Анатомия словесности

Прославленный переводчик и литературный критик Виктор Топоров в последнее время почти не пишет о литературе, сосредоточившись на политической публицистике. Мария Панкевич встретилась с человеком, которого называют enfant terrible современной русской литературы, чтобы узнать, что происходит с отечественной словесностью.

«СП»: — Почему на Нацбесте не победил Максим Кантор? Многие ждали этой победы.

— Ситуация сложилась пикантная, которая у нас в «Нацбесте» часто бывает — побеждает не тот, кто, казалось бы, должен. Но публика этого не замечает и реагирует на морального победителя, а не на фактического. Так было у нас двенадцать лет назад, когда в аналогичной ситуации Проханов обошел Денежкину, и весь год продолжались триумфы Денежкиной; так было у нас два года назад, когда нелепым решением Ксении Собчак премию у Фигль-Мигль отняли в пользу Дмитрия Быкова — даже не помню, о чем был его роман, очередное бла-бла-бла, что-то он там наблукал. Так произошло и в этот раз, когда романом первой половины года для всей страны стал «Красный свет» Кантора, а победила Фигль-Мигль, которая должна была бы победить еще два года назад.

Несмотря на этот успех, Фигль-Мигль не получила настоящего, значительного стартового толчка, к сожалению. Хотя «Волки и медведи» — роман прекрасный, его надо читать, он создан для интеллектуальных читателей. А «Красный свет» Кантора такой толчок получил. У него идут допечатки, одна за другой, он — персона номер один в литературе: на него ссылаются, берут у него интервью, и в этом смысле справедливость восторжествовала. При скромном, но существенном для нее призе осталась Фигль-Мигль — в ситуации морального победителя, незаслуженно обиженного, остался Максим Кантор; ничего к этому ни прибавить, ни убавить.

Кроме того, что произошла неприятная история на самом присуждении. В нашей премии силен мазохистский элемент. Во время церемонии я выступаю по две-три минуты, Вадим Левенталь, критик и писатель, не выступает вовсе, а ведущий церемонии Артемий Троицкий говорит по сорок пять минут, излагая свое видение литературы, революции и всего на свете. Не будем говорить о его видении революции и о том, в каком костюме он запомнился на фоне Болотной площади. Когда человек один раз так оделся — это навсегда; это как придти в тюрьму и сказать, что тебя зовут Антон — так и останешься на всю жизнь Антоном. Артемий остался Артемием. Не могу сказать, что у него категорически нет литературного вкуса, я бы сказал — его литературный вкус целиком и полностью противоположен моему. Но дело не в этом. Троицкий явно возненавидел роман Кантора и самого Кантора за то, что в романе высмеяны такие, как Троицкий (это не единственная линия романа, но одна из существенных и важных), и при этом Троицкий не сомневался, что Кантор выиграет. Троицкий хотел его размазать, наговорил кучу гадостей и оскорблений. У него не очень-то получилось, но беда в том, что это были гадости и оскорбления в том тонусе, который адресован будущему победителю. Все это выслушать, а потом показать Троицкому кукиш, кулак или что-нибудь другое, еще более естественное — это один разговор.

А другой разговор — когда ты выслушиваешь все эти глупости, не имея возможности ответить, а потом еще и призом обносят. Щекотливый и неприятный момент объяснения с Максимом произошел, трудности преодолены, потому что главное, что премия наша — честная. Вспомним слова Сталина о том, что неважно, кто голосует, а важно, кто считает голоса. Но есть не менее важные слова одного из сталинских сатрапов: «Голосование — крайне неудобная штука, ведь никогда не знаешь, как они проголосуют». Вот и мы не знаем, как они проголосуют, и в этом приятная особенность «Национального Бестселлера». Как написал Миша Трофименков на страницах «Коммерсанта» — это действительно самые честные выборы в стране, может быть, не самые справедливые, но честные.

«СП»: — Фигль-Мигль на церемонии раскрыла свой псевдоним — как это повлияет на судьбу писателя?

