Восстание в Бадабере

Андрей Константинов, Борис Подопригора. Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер. Москва: АСТ; Санкт-Петербург: Астрель-СПб., 2013.

Один из героев романа говорит примерно следующее: «Из двух вопросов — почему и зачем, женщинам всегда легче ответить на первый».

Современным писателям — тоже, что выдает отчасти женственную природу нашего ремесла.

Мы с удовольствием отвечаем на вопросы о том, почему мы пишем, и почему делаем это так, а не иначе, но вопрос зачем считается в нашем кругу неуместным и почти неприличным. Он предполагает, что писатель может питать иллюзии относительно своей способности воздействовать на жизнь, тогда как все давно знают, что это невозможно. Влияние литературы на настоящее и будущее приближается к нулю, но остатки былой власти над прошлым она еще сохранила. Это ее последний бастион, так что Андрей Константинов и Борис Подопригора с легкостью могли бы ответить на вопрос, зачем они взялись писать огромный роман с тщательно проработанной фактурой — чтобы предложить свою версию событий в средневековой пакистанской крепости Бадабер в апреле 1985 года и сделать ее убедительной. А роман — потому что у прозы с документальной основой есть, по крайней мере, одно преимущество по сравнению с чистой документалистикой: вымышленные герои могут позволить себе больше вольностей, чем их прототипы, соответственно делаются живее и поднимают градус нашего им сочувствия.

Хорошо помню, как меня потрясло напечатанное в «Известиях» коротенькое, всего в несколько строк, и совершенно безоценочное, что для нашей прессы 1980-х годов было вещью исключительной, сообщение: в лагере, где содержались захваченные в плен в Афганистане советские солдаты и офицеры, произошло восстание, все его участники погибли в бою. Случившееся казалось тем невероятнее, что трагедия этих людей разыгралась на фоне тогдашней унылой действительности с анекдотами о чукчах и ежегодно меняющимися вождями.

Информация была без подписи, скромно стояла в самом низу газетной полосы и не содержала никаких комментариев, но все мы умели читать газеты тех лет. Я мгновенно понял: случилось нечто из ряда вон выходящее. Сам факт, что в лагерях моджахедов имеются наши пленные, обсуждался исключительно шепотом, считалось, что их нет и быть не должно, и вдруг — восстание. Отсюда скупость этой информации, написанной безлично-казенным языком, абсолютно безэмоциональной, но взволновавшей, как потом выяснилось, тысячи людей. В том числе военных переводчиков Константинова и Подопригору.

Первый, востоковед-арабист, служил тогда в Йемене, второй — в Афганистане. Мир, описанный в романе, обоим знаком не понаслышке, иначе и мы бы не узнали, что в пустыне перед выходом на задание разведчику нужно поменьше пить, чтобы реже мочиться, а то на запах мочи, пусть даже мгновенно высохшей на центральноазиатской или аравийской жаре, потом приходят шакалы — они разрывают в таких местах песок, и эти раскопки становятся ориентиром для противника.

Спустя четверть века, решив воссоздать причины и ход бадаберского восстания, соавторы, по их собственному признанию, использовали две сотни письменных источников на четырех языках и многочисленные устные свидетельства, но достоверных фактов оказалось немного.

Они перечислены в послесловии к роману:

«Факт первый: рано утром 27 апреля 1985 года советский пост радиоперехвата зафиксировал диалог пакистанского вертолетчика со своей базой. Из перехвата следовало, что в районе средневековой крепости Бадабер шел ожесточенный бой. Через несколько суток масштаб событий подтвердило участие в них более тысячи человек: сотен моджахедов, а также до батальона вооруженных сил Пакистана с бронетехникой, артиллерией и вертолетами. На фоне последующих обращений советских властей Исламабад пытался скрыть любую информацию о случившемся, вплоть до изъятия тиража местной газеты, опубликовавшей материал, сколько-нибудь проясняющий существо дела…

Факт второй: с начала Афганской войны в лагере Бадабер содержались плененные на территории Афганистана военнослужащие Советской армии и правительственных войск ДРА. В последние дни апреля 1985 года в лагерной тюрьме могли находиться до 55 узников — советских и афганцев. Причастность пленных шурави к бадаберским событиям позднее подтвердил Раббани, один из лидеров моджахедов. По суммированным оценкам, одновременно с восставшими погибли около 200 афганских моджахедов, пакистанцев и иностранных советников. Не менее влиятельный союзник-конкурент Раббани — Хекматияр, уже 29 апреля издал приказ «впредь русских в плен не брать».

До сих пор нет ответа на многие вопросы, касающиеся бадаберского восстания. Было оно подготовленным или стихийным? Кто являлся его руководителем? Как объяснить, что за двадцать семь с лишним лет ни одна официальная инстанция СССР и Российской Федерации не провела исчерпывающего тему расследования?

