Витальность базовых проблем

Проза Александра Снегирева безумна. В том смысле, что в ней сочетается все: высокое и низкое, классическое и массовое, традиционное и авангардное. Рассказ, начинающийся как анекдот, неожиданно переходит в сентиментальную стихопрозу, эпическая завязка срывается на эротическую буффонаду, сатира перемежается с драмой, страшилка с авантюрным приключением, и вся эта эклектика, как ни странно, выглядит просто и гармонично.

Лауреат премий «Дебют» и «Венец», финалист «Нацбеста», победитель, призер и участник больших и малых премиальных списков, автор нескольких книжек, Александр Снегирев не только умеет рассказать историю, он запускает в голове у читателя психоаналитический механизм. Читатель начинает проводить аналогии. Читатель начинает узнавать. А следом — смеяться и бояться одновременно.

В новой книжке «Чувство вины», в семи заключенных там текстах, мелкие случаи, собранные воедино, страшная правда двуликой трагикомической жизни, искусно завинченная гаечным ключом художественных приемов, догоняет и поражает читателя наглухо. Ты насолил вредному старику? А он возьми и умри. Заделал ребенка случайной встречной? А твоя любимая возьми и забеременей от другого. Считаешь себя интеллигентным еврейским очкариком? А накоси выкуси — твой родной дед с русской фамилией пытал людей в НКВД.

Чувством вины пропитана самая ткань этих текстов, а при этом тексты смешные, легкие. Это свойство сближает литературу, которую делает Снегирев, литературу высокую, с интернет-формами современной культуры, полухипстерской-полумассовой. Я имею в виду «+100500» или «This is хорошо», мультики «Южный парк» и «Симпсоны», в которых сгущенный цинизм дает порой абсолютно противоположный эффект, герои встревают в дурацкие ситуации, а разрешение базовых проблем психологии и социологии обращается в абсурдный карнавал, где ни одна точка зрения не заслуживает доверия.

Сам Снегирев написал как-то, что постоянно рефлексирует и пишет только о сексе и смерти. Пожалуй, так оно и есть. «Внутренний враг», «Скребется», «Он скоро умрет», «Чувство вины», «Моя борьба», «Как бы огонь», «Крещенский огонь», — все эти тексты и вправду о сексе и смерти, вещах взаимообратимых и онтологически неразрывных. И то, и другое связано с трансформацией тела. И телу, физиологии, всем этим повседневным мелочам соматики, вроде выскочившего прыща или непробритой щетины, в прозе Снегирева уделяется львиная доля внимания. Это один из инструментов его мироанализа.

Для героев изменения в собственном теле — раздражающая неприятность, часть бьющей через край витальности, или целенаправленный, завязанный на внутренних комплексах эксперимент. «Упав на плиту, он не ощутил удара. Лежал, тяжело дыша, смотрел на вздувшиеся кисти и пальцы, не поверил, что они — часть его тела. Вздувшиеся пальцы и есть он. Вспомнил, как мать делала вино из черноплодки и надевала на бутыль резиновую перчатку. Вино считалось готовым, когда перчатка „вставала“». Кисти рук очень походили на «вставшие» перчатки. Стоило большого труда поднять руки ко рту. Зубами распотрошил узел. Глубокие бордовые борозды оплели запястья".

Кого-то, возможно, эта цитата введет в заблуждение, кого-то отвратит, но в этом еще одна противоречивая особенность этой прозы — она для всех и не для всех одновременно.