— Раскрытый псевдоним перестает быть информационным поводом. Заметьте, закат Акунина начался с того, что он открыл нам себя как Чхартишвили. Фигль-Мигль — дерзкий, провокационный псевдоним, но тайна — все эти разговоры, что это либо Крусанов, либо я, либо Москвина, либо Трофименков, — подогревали интерес к этому. А так — ну да, все знают, хоть и не все верят, что это Катя. Катя очень талантливая, в расцвете сил, но этот манок ушел, и не так удачно, как хотелось бы. Я бы сравнил ее с Аней Старобинец — у нее своя аудитория, но назвать ее властителем дум при этом трудно. Загадка ушла.

«СП»: — Сможет ли Максим Кантор отыграться на «Большой книге»?

— С «Большой книгой» большие сложности. Это не одна премия, а три, а когда три премии — всегда возникает соблазн составить из них внятное литературно-политическое высказывание. Дать Кантору главную «Большую Книгу», чему я лично был бы очень рад, означает одно. Дать ему вторую или третью премию означает, с одной стороны, сделать уступку тем огромным читательским массам, незамутненным «болотной» интеллигенцией, которые поддерживают Кантора, разделяют его политическую позицию, незашоренным взглядом способны оценить его творчество, а с другой — несколько принизить его, «нагнуть»: получи-ка ты вторую литературную премию вслед за… кем? Они придумают, за кем. Или есть третий способ — не дать ему вообще ничего, для чего нужно будет принять политическое решение и подмухлевать.

Я затрудняюсь сделать прогноз. Учитывая, что год назад они нагло, лихо «обнесли» книгу «Несвятые святые» Тихона Шевкунова, сейчас они захотят «обнести» книгу Кантора и дать премию, ну, скажем, нашему милому и всем любезному земляку Водолазкину за как бы христианский и как бы философский роман «Лавр». Это, мне кажется, один из самых вероятных вариантов развития событий. Также мне кажется вероятным, что одну из трех премий получит Сергей Беляков за свое исследование о Льве Гумилеве, — там сойдутся многие звезды. А вот третью — боюсь сказать. Искренне желаю успеха прежде всего Вадиму Левенталю, но, к сожалению, если победит Водолазкин, то двум петербуржцам они не дадут премию никогда. Есть еще Терехов, но он выигрывал уже «Большую Книгу» с «Каменным мостом» и «Нацбест» с теми же «Немцами», так что успех Терехова кажется мне маловероятным, хотя — чем черт не шутит. Я понимаю, что они хитрят, но не понимаю логики их хитрости.

«СП»: — Там есть еще одна книга с православным духом, это «Обращение в слух» Антона Понизовского…

— Она «пролетит», как и «Тетя Мотя» Майи Кучерской. А вот Евгений Водолазкин, Сергей Беляков, Максим Кантор, Александр Терехов, Вадим Левенталь, Юрий Буйда — сильные претенденты. Дмитрий Данилов — милый, приятный и интересный писатель, но его неподвижный реализм сильно на любителя. Не верю, что удастся собрать достаточное количество баллов.

«СП»: — Почему у вас сложилось недоверчивое отношение к «Большой книге»?

— Эта премия создана как квазигосударственная, на деньги банкиров от имени либерального крыла правительства — поддерживать свой извод литературы. Как когда-то остроумно пошутили — «Большую Книгу» вручают писателю-еврею за книгу о еврее. Улицкая-Штайн, Быков-Пастернак. Там есть академия из ста человек, которые якобы голосуют, оценивая книги по шкале от одиннадцати баллов до одного. Они всегда говорят нам, кто сколько набрал баллов, но никогда не говорят, как кто проголосовал, и, более того, не называют список проголосовавших. Могут сказать, что проголосовало восемьдесят пять человек из ста — и никогда не назовут, кто же проголосовал, а кто воздержался. Остается вероятность, что пустые бюллетени могут быть заполнены организаторами, чтобы все свести к нужной им картине дня.

В этом году я даю все эти прогнозы с большой осторожностью, потому что «Большая книга» собрала очень хороший шорт-лист, гораздо сильнее, чем в прошлые годы. Политическая ситуация в стране меняется, и непонятно, в какую сторону может «аукнуть». Не только жюри «Большой книги», но и вся наша окололиберальная литературная интеллигенция напоминает человека, крутящегося волчком, который задумал оборот на 180 градусов, может совершить оборот на 360 градусов, а завертелся так, что уже не помнит: 180 или 360?

