Лев Гумилев и Александр Невзоров

В издательстве «Астрель» выходит книга известного литературного критика из Екатеринбурга Сергей Белякова «Гумилев сын Гумилева». Публикуем отрывок.

После того, как волевым решением товарища Сталина совсем еще молодой Лев Гумилев был освобожден из тюрьмы, он обходил политику десятой дорогой. И даже в последние годы жизни подчеркивал, что занимается историей до XVIII века, не дальше. Рубеж восьмидесятых и девяностых был временем настолько политизированным, что разговоры о реформах и гласности вели даже на голубом огоньке. Семьи распадались потому, что супруги расходились во взглядах на прошлое и будущее России. Съезды народных депутатов были самыми популярными телепрограммами.

Естественно, что в политику вольно или невольно вовлекали и Гумилева. Вячеслав Ермолаев и Владимир Мичурин были помощниками Сергея Лаврова, депутата Верховного Совета СССР, члена фракции «Союз». Константин Иванов баллотировался в городскую думу. Большинство друзей и учеников Гумилева держались имперских взглядов, по крайней мере, не симпатизировали западникам-либералам. Гумилев западников тоже не любил. Даже Ярослава Мудрого ругал за прозападную династическую политику и за поход на православный Константинополь в 1043 г.: «Ярослав, забыв что он „мудрый“, начал войну против Византии». Бессмысленная война окончилась полным разгромом русского войска. Гумилев полагал, будто на поход против Византии Ярослава Мудрого подбивали варяги во главе с Ингваром Путешественником, то есть опять же «люди Запада».

Но политика XII века интересовала Гумилева намного больше современной, к тому же он боялся аберрации близости: распространенного заблуждения, когда мелкие, незначительные события раздуваются современниками до масштабов вселенских.

Он не ввязывался в современные конфликты и старался уйти от прямых вопросов: главное «не попасть к немцам на галеры», не утратить национальной самобытности, не слиться с европейским миром. Все остальное — не важно.

Пожалуй, больше других откровенности от Гумилева добился Александр Невзоров.

Человек редкого таланта, своего рода уникум, как будто воплотивший лучшие и худшие черты репортера. Невзоров стал телезвездой сначала ленинградского, а затем и всероссийского масштаба — масштаб всесоюзный уже перестал существовать. В январе 1991-го он снял, на мой взгляд, гениальный фильм под названием «Наши». Фильм состоял из пяти частей, которые выходили с 15 января по 2 февраля 1991-го. Особенно сильное впечатление произвели первые две серии — «Башня» и «Болеслав» — посвященные захвату советскими омоновцами и спецназовцами Вильнюсского телецентра.

Еще в 1990 году Литва объявила о своей независимости. Только год спустя власть попыталась навести порядок. Председатель КГБ Владимир Крючков вспоминал, как в конце декабря 1990 года «на совещании у Горбачева было принято решение применить силу против экстремистов в Латвии и Литве». В Литве события развертывались несколько дней — с 11 по 13 января. В них участвовал спецназ КГБ «Альфа», десантники Псковской дивизии и прославленный Невзоровым Вильнюсский ОМОН. Советские войска заняли Дом печати и вильнюсский телецентр с телевизионной башней. Литовцы готовились защищать здание республиканского сейма, но штурм по какой-то причине не состоялся. Очевидно, не было приказа. В боях за телецентр погибло 13 или 15 человек, в основном литовцев. Правда, до сих пор не ясно, кто их убил: то ли советские солдаты, то ли свои же литовские снайперы.

Вся либеральная общественность, в ту пору многочисленная и разнородная, от донецких шахтеров до московских интеллигентов, стала на сторону литовцев. Прекраснодушное стремление защищать «нашу и вашу свободу» удваивалось страхом: а вдруг Литва — это репетиция для всей страны? Но сами власти перепугались настолько, что никто не взял на себя ответственность за ввод войск. Президент Горбачев и министр обороны Язов заявили, будто никаких приказов десантникам, «Альфе» и ОМОНу вообще не отдавали. Как будто десантники и «Альфа» по собственной инициативе покинули казармы и отправились в Вильнюс. Так советские солдаты, выполнившие приказ, были преданы властью и оплеваны демократической общественностью. Вот в этот момент сначала на ленинградском телевидении, а затем по первому общесоюзному каналу показали первые серии «Наших». Мне кажется, даже либералы заворожено смотрели этот своего рода репортерский шедевр. На всю страну раздавались чеканные слова Невзорова:

«Они стоят здесь, под башней и в башне, на всех двадцати ее этажах, в танках, возле чадных костерков, возле ограды. Небритые, немытые, оплеванные. Через годы здесь, под башней телецентра, эти сто шестьдесят десантников, ошельмованных, оплеванных, изгнанных и из армии, но все равно оставшихся здесь охранять башню должны стоять в бронзе».