Константинов и Подопригора выстроили свою версию событий, учитывающую общепризнанные факты, но часто трактующие их по-новому. Скажем, вывод об «осмысленности действий наших военнопленных» подкрепляется тем обстоятельством, что не случайно, видимо, восстание началось после доставки в лагерь крупной партии боеприпасов и как раз во время пятничной вечерней молитвы.

Однако версия Константинова и Подопригоры — художественная. Авторы скрестили авантюрный роман, основанный на историческом материале, с классическим романом воспитания. История жизни главного героя Бориса Глинского, военного переводчика, как и его создатели, выпускника ВИИЯ (Военный институт иностранных языков), с особой миссией заброшенного ГРУ в Бадабер и возглавившего мятеж тамошних узников, занимает едва ли не две трети повествования. Это выводит роман за пределы коммерческого жанра, зато герой приобретает убедительность и весомость, как шахматная фигура с залитым в донце свинцом.

Помню, как в 1972 году, когда Советская армия переходила на пятидневную рабочую неделю для офицеров, замполит нашего полка объяснял это тем, что офицеры активнее, чем прочие советские люди, воспитывают своих детей в духе преданности делу КПСС, поэтому пятидневка позволит им проводить с детьми больше времени и будет способствовать их воспитанию в указанном духе. На самом деле эти полковничьи сыновья и капитанские дочки вовсе не отличались какой-то особой идеологической устойчивостью. Зато они небанально соединяли в себе свойственное их отцам чувство долга с интеллигентностью, нередкой в офицерском сословии послевоенных лет. Эти дети выделялись своеобразным идеализмом, поскольку вырастали в атмосфере военных городков с их закрытостью и строгими правилами порядочности. Среди моих друзей и чудесных девушек моей юности многие были офицерскими детьми, и в 1990-е они с их наивными представлениями о должном оказались среди самых уязвимых.

«Если кто меня слышит» — еще и книга о слабости советского супермена, скованного усвоенными с детства представлениями о той идеальной роли, которую должна играть в мире первая страна победившего социализма и ее представители. Их противники смотрели на вещи куда более прагматически.

Глинский — типичный военный интеллигент эпохи заката СССР. Мне кажется, таких больше нет. При поступлении в высшее военное училище никто из нынешних абитуриентов уже не напишет вступительное сочинение в стихах, как в начале 1980-х сделал один из моих пермских школьных выпускников. Зато Глинский вполне мог это сделать. Его отец — офицер, позднее генерал, связанный с космическими проектами, мать — хирург. Один из влиятельнейших политиков современной России родился в семье будущего генерала и редактора издательства детской литературы, но он и ему подобные — последние из могикан. Интеллигенты и вояки разошлись по своим тусовкам, с каждым десятилетием между ними становится все меньше общего.

В романе цитируется Вергилий: «Выбирая богов, выбираешь судьбу».

Константинов и Подопригора выбрали своим богом не жестокую правду времени, а правду романтизированную, в итоге судьба романа может оказаться сложной: одних читателей оттолкнет его неспешная и дотошная реалистичность, других — невероятные, как в фольклоре, пересечения судеб и некоторый налет условности. Недаром в подзаголовке романа присутствует слово легенда.

Здесь нет ничего о том лицемерии, которое подточило жизненные силы советской империи.

Здесь правы те, кто сражается и рискует жизнью, а омерзительны тюремщики, забывшие о своей единой с узниками человеческой природе, и политики, делающие свою игру на крови.

Здесь Запад есть Запад, Восток есть Восток, но погибшие в честном бою имеют право на уважение и память, на какой бы стороне они не сражались.

Здесь Глинский до конца жизни помнит зеленые, навыкате, глаза смертельно раненного в стычке с советской разведгруппой западного или израильского военного инструктора, которого ему пришлось пристрелить. И позже, во время восстания, говорит пришедшему к нему на переговоры американскому советнику: «Запомните: парень с большими еврейскими глазами… Он был кем-то из западников… в июне прошлого года сопровождал ящик со стингером… Он не пропал без вести и не был захвачен… Он погиб в бою. Возможно, тело осталось непогребенным… в брошенном кишлаке в восьми милях от Шахджоя, в Милтанайском ущелье…»

Изумленный советник спрашивает: «Зачем вы мне об этом рассказываете?»

«Моя семья должна знать не меньше», — отвечает Глинский.

Однако родителям сообщают, что их сын погиб в авиакатастрофе: «Его символические останки (на самом деле просто ташкентская земля) были доставлены в Москву и в тот же день захоронены на Троекуровском кладбище».

Марко Поло писал, что в северных странах звуки человеческих голосов застывают на морозе, а весной оттаивают и сами собой вновь начинают звучать в воздухе. Константинов и Подопригора донесли до нас оттаявшие голоса участников афганской войны, и я верю им, потому что авторы, в сущности, рассматривают вариант собственной жизни: при ином стечении обстоятельств оба они могли оказаться на месте своего любимого героя.