«СП»: — Что бы вы посоветовали читать, чтобы остановить это кружение?

— Шорт-лист «Нацбеста» и «Большой книги» — это хороший старт, и можно понять, в какую сторону двигаться дальше при чтении.

«СП»: — 2013 год — год похмелья после несостоявшейся «белоленточной» революции. Текущая литература рефлексирует по поводу событий последних двух лет?

— Если отвлечься от совсем жалких попыток, то рефлексирует опосредованно. Молодой талантливый писатель Сергей Шаргунов закончил роман о трагических событиях октября 1993 года, которые надо иметь в виду, когда размышляешь о сегодняшней ситуации. Ситуация в значительной степени отражена в романе Кантора «Красный свет». Сейчас я читаю роман замечательного писателя Евгения Чижова «Перевод с подстрочника», еще не попавший ни в какие лонг- и шорт-листы, — впрочем, его это наверняка еще ждет в будущем. Роман о восточной диктатуре, о москвиче, поэте и переводчике, который приезжает переводить стихи великого хана и сравнивает эту диктатуру со своим московским опытом, все это начинает сложно взаимодействовать… и чтение это в чрезвычайной степени поучительное. Я бы сказал, что «Волки и медведи» Фигль-Мигль — это тоже роман-предостережение. Петербург в книге распался на привилегированный центр и дикие окраины, и это то, к чему нас подталкивают, — создание либеральной республики Москва и вокруг нее черт-те-что. А сама либеральная республика Москва развалится на Садовое кольцо и какие-нибудь Выхино или Новогиреево — такие, как они описаны в романе Фигль-Мигль.

«СП»: — Как же этого избежать? Будь вы министром культуры — что бы вы сделали?

— Министром культуры тут быть мало, нужно объединить в одном лице министра культуры и министра внутренних дел.

«СП»: — Можно ли сказать, что литература политизировалась за последний год?

— Нельзя. Наоборот, литераторы, которые активно лезли в политику, сильно скомпрометированы. Пример — Дима Быков, профукавший успех своего «Гражданина поэта» и превративший его в «Господина хорошего». Творческое и нравственное харакири совершил писатель Шишкин, решивший «подмахнуть» западному заказчику; не знаю, что там у него с Западом, но в России его больше читать не будут. Кроме того, он резко поглупел, бывает такое с людьми после подобных каминг-аутов. Акунин, выставивший себя как политическую фигуру, выпустил чудовищный роман «Аристономия» и сказал, что это первый в его жизни роман, который он написал всерьез. Лучше уж пусть он тогда шутит… Даже «Красный свет» Кантора — роман об истории, в котором современные памфлетные главы — товар скоропортящийся, это надо признать честно. Давно был такой писатель Всеволод Бенигсен, печатал в «Знамени» всякие гадости про русский народ. Все говорили — какой замечательный, надежды подает. Потом он напечатал повесть о том, как выслали всех этих литераторов на 101-й километр и какую чудовищную вонь, хуже всякого фашизма, они у себя развели в литературном поселке. И вот уже о нем пишут: «Был такой гениальный, а стал такое чудовище, исписался…». Хотя он как был средним, так и остался, просто поменял взгляд на вещи.

«СП»: — Чего вы вообще ждете от литературы в ближайшее время?

— Я уже давно жду возвращения к сложности. Мне кажется, тому читательскому костяку, который остался в России, а это двадцать-тридцать тысяч человек, надоела простота, которая хуже воровства, надоел реализм и евророманы, написанные так, чтобы переводчику было проще их «ляпать» на другой язык. Хочется стилистической сложности, интеллектуальной и идейной неоднозначности, чтобы роман, как во времена Достоевского и Толстого, будил мысль, а не строил бы тебя как барана — идти на «контрольную прогулку» или в противоположную сторону. Роман может быть и на политическом материале, но он не должен быть агиткой. Скажем, «Немцы» Терехова были восприняты многими как агитка, но в действительности это роман о том, как сложно устроена жизнь — везде, в том числе в тех омерзительных чиновничьих кругах, о которых там идет речь. Сейчас не нужен роман ни про то, что Путин гад, ни про то, что Путин гений, ни про Сталина — ни в том ключе, ни в другом, — да ни про кого, хоть про Обаму. То же и с религиозными пластами. Житийный роман Шевкунова появился на фоне скандалов вокруг РПЦ, засветился и исчез из поля зрения. Чтобы книга осталась надолго, она должна быть не о том, как легко и сладостно верить, а о том, как трудно и мучительно верить, но нужно поверить вопреки всему… Кто даст нам чаемую новую сложность — угадать трудно. Мы всегда рассчитываем шансы команд перед футбольным сезоном, а где-то бегает семнадцатилетний мальчик, который может оказаться Пеле, и его команда всех обыграет.