Невзоров рассказывал, будто бы сам Гумилев позвонил ему в редакцию: «Я тоже наш», — сказал он, изуродованным инсультом голосом <…> приходите, мы вас накормим варениками".

Так ли это на самом деле, я не знаю. Но помню в одной из невзоровских телепрограмм репортер прямо спросил Гумилева: «Вы наш?» Тот ответил: «Ну, конечно, наш. Литовцы для меня в общем-то чужие». Первую часть фразы воспроизвожу по памяти, вторую — процитировала М.И. Чемирисская в одной из первых статей, посвященных научному наследию Гумилева. Я мог допустить неточность, но убежден, что смысла не исказил.

До сих пор друзья Льва Николаевича его оправдывают, как будто он совершил нечто дурное. Между тем, Гумилев вел себя достойно и честно. В январе 1991-го своя правда была у литовцев и латышей, боровшихся за независимость, своя у Болеслава Макутыновича (командира Вильнюсского ОМОНа) и Чеслава Млынека (командира Рижского ОМОНа). Они остались верны присяге.

Гумилев здесь порвал с интеллигентской традицией, заложенной еще Герценом: сочувствовать не своим, а тем, кто прав. Правыми тогда считали литовцев, а Невзоров всегда любил бороться с самым сильным противником. Вот и здесь он решил бросить перчатку обществу. Но ведь нельзя сказать, что Гумилев пошел у Невзорова на поводу. Деление на «наших» и «ненаших» — фундаментально, и сама теория Гумилева невозможна без этого деления.

Но тогда, в 1991-м, поступок Гумилева не понял даже единокровный брат. Орест Николаевич и полгода спустя попрекал Льва Гумилева.

Из письма Ореста Высотского Льву Гумилеву от 24 августа 1991 года: «Как же случилась с тобой метаморфоза? Неужели толпы стукачей, которыми ты, по твоим же словам, был постоянно окружен, так изменили твои убеждения? Как ты мог генерала Макашова принять за генерала Корнилова, пуговский ОМОН — за доблестных юнкеров?»

Невзорова в доме Гумилевых принимали, одно время Лев Николаевич даже повесил у себя в прихожей календарь с Невзоровым, скачущим на коне. Невзорова он называл «типичным пассионарием» и был совершенно прав. Но потом Гумилев, кажется, разочаровался в нем.

Я думаю, что Гумилев был для гениального репортера только необходимым элементом в грандиозной картине, которую он создавал своими программами «600 секунд». Сам Невзоров считает иначе: «…для меня это был просто такой вот друг, очень изувеченный инсультом старичок с вечно незаправленной рубашкой».

Сейчас Невзоров с гордостью говорит, что учился военному делу у Александра Лебедя и Льва Рохлина, а истории — у Льва Гумилева. По словам Невзорова, Гумилев с ним «занимался» и дарил свои книги с дарственными надписями.

Если Невзоров и Гумилев впервые встретились зимой 1991-го, то их занятия могли продолжаться чуть больше года. Да и вряд ли они так уж часто встречались. Невзоров был занят новыми съемками, а Гумилев тяжело болел. Исторические взгляды Невзорова бесконечно далеки от гумилевских. Невзоров верит в прогресс и считает, будто Россия отстала от Запада на 700 лет. Между тем, в теории Гумилева нет места для «религии прогресса». Гумилев не уставал повторять, что сравнивать этнос «молодой» и «старый» все равно, что сравнивать студента и профессора. И попрекать Россию отсталостью все равно, что попрекать студента тем, что он еще не успел защитить докторской, написать десяток монографий и приобрести старческий ревматизм.

Фото: Юрия Белинского /Фотохроника ТАСС/