Родственник

Я ехал мимо деревни Петрилово — я пишу об этом так, словно бы только и делаю, что езжу мимо деревни Петрилово, и тем не менее, — я ехал мимо деревни Петрилово и заметил крест на колокольне.

А нет ли там кладбища? — подумал я. А нет ли на кладбище чего-нибудь увлекательного? — подумал я.

И увлекательное, конечно, нашлось.

Миновав строгую церковную тетеньку — а вы по какому делу сюда? да я это… ну… я краевед! а, краевед, хорошо…, — миновав запущенные советские памятники-пирамидки, миновав снытку, крапиву, помойку, объявление о молебне, ворону и нескольких безопасных вроде бы алкоголиков, — я зашел за алтарь.

Если вы мечтаете о чем-нибудь увлекательном, а все вокруг сильно заросло — мой вам совет: зайдите за угол, обыщите траву за алтарем.

Там, в высокой траве, я и встретил Ивана Козьмича Васькова.

— О други! Достоин не я сожаленья, я в пристани тихой, а вы жертва волн, — сказал Иван Козьмич.

Я тихонько подошел поближе, отодвинув крапиву.

— Страстей вихрь опасный мой челн не умчит, — продолжил Иван Козьмич.

Я почтительно наклонился над ним.

— Вам бурное море напастей грозит, — прибавил Иван Козьмич и замолчал.

Что полагается говорить, если ты только что встретил действительного статского советника, вице-губернатора, Анны и Владимира кавалера? Как правильно поздороваться, особенно если он спит в траве у тебя под ногами ровно двести лет и шесть месяцев?

Ваше превосходительство, кто и зачем уронил ваш памятник, неужели те алкоголики, да как у них только сил хватило его толкать, неужели они мстили вам за неудачу пугачевского бунта? — вот что хотел я сказать в тот момент, но не сказал.

Вместо этого я стоял молча и думал о том, как мне поднять его, и что если его не поднять — скоро он зарастет окончательно, а потом и вовсе уйдет в землю.

Но как это сделать?

Мне нельзя поднимать больше пяти килограммов.

На алкоголиков-пугачевцев надежды мало.

Ближайшая похоронная контора только в городе, да и вряд ли она занимается восстановлением могил, и тем более — за те деньги, что у меня при себе.

А к тому же рядом с упавшим памятником лежит еще одна плита — жены вице-губернатора, скорее всего, и тоже очень тяжелая.

Прав был Иван Козьмич.

Если я и вправду хотел ему помочь — мне грозило бурное море напастей.

Бормоча извинительные формулы про как-нибудь, может быть, хорошо бы, посмотрим и надо попробовать, — я покинул его и уехал.

А дальше все получилось буквально так, как любят сильно православные граждане.

Граждане эти часто опускают глаза, поджимают губы и произносят: ну, с Божьей помощью. Раньше я, когда слышал такое, всегда исходил из того, что это пустое, ритуальное выражение, с помощью которого они уклоняются от объяснения, как у них получилось что-то на самом деле, и раз они так избегают непривлекательной правды, они, эти граждане, — лицемеры.

Так вот, теперь я со всей ответственностью заявляю: ничего подобного.

Граждане, может быть, разные встречаются, в том числе и лицемеры, но Божья помощь — это не ритуальное выражение. Это такой же факт, как и то, что в деревне Петрилово ворона сидит на колокольне.

Помощью номер один был отец Иоанн.

Нет, он не был священником в той церкви, я встретил его уже позже, в городе, точнее, я его и не встречал, это он сам ко мне подошел.

-А вы откуда? Как звать-то вас? — спросил он.

Я сказал.

В ответ на это отец Иоанн — молодой человек почти без бороды, мой ровесник, если не ошибаюсь, — довольно долго рассказывал мне о вреде католичества, Запада, либерализма, благотворительности, вегетарианства и особенно переживаