Певец красной державы

Когда рассказываешь непосвященным о Николае Тряпкине, почти всегда следует явная или скрытая реакция: что это за поэт с такой фамилией?! Одна знакомая даже заявила, что, дескать, псевдоним надо было придумать позвучней, тогда, глядишь, и занял бы свое место среди тех, чьи вполне пристойные имена сегодня на слуху у широкой публики.

Сам поэт относился к «неблагозвучности» своей фамилии с добродушной иронией свойственной сильным людям:

Не бездарна та планета,

Не пропал еще тот край,

Если сделался поэтом

Даже Тряпкин Николай.

За такой, казалось бы, не значительной деталью, как отношение к фамилии, стоит многое. Николай Иванович Тряпкин был цельным, глубинно-русским человеком. Для него поменять имя, страну, убеждения в угоду политической конъюнктуре, материальным благам или известности было невозможно.

Я не был славой затуманен

И не искал себе венца.

Я был всегда и есть крестьянин —

И не исправлюсь до конца.

Его поэзия сегодня известна немногим. Притом, что еще при жизни такой прозорливый критик, как Вадим Кожинов причислял Тряпкина к наиболее значительным поэтам 20 века. Подобную точку зрения разделяют ныне и специалисты Института мировой литературы РАН. А не склонный к преувеличениям писатель Владимир Личутин, как-то в разговоре со мной обмолвился, что считает Тряпкина одним из лучших поэтов, когда-либо творивших на нашей Земле.

Так в чем же причина безвестности? Не будем спешить с выводами, уподобляясь тем, кто обвиняет русский народ в том, что тот не знает и знать не хочет своих истинных поэтов. Поэзия Тряпкина не ко двору сегодня в первую очередь для тех, кто еще в начале 90-х стал воплощать в жизнь установку на понижение общего культурного уровня «дорогих россиян». Кто на словах говорил о духовном возрождении России, а на деле забивал телеэфир мусором. Критик Владимир Бондаренко в статье «Отверженный поэт» в 2002 году писал: «…Поражает тотальная отверженность поэта Николая Тряпкина. Особенно в последний период его жизни. Его книг не было на прилавках уже более десяти лет. Его обходили с премиями и наградами. До сих пор, спустя три года после смерти, ему не установлен достойный памятник на могиле. Поэт переживал свою семейную драму и не получал помощи ниоткуда. Последние годы жизни он вообще жил почти, как бомж…».

Сказать, что Тряпкин всю жизнь был отверженным поэтом, неудачником всё-таки нельзя. Судьба не раз берегла его, готовила выполнить предназначенное. В 30-е годы его семье, спасаясь от «раскулачки», пришлось уехать из тверской деревеньки Саблино в подмосковное Лотошино. Да, потеря отцовского дома, разор родового гнезда стали трагедией на всю жизнь для двенадцатилетнего Коли Тряпкина. Но всё-таки худшего удалось избежать. Ни сам поэт и никто из его ближайших родственников не «запропал где-то там… ой-ё-ёй!», как это случилось с миллионами крестьян в годы коллективизации.

Во время Великой отечественной войны молодой Николай Тряпкин не был призван в армию из-за врождённого заикания. И в том числе этим обстоятельством для него была определена своя особая стёжка на литературных дорогах его поколения. Талантливые поэты-фронтовики, отразившие грязь и величие войны, в нашей литературе нашлись и без Тряпкина. Он же был сохранен для другого. Тряпкин был, наверно, единственным поэтом своего поколения, кто мог написать о себе в стихотворении «Как людей убивают»:

…Не крутился я в бандах, и на войны не брали,

И в застенки меня палачи не бросали,

И пред смертью не звал я молодого Орленка,

И на землю гляжу я глазами ребёнка.

Только травы мне шепчут, да колосья кивают,

Точно сами собой все друзья умирают.

Именно во время войны в архангельской глубинке, куда был эвакуирован Тряпкин, он, прежде сочинявший множество подражательных стихов, окончательно понял своё призвание. Вот как он писал об этом: «…И вот там-то, в этой маленькой северной деревнюшке, и началась моя биография. Коренной русский быт, коренное русское слово, коренные русские люди. Я сразу же почувствовал, что могу на что-то рассчитывать. У меня впервые открылись глаза на Россию и русскую поэзию, ибо увидел я это каким-то особым, „нутряным“ зрением… И я впервые начал писать стихи, которые самого меня завораживали. Ничего подобного со мною никогда не случалось. Я как бы заново родился, или кто-то окатил меня волшебной влагой…»

…Я уходил в леса такие,

Каких не сыщешь наяву,

И слушал вздохи колдовские,

И рвал нездешнюю траву.

И зарывался в мох косматый,

В духмяный морок, в дымный сон,

И был ни сватом, и ни братом —

Жилец Бог весть каких времён.

В 1947 году с помощью маститого поэта Павла Антокольского Тряпкин вошел в большую литературу, подборки его стихов появились в центральных изданиях страны.