«СП»: — Текущая литературная критика способна разглядеть этого Пеле?

— Текущей литературной критики нет, она умерла, и уже давно. То, что сохранилось в толстых журналах, — мертвечина, к тому же еще и пародийная, написанная на птичьем языке. У нас долгие годы держался институт литературного рецензирования усилиями Льва Данилкина, Бориса Кузьминского, Льва Пирогова, но люди один за другим от этого отходят. Отошел я; из последних сил держится Левенталь, которому это все тоже, несмотря на молодость, уже осточертело, остаются аккуратные девочки, которым деваться некуда, и дубоватые молодые и не очень люди. А, кроме того, пространство для рецензирования постоянно сжимается: сокращаются площадки, уменьшаются гонорары, и это тоже не располагает к притоку свежих сил в эту область. Экспертное рецензирование, данилкинский извод литературной критики, который с 2000 года существовал и был очень заметен, умирает, и непонятно, что придет ему на смену. Похоже, читатели в соцсетях наладили такой обмен информацией, что умничанье каких-нибудь «попуганов» им и не нужно.

Развалились все издания, которые этим занимались. В анекдотическую стенгазету превратился портал OpenSpace.ru, нынешняя «Кольта.ру», та же участь постигла «Частный корреспондент». «Афиша» теперь не печатает рецензии, про «Литературную Россию» говорить не будем, грустные слезы… Есть некоторые места, где просят книжную рецензию или статью на литературную тему, но их все меньше, да и уже не просят — приходится ее «всовывать». «Давайте я сегодня для разнообразия напишу о литературе». Ему скажут: «Да пошел ты!» А он ответит: «А как же я пошел, если я живу в Майкопе?» «Ну, если ты живешь в Майкопе, мы тебя напечатаем!» Майкоп тут, конечно, случайно. Это мог бы быть и Саратов.

«СП»: — Значит ли это, что система литературных иерархий под угрозой? Что литературная ситуация перевернется?

— Чтобы ситуация переменилась решающим образом, нужно, чтобы к власти в литературе и издательском бизнесе пришли люди, которым тридцать и чуть за тридцать. Но не на положении Вадима Левенталя, а на положении Максима Крютченко, Алексея Гордина, Вадима Назарова. Стартапов в литературе сейчас нет, самый яркий в Питере — стартап «Лениздата». Кто возглавил там сейчас русское направление? Наш замечательный Павел Васильевич Крусанов, которому за пятьдесят. Конечно, он будет привечать молодых, но чтобы молодые заявили о себе ярко и громко — нужно организовать свое издательство, свой журнал, послать всех не буду говорить куда! Новые реалисты в этом качестве не состоялись, они заняли место под старым солнцем. А тут нужно занимать место под новым солнцем, совершать литературную революцию, которая все время происходит в истории словесности, как это было в Серебряном веке, в двадцатые годы, в конце пятидесятых, когда пришли эстрадные поэты, и началась исповедальная проза.

«СП»: — То есть нужно быть эффективным менеджером?

— Должен быть клан людей, как у нас пятнадцать лет назад — тридцатипятилетние эффективные менеджеры, под ними тридцатидвухлетние эффективные главные редакторы, под ними двадцатилетние крупные корреспонденты и тут же двадцати-двадцатипятилетние писатели, которые приходили, пили и делали все, что им положено. И одни за другим — стартапы! И социальные лифты — когда они открыты в обществе, они открыты и в литературе. Сегодня этого нет. Что может дать толчок? Возможно, после всех «болотных» встрясок общество переформатируется на основе новой серьезности. Есть такая теория, что Советский Союз выиграл Великую Отечественную войну во многом благодаря тому, что были истреблены старые генералы, мыслившие по-старому. Литературный 37-й год нам бы не помешал! Я не кровожадный человек, но почему не сказать старым бездарям, что они — старые бездари, или заслуженным ветеранам — что они заслуженные ветераны? Девяносточетырехлетнему писателю вместо «Большой книги» дать хороший социальный пакет, а запас пищи и бумаги отдать кому-нибудь другому?

«СП»: — Вы писали, что средний возраст руководителей толстых журналов — шестьдесят-семьдесят лет…

— И дело даже не в этом, а в том, что когда они пришли к руководству, им было по сорок-сорок пять лет, а это уже много! Иногда в двадцать семь лет человек понимает, как надо рулить, если он «ранний». Дело в том, что они по двадцать лет сидят на одном месте! В Америке есть правило, его не все придерживаются, но оно разумное — человек не может по три года работать на одной и той же должности. Когда руководители подолгу находятся на одном месте, они начинают делать так, как удобнее им, а не литературе. И читатель мгновенно это чувствует!

«СП»: — Этим должно заниматься министерство культуры?

— Это должно происходить в процессе реальной литературно-экономической борьбы. Прогорает журнал — не давать ему дотаций, пусть закрывается, пусть на его месте возникнет другой. Не хочет закрываться — пусть объявит себя банкротом, пригласит антикризисного управляющего, который найдет человека, который сделает журнал рентабельным. Нет, говорят, этот журнал не мог быть рентабельным в принципе. У вас не мог, ребята. Это сложные и неприятные вещи.

«СП»: — То есть литературную революцию вы бы начали с того, что били бы рублем? Или нет?

— Есть самые разные методы. Писать честно о людях — уже метод. Но возникают непреодолимые сложности. Как же я напишу, что роман — дерьмо, если я дружу с дочкой автора? Или женат на дочери его сестры? Или он дал мне путевку в литературу где-нибудь в Липках, в этом поганом инкубаторе? Все эти соображения совершенно не релевантны. Вы обманываете читателя! Вы подсовываете ему некачественную продукцию под видом качественной! Более того — к этому добавляются ваши личные пристрастия и вкусы. Про одного вы пишете неправду, потому что он ваш дядя, а про другого — потому что он не так на вас посмотрел или сказал, что у вас задница толстая. А вы — критикесса. Кто у нас критику пишет? Если и мужчины, то с женской ментальностью. А третий не взял вас в зарубежную командировку. Или, наоборот, взял, но там, за границей, обжулил на командировочных. Сложнейший процесс, в результате которого читателю на-гора выдается прямая ложь. Читатель отшатывается.

Есть талантливые писатели, которые не суетятся, с серьезным творческим ресурсом — но их никто не «раскручивает», потому что это неинтересно. Скажем, покойный Михаил Кононов, автор блестящей «Голой пионерки», был неприятным, тяжелым в общении человеком, страшно любил выпить, моментально напивался и становился несносным. Это помешало его раскрутке за рубежом, а у нас — не помешало, хотя приходилось переступать через себя, чтобы организовать литературное общение. И через его редактора Коровина я переступал, отправляя их в баню совместно.

«СП»: — Сейчас говорят о падении интереса к роману по сравнению с малыми жанрами. Каковы ваши наблюдения?

— Нет никакого тяготения к малой форме. Просто пятнадцать лет рассказы вообще не печатали, а за пятнадцать лет у каждого хорошего писателя наберется десять-пятнадцать хороших рассказов. Сейчас эти сборники стали издавать. Как только люди поймут, что рассказы издают — мода на них закончится. Современный человек, если делает над собой усилие и «входит» в текст, он хочет, чтобы это усилие было вознаграждено несколькими днями чтения.

«СП»: — Всеобщее увлечение сериалами трансформирует литературный вкус?

— С одной стороны, сериал и роман сближаются. С другой, становится очевидно различие между настоящим романом и таким, который годится разве что для экранизации. Настоящий роман — тот, который нельзя переделать в сериал, в котором есть те невероятно тонкие материи, которые теряются при перенесении на экран.

Фото: ИТАР-ТАСС/Trend/Андрей Федоров