Глаза открылись не полностью

На первый взгляд, проза Гузели Яхиной может произвести впечатление глотка воды в пересохшем колодце современной ходовой прозы: на фоне худосочных по стилю и языку, бедных в плане художественного мировосприятия книжных потоков её фактурное, рельефное письмо выглядит убедительно, живо и ярко. Манера писательницы образна и выразительна, хотя выразительность эта несколько внешняя. Впрочем, об этом чуть позже.

Экспозиция романа такова. В татарском селении Юлбаш с нелюбимым и немолодым мужем Муртазой и столетней злой свекровью Упырихой (глухой и слепой) живёт молодая хрупкая женщина Зулейха. У них очень крепкое, поставленное на широкую ногу хозяйство. Для работы в поле нанимаются батраки. Все дела по дому лежат на плечах снохи. Муж живёт как помещик, как хан. Дело происходит в начале коллективизации и легко догадаться, что раскулачивания им не избежать.

Вот супруги отправляются в лес по дрова: «Топор стёсывает толстую, причудливо изрисованную чёрными буграми кору, затем вонзается в нежно-розовую древесную мякоть. Щепа брызжет, как слёзы. Эхо наполняет лес… Выеденная топором в стволе рана похожа на распахнутый в немом крике рот». Домой возвращаются затемно. Потом Зулейха и её муж разгружают дрова, она успевает сбегать за околицу, на кладбище, чтобы задобрить духов и помолиться. Пока муж беседует с матерью, Зулейха подтапливает печь, накрывает на стол, кормит домашний скот, убирает за ним, ведёт жеребёнка на кормление, доит корову, процеживает молоко, взбивает мужнины подушки, стелет постели, приносит двадцать (!) вёдер воды, топит баню (!), расчищает дорожки в снегу, моет пол, замачивает веники (хотя их вообще-то запаривают), заваривает травы, стелет палас, приносит бельё и кувшин с водой; потом парит свекровь и Муртазу, моется сама, а под конец — принимает мужа, в результате чего и зачинает будущего сына (до этого четыре её дочки умирали во младенчестве). Золушка, да и только!

Но тут и начинаются маленькие неправды. Кто хоть раз топил деревенскую баню, знает: это дело не терпит спешки: пар в ней должен настояться, доспеть. Если учесть круг забот Зулейхи, париться они могли не раньше двух часов ночи. Но сельские жители ложатся рано — им рано вставать. В другом месте героиня рубит капусту топориком в квашне! Но квашня — святой для хозяйки предмет, в ней затеваются хлебы! А для капусты есть долблёное корыто, и рубят её не топором, а тяпкой. Яхина пользуется непроверенной информацией: всё это ею не пережито. Отсюда и другие ляпы. У неё птичка вьёт гнездо под крышей теплушки во время долгого отстоя. Но любой знает, что этим занимается пара.

В другом месте баржа (явно не самоходка) поднимается вверх по Ангаре, а катер (вероятно, буксирный) находится где-то рядом с ней, хотя и ребёнок знает, что баржу можно либо тянуть, либо толкать. Писательница, вероятно, не в курсе.

Сомнения вызывают и языковые мелочи. Например, Зулейха кормит животных. Деревенские так никогда не скажут — они говорят: скотина, скотинка… Позже муж прикажет Зулейхе прятать продукты. Тоже слово совсем не сельское: там скорее скажут: еда, снедь. Понятно, что перед нами кальки с татарского языка. Но писательнице не удалось найти верных соответствий. Получается, что фактура у Гузели Яхиной иллюстративная, этнографическая. Такое ощущение, что она внимательно изучила татарский быт по краеведческим музеям и, как образцовая отличница, изложила своё представление на бумаге.

Зулейха живёт по шариату, а в то же время исповедует язычество: всё пространство вокруг неё заполнено многочисленными духами. И снова трудно избавиться от впечатления, что писательница добросовестно проштудировала труды по татарской демонологии и старательно перечислила всю чертовщину.

Затем начинается раскулачивание. «Красноордынцы», естественно, хотят сделать женщин общими, а то «им топтать некого». Комиссар Игнатов, встретив супругов, ездивших прятать зерно, расстреливает Муртазу, потом является к ним в дом, и Зулейху вместе с другими зажиточными крестьянами помещают в обоз, который потом грузят в теплушки и отправляют на восток.

Волею судеб мне было суждено родиться в ульяновском селе Ундоры, в трёх километрах от татарской границы. Половина одноклассниц моих были татарочки. Так что местный быт знаю не понаслышке. У моего деда тоже было хорошее хозяйство. Но он никогда не был колхозником. Помню, в детстве я спрашивал: «Деда, почему ту не вступил в колхоз?» — «Да не хотел», — отвечал тот.

Конечно, у каждого правда своя. Трагедию коллективизации пытались осмыслить Шолохов и Белов, Алексеев и Залыгин… У Гузели Яхиной нет никаких сомнений. Описываемая ею действительность предельно жестока. Такая историческая чернуха, на которую всегда большой спрос. Живописцам репрессий и насилия у нас — вечный респект и уважуха. Солженицын и Алексиевич тому порукой. Между тем, это не более чем современная либеральная конъюнктура. Принято считать, что конъюнктурщики — это партийные сочинители марковы-грибачёвы-ананьевы. Но конъюнктура бывает разная…

Гузель Яхина с поставленной задачей справляется на все сто. И раскулачивание, и долгий путь на поселение, и жизнь в тайге, а потом в посёлке Семрук показаны с повышенной долей брутальности. Конечно, рядом с раскулаченными оказываются и неплохие люди, но в глаза бросается именно жестокость власти, несправедливость и предательство. Убийца Муртазы Игнатов всё время рядом с Зулейхой, они… тянутся друг к другу. Что-то такое мы уже читали и видели: стокгольмский синдром, жертва влюбляется в палача, Ирвин Шоу, Лилиана Кавани; «Ночной портье» — так, кажется, называлась эта душещипательная история. Вторичность — вот другая беда книги «Зулейха открывает глаза». Но почему-то именно за такие книги — с ярко выраженной русофобией — и дают крупные премии. Дали и Яхиной: в один год «Ясную поляну» и «Большую книгу».

В коротком предисловии Л. Улицкая говорит о двухкультурности Гузели Яхиной, ставя её в один ряд с Айтматовым, Искандером, Кимом, Рытхэу, Сулейменовым. Речь идёт о писателях, которые писали по-русски, не будучи русскими по национальности. Но многие писатели такого типа обладали даром видеть жизнь во всей её широте: и плюсы, и минусы. О тех же тридцатых годах писали: «на Красной площади всего круглей земля» (Мандельштам), «за древней каменной стеной живёт не человек — деянье, поступок ростом в шар земной» (Пастернак), «удивительным счастьем тогда лица светились» (Розенбаум).

Гузель Янина, как и её героиня, тоже пытается широко открыть глаза. Но пока это удалось не вполне.

Гузель Яхина. Зулейха открывает глаза. М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2016. — 508, [4] с. — (Проза: женский род). — 15 000.