Где-то прочитал в книжке: «Он замер, как человек, который, беззаботно насвистывая, прошёл по милой тропинке, а обернувшись, увидел, что она кишит змеями».
В детской литературе так сплошь и рядом. Пройдёшь, беззаботно насвистывая, потом глянь, а тропинка загажена. Утыкана квадратно-гнездовым методом. И кое-куда вы уже хорошенько наступили.
Что будет делать человек, оказавшись в таком положении? Конечно, ничего. Сделает вид, что так и надо. Что это были грибы. А подошвы — ну что подошвы! Во-первых, может, это вовсе не от него воняет. Во-вторых, позор тому, кто плохо об этом подумает. В-третьих, не тот соус на скатерть, кто соус на скатерть, а тот соус на скатерть, кто об этом подумает.
Вот так и мы. Предпочитаем беззаботно идти, насвистывая. Дарить радость себе и людям. А если отскребать чего — так для этого, вон, узбеки есть. Не будем портить настроение и аппетит друг другу — приличным людям?
Не будем. Самое извращённое, подлое, гнусное и мерзопакастное, что есть в советской детской литературе, это книжки Юрия Коваля, разумеется. Но чтобы это моё необычное мнение в глаза не бросалось, мы его замаскируем для начала всякими другими примерами.
Конечно, я не полный урод и в детстве (хотя уже тогда был полным уродом) старался любить всё, во что была воткнута палочка с этикеткой «детское». От кукольных мультфильмов до… (Тут надо хорошенько подумать, что бывает гаже кукольных мультфильмов, чтобы ненароком не обидеть кого). Чебурашка — куда ж без него? Без «всенародно любимого» — тоскливого, как вечер в больнице, с вечно вымершими пустыми улицами и заунывными песнопениями? Его положено было любить, и я по мере сил старался это делать.
Получалось, правда, не до конца. Как и с песнями Шаинского — о, вы помните эти песни? Этих пионеров с перекошенными от старательности лицами? Не думаю, чтобы Успенский и Шаинский (они ведь оба работали над мультфильмом, нет?) чересчур любили детей. Но, наверное, старались любить.
Успенский часто через головы детей адресовался взрослым. Например, в начале Чебурашки продавец апельсинов обвешивает покупателя, — кому адресована эта мизансцена? Конечно, взрослым, которые почитали такие секретные сокрушительные удары по проклятому Совку за проявления особой художественности. (С ужасом понимаю, что я не читал «Чебурашку». В книге есть про обвес?).
Ну да что-нибудь всё равно найдётся. Например, в книжке «Вверх по Волшебной реке», которую я читал, бабушка говорит внуку, что в Москве «скоро и прясть начнут», то бишь намекает на дефицит мануфактуры и несостоятельность плановой экономики.
Впрочем, это ещё ладно, — взрослые часто перекидываются парой слов через головы детей, как будто их здесь нет. Гораздо хуже, если не предназначенные для детских ушей слова в упор адресуются детям. Типа «понимаешь, Артёмка, папа нехороший, любит смотреть на чужих тёть, а маме обидно…» Буэ-э-э… Очень любит заниматься подобным знаменитый Григорий Остер. Скажем, в цикле «Легенды и мифы Лаврового переулка» есть у него рассказ про Сталина. «Понимаешь, Артёмка…»
Понимаю. Сталин был усатый и нехороший. Как не понять? Все пушки должны бить в цель. Чтобы ужас Термидора не повторился, пусть привыкают сызмальства, пащенята…
Ещё одна обескураживающая манера — это тупо писать для взрослых под видом того, что пишешь для детей. Типа как мизансцена в театре: смотрит на одного, а слова обращены к другому. Тому, на кого смотрят, должно быть обидно. Типа, он тут вместо манекена стоит.
Что там дети из этих речей усвоили, не важно, — как говорит капитан сборной России по ножному мячу Роман Широков, «не для тебя играют, мл-ль…». А если детям (или болельщикам) эта игра всё равно нравится, это ведь тогда не их проблема, что Роман «играет не для тебя»? Не их. И уж тем более не Романа. Проблемы, они обычно бывают не у тех, кто нас. л на скатерть, а у тех, кто сказал это ужасное слово «нас.л».
Говорят, Юрий Коваль хотел быть нормальным взрослым писателем. Но то ли побоялся, то ли не получилось что-то там у него, — пошёл в детские. И, похоже, сохранил в сердце рану, как тот, кто женился не по любви. Вот она — вроде бы хорошая, добрая, умная, стоит и жарит оладьи… А та, стерва и дура, сидела бы сейчас красила на ногах ногти… О!.. полцарства за них!..
Печальная и стыдная штука. Каждую ночь он закрывает глаза, воображая рядом другую.
Это чувствуется. Когда нет необходимости формально адресоваться детям, Коваль ненапряжён, органичен («Самая лёгкая лодка в мире»). А когда есть — похож на человека, который хочет выглядеть раскованным, ловким, изящным, и от этого всё время наступает всем на ноги. Сложная взрослая модель мира (с созерцательной отстранённостью, печально-ироничной гримаской, обилием психологических и описательных нюансов, не имеющих отношения к образу, но имеющих отношение к «позиции автора» или, точнее, к «авторской маске»), — втискивается в упрощённый синтаксис, и получается такой Довлатов для детей.
Довлатова, впрочем, у нас любят. А тут ещё — для детей… Получается святое, «отстирывает в два раза лучше».
К тому же он «много и с любовью» писал про русскую деревню, матку, яйки и путешествия на природе. Всё это у нас любят, любят, любят — особенно среди лиц интеллигентной национальности, до слёз. «Кольщик, наколи мне купола…» Скажете из другой оперы? Да нет, из той же самой. Пьяненькая сентиментальность, которая «душу р-р-рвёть». Передовой креакл и отстойный анчоус свиваются в невидимом друг другу объятии.
«Гриня лучший! — рыдает похожий на сома анчоус, — „Рюмка водки“ форева!» — «Коваль, ле коваль! — лопочет жакерия, — Ле форжерон бьё!». Им главное не мешать друг другу — и все довольны. А разницы между предметами их любви и впрямь никакой: оба искренне, органично пошлы, оба делают клиенту понятно-красиво.
При этом оба клиента уверены, что настоящее, окончательное «красиво» — это то, что у них. И немножко презирают, жалеючи, тех, других. Кого «жизнь не научила» или у кого идейно-эстетический запрос не дорос.
Одного из персонажей повести Коваля «Недопёсок» зовут дошкольник Серпокрылов. Именно так. Типа, «уважительно». На самом деле, автор держит дистанцию, он вообще всегда держит дистанцию, его любовь к своим персонажам не отменяет врождённой чистоплотности, то есть гадливости. Мешочек с дерьмом тоже носят «уважительно» — бережно, на отлёте, двумя пальцами. Как того дошкольника.
А дошкольник этот там главный ребёнок, ближайшая точка сборки к читателю. Выходит, я должен читать это с ощущением, что меня зовут «дошкольник Серпокрылов». Такое у меня должно быть мироощущение.
— Здравствуйте, меня Лёша зовут.
— А я слесарь подвижного состава Иннокентий…
Одно из двух: либо это говорит му… к, либо это говорит оригинальный человек, уверенный на донце души, что все му… ки. (То есть му… к.)
Целое поколение на такой «науке красоты» выросло. Кстати, замечено: все, кто в детстве и отрочестве увлекался книжками Коваля (я исследовал только мальчиков, за девочек не скажу), в выросшем состоянии пребывают либо алкашнёй, либо педе… стами. Не в физиологически-половом смысле, а в социальном, гендерном. Знаете, как кошка — её погладить руку тянешь, а она спину прогибает, чтоб ты не дотянулся, увиливает. Вот такие.
Ему и в морду-то не дашь толком, когда разозлит, - всё равно что женщину бить, а он тем на тебя жалобу куда следует напишет, и её там удовлетворят, разумеется, и будешь ты сидеть такой весь дерьмо — дерьмом, и люди будут горестно качать головой, шепча милосердными губами за тебя молитвы, и матери будут заслонять юбками детей от одного твоего вида.
Ни один из них не объяснит, почему Коваль — это хорошо, и почему ваши объяснения, почему он нехорошо, не канают, но будут делать такие брезгливо скорбные вошьи мордочки, будут так заботливо будут передавать друг другу слова поддержки и билеты в театр Станиславского, что вы сам пойдёте (или сама, если вдруг так случится, что вы баба) — сама пойдёте и обо что-нибудь убьётесь. «А может я не права… — подумаете вы. — Может… и всё такое?»
Наверняка. Во-первых, качество художественного объекта не имманентно ему, оно измеряется только интенсивностью вашего восприятия сего продукта, вашими душевными в него инвестициями. Во-вторых, должна быть и у педе… стов (в нехорошем социально-гендерном смысле) своя литература. Не нашу же им читать.
Уточню, я не считаю Коваля плохим версификатором или, там, человеком. Но вот, скажем, герой фильма «Осенний марафон» — тоже мастер своего дела и человек неплохой. А ощущение от него не очень.
И ладно, о том, как уж я люблю роман Каверина «Два капитана», поговорим в другой раз, — должны же быть пределы у всего, у чего должны быть пределы.
Если Вы продолжите использование данного сайта, это означает, что Вы даете согласие
на использование нашим сервером Cookie-файлов и иных технологий по сбору статистических сведений о
посещениях этого сайта с Вашего компьютера или иного устройства. Политика конфиденциальности.Этот сайт использует Cookies, подробнее
«Средняя Азия может оказаться регионом непростым в плане реакции на все угрозы...»
Станислав Тарасов