А в марте этого же года поэта вызвали на первое Всесоюзное совещание молодых писателей, во время которого он вполне по-есенински «щеголял в серых подшитых валенках, разбухших от весенних московских луж». Правда, в отличие от своего кумира Тряпкин эпатировать столичных литераторов не собирался. У него просто не было другой зимней обуви.

С первых шагов в литературе на Тряпкина набросились ретивые «долбуны-критики», обвинявшие его в подражании опальным новокрестьянским поэтам: Клычкову, Клюеву, Есенину. Но совсем «задолбать» молодого поэта им не удалось. Во многом потому, что он «всегда чувствовал «тёплую доброжелательность со стороны многих наших старейших писателей». В первую очередь помогали ему Павел Антокольский и редактор журнала «Октябрь» (где сейчас Тряпкина вряд ли бы напечатали) Фёдор Панфёров. Позднее критиком-хранителем поэта стал Вадим Кожинов.

Да, Тряпкин не попадал, да, видимо, и не стремился попасть в литературный мейнстрим (вот бы поиронизировал Николай Иванович над этим словом). Однако его писательская судьба при советской власти складывалась вполне благополучно. Он стал членом Союза писателей СССР, регулярно печатался, гигантскими, по нынешним меркам, тиражами выходили поэтические сборники. Песни на его стихи звучали по всему Союзу — самая известная из них, — «Летела гагара», стала народной. Да, Тряпкин недолюбливал «начальничков, всех видов и сортов». Да, он с тревогой следил за процессом эрозии духовный устоев народа, который все заметнее проявлялся в «эпоху развитого социализма». Об этом пропитанные редким для его поэзии чувством безысходности «Стихи о печенегах».

Как научились воровать.

Воруют всё напропалую.

Ворует сын, ворует мать,

И строят дачу воровскую.

Ворует пекарь у печей

Ворует резчик у буханки,

Ворует сторож у бахчей,

Ворует книжник у стремянки…

…Воруют грунт из-под двора,

Воруют дно из-под кадушки.

Воруют совесть у Петра,

Воруют душу у Марфушки.

Кого просить? Кому кричать?

И перед кем стоять в ответе?

И что мы будем воровать,

Когда растащим все на свете?!"

Написано это было в 1982 года за 10 лет до того, как началось воровство совсем иных «планетарных» масштабов. Что и говорить, не смогла бы кучка пройдох прихватизировать всенародную собственность в 90-е, если бы в позднесоветский период в народе нашем не нарастала девальвация куда более важных, чем валюта, ценностей.

Однако, идейным противником советского уклада жизни поэт никогда не был. Мало того, когда СССР рухнул, именно Николай Тряпкин, не очень-то обласканный советской властью, стал яростным сторонником возрождения Красной державы, но уже на иных началах: с хоругвями и алыми знамёнами в одном строю.

За великий Советский Союз!

За святейшее братство людское!

О, Господь! Всеблагой Иисус!

Воскреси наше счастье земное.

Кстати, в 1992 году судьба как бы дала ему шанс войти в новую культурную «элиту» страны. Тряпкин стараниями Вадима Кожинова оказался в числе самых первых лауреатов Государственной премии «демократической» ельцинской России. Дело было за малым — похваливать публично новую власть, оправдывать её «непопулярные реформы» тяжёлым наследием советской эпохи, или хотя бы сохранять нейтралитет. И тогда бы череда премий и прочих милостей «сверху» могла продолжиться.

Однако поэт, обострённо чуткий ко всякой несправедливости по отношению к своему народу, конечно, не мог пойти на сделку с совестью. Он стал одним из поэтических символов сопротивления новым, одолевшим страну «степнякам».

Мы любим свои базары

И дедовских песен вязь.

А в наши глаза хазары

Швыряют срамную грязь.

А в нашем Кремле хазары

Пускают страну в распыл…

Эгей, господа гайдары!

Недаром я злость копил.

Эта непримиримая позиция предопределила его судьбу в постсоветской России. Тряпкину был закрыт вход во все редакции кроме журнала «Наш современник» и газеты «Завтра». Само собой, и телевидение «похоронило» его за 7 лет до настоящей смерти.

А что же произошло после того, как поэт ушёл в мир иной? Выше были приведены слова Владимира Бондаренко о том, что на могиле Николая Ивановича в 2002 году так и не был установлен «достойный памятник». Вот, что мы с товарищами увидели летом 2009 года, когда приехали отдать дань памяти и уважения великому поэту на кладбище Ракитки.

Думается, эта фотография лучше всяких слов говорит о равнодушии современников к наследию поэта.

Однако, как изрек один модный ныне писатель, если все закончилось плохо, значит — это еще не конец. 4 года назад была создана Комиссия по творческому наследию Н.И. Тряпкина при Союзе писателей России. История её тоже довольно показательна, поэтому изложу её в нескольких предложениях. На одном из развалов с уценённой книжной продукцией автор этих строк наткнулся на стопку посмертных поэтических сборников Тряпкина «Уж, видно тот нам выпал жребий» по цене 10 рублей за штуку. Начинался дождь, и мне было жаль видеть, как поэтическая книга мокнет рядом с откровенным макулатурным барахлом. Я решил купить сразу всю стопку этих голубеньких книжечек. На семинаре поэзии в Литературном институте, где я учился, мастер Юрий Кузнецов не раз читал нам тряпкинские стихи. Особого впечатления они тогда на меня не производили. Теперь я решил почитать их в живую, чтобы окончательно составить мнение. Тем более, что я теперь жил в городе Реутове на той же улице, где 17 лет проживал Тряпкин.

С первых же прочитанных в сборнике стихов, я понял, поэт какой силы и глубины до сих пор был скрыт от меня. Я буквально с головой погрузился в его стихи, что случается со мной крайне редко.

Ну, а потом, спустя несколько месяцев, был вечер памяти Николая Тряпкина в Реутове, куда нам с товарищами удалось зазвать критика Сергея Куняева, поэтов Василия Казанцева и Геннадия Иванова. Кстати, как выяснилось, это было чуть ли не единственное мероприятие, посвящённое 90-летнему юбилею поэта.

На следующий день по итогам юбилейного вечера в Союзе писателей России и было принято решение о создании тряпкинской Комиссии. Её председателем стал профессор Литературного института Владимир Смирнов. Дали согласие участвовать в работе такие «литературные генералы», как Владимир Бондаренко, Сергей Куняев, Геннадий Иванов, Василий Казанцев. Ну, а боевой актив комиссии составили поэты помоложе: Александр Фомин, Григорий Шувалов, Фёдор Черепанов, Евгений Богачков.

За прошедшее время проведено три фестиваля «Неизбывный вертоград», выпущен одноимённый альманах, восстановлена могила родителей поэта, имя Николая Тряпкина присвоено Центральной библиотеке подмосковного Лотошина.

Полтора года назад было найдено поле, где находилась деревня Саблино, уничтоженная ещё в 60-е годы прошлого века во время войны, объявленной так называемым «неперспективным деревням». В августе этого года на месте Саблина трое энтузиастов установили поклонный крест. Через два месяца он был освящён, а в соседнем селе Степурино прошел поэтический праздник.

Кстати, администрация Степуринского сельского поселения, которая первоначально довольно сдержанно относилась к нашим инициативам, теперь уже готова поддержать многие из них. Так что есть основания надеяться, что несуществующая деревня, которой поэт посвятил множество проникновенных строк, заживет новой жизнью: появится здесь рядом с поклонным крестом уникальная изба-музей-молельня, будут проводиться ежегодные встречи-праздники ценителей русского поэтического слова и народной песни.

Всё это было бы тем более хорошо, что дело, начатое теми, кто погубил Саблино, как и тысячи подобных ему деревенек, продолжается. Недаром наши высокопоставленные чиновники всё чаще говорят о «неконкурентоспособности» теперь уже малых городов России, о том, что всё наше население надо переселить в 20 агломераций. А что будет при этом с остальной русской землей?

…И вот опять свой стих подъемлю

Пред ликом внуков и сынов:

Любите землю, знайте землю,

Храните землю до основ.

Не будьте легче мысли птичьей —

Врастайте в землю, как в гранит.

Она всему даёт обличье

И всё навеки утвердит:

И нашу суть, и нашу славу,

И запах лучшего плода, —

И нашу русскую державу

Оставит русской навсегда.

Впрочем, с точки зрения тех, кто сегодня управляет страной, такие стихи не нужны и даже опасны. Ведь воспитанный на них человек, глядишь, и не захочет мириться с тем, что рядом с его селом безнаказанно вырубается лес, что застраиваются коттеджами поля, где раньше растили хлеб, загораживаются барскими заборами берега рек, гибнет от нефтяных разливов ранимая северная природа, да мало ли с чем еще…

Наступающий 2013 год будет годом 95-летия со дня рождения поэта. К очередному юбилею молодые «тряпкиноведы» готовятся с энтузиазмом, но и, одновременно, с тревогой. Под большим вопросом судьба фестиваля «Неизбывный вертоград», до сих пор не выпущено собрания сочинений поэта, в плачевном состоянии находится дом, где семья Тряпкиных жила в Лотошине (уже несколько лет глава местной администрации Анатолий Лютенко обещает выкупить его для музея, но дальше обещаний дело не идёт). Что говорить, если даже архив поэта до сих пор не найден, а его запущенная могила при тех нравах, которые царят на современных кладбищах, вполне может исчезнуть. К сожалению, прошедшие 4 года показали, что на реальную поддержку некоторых литгенералов, не раз на словах признававшихся в любви к поэзии Николая Тряпкина, рассчитывать сложно. Главное, что утешает нас — неоднократно явленные нам приметы, что дело, за которое мы взялись — нужное. Не раз и не два находили мы поддержку там, где совсем её не ждали. А значит, нет оснований опускать руки.

Фото автора и Дмитрия Псурцева