «бомбу» — 0.7 портвейна. Которую мы тут же совместно и непременно кончили — по-философски из горла́ да с устатку. Не успев толком выйти за ментовско́й порог.

0.7 тёплого тягучего портвейна… возле общественной бани на Марата. Сказка, да и только!

…В итоге дома оказывался, как обычно, Коля Васин. Постарше нас, он был крайне начитан, чрезвычайно информирован о нынешней джаз-панк-рок-хард движухе, культуре. Поэтому пользовался огромным авторитетом у кичливого неспокойного народца. Дверь его квартиры никогда не закрывалась.

Но поскольку именно я был почему-то при деньгах, — то и бегал всё время «гениям» за водкой.

Хотя непреложным гением, по правде говоря, остаётся для меня историограф, коллекционер и писатель Николай Иванович Васин. Питерская легенда. Музыкальный провидец. Строитель фантастического храма Джона Леннона. Битл в натуре — или в натуре битл. Не суть.

Выпив «норму», точнее, сверх неё, Колины гости становились полновластными правителями его полногабаритного, сталинского, зата́ренного под завязку раритетом дома-музея. А посмотреть там было чего…

Леннон, Леннон, Леннон… Битлз. Роллинги. Безбрежные развалы пластинок, книг, рисунков. Безумное количество всего: и музыки в первую очередь.

Мягко потрескивал очередной винил, шипели-шуршали плёнки-бобины, звучала живая гитара под пристукивание ног, хлопанье рук. Под единое бит-дыхание, наполненное единственной целью — сделать, изобразить, слабать-забабахать что-то новое, свежее. Обязательно в разрез с общепринятым.

Редкую «эксклюзивную» фотку Пола Маккартни, подаренную Колей в пылу фантасмагорического угара, я, разумеется, куда-то выгодно задвинул. Не помню.

Помню другое: атмосферу настоящего человеческого братства. Феерически разливающегося от тех людей, друзей. Знакомых-незнакомых. Сочувствующих демагогов, попутчиков-юмористов, художников, поэтов, музыкантов, Коли Васина, Джоан, Цоя, Гриши Соллогуба, нескончаемого рок-н-ролла. (Цой постоянно ругал неуёмных коллег, мол, нельзя же так безбожно пить! «Так не получится стать звездой, суперстаром», — говорил он.)

Ведь никто не ведал тогда, кто гений, а кто нет. Или кого им в конце концов назначат. И рок-клуб, сам по себе, был только верхушкой айсберга, пристально окучиваемого неутомимой сапой с Литейного. Многие команды в рок-клубовских акциях и концертах не участвовали или попросту не допущены туда по указу надзорных ведомств.

Но то, что сам клуб как движение, организация нового, иного, нетрадиционного пространства жизни сыграл огромную роль в отдельно взятых человеческих судьбах — неоспоримо.

Гребенщиков, например, не особо нравился как композитор, исполнитель. По моему мнению, он более философ, чем музыкант. Это не умаляет того, что трепетно-жаркие задушевные беседы и пересуды не обходились без обсуждений Башлачёва, Майка, ДДТ, «Игр», «Поп-Механики», «Пикника», «АукцЫона», БГ, вопреки всему оставшегося-таки на вершине славы и почитания; мн. др. Их было много, очень. Подзабыл названия бригад, естественно.

Помню другое.

Это неведомое «другое» — не что иное, как безмерное ожидание счастья долгожданной свободы. Которую привнёс в беспросветную тоску унылого совкового бытия ленинградский рок-клуб. Пусть и под гэбэшным призором. Равно его российские собратья-близнецы: Волга, Вятка, Урал, Севера́, Дальний Восток.

Везде, от края до края, — от Украины до Сахалина, — мощно гремели фуззами гитары и рвал динамиками перепонки надсаженный голос нетерпеливой и ненасытной до свежих веяний молодёжи: «Перемен! Мы ждём перемен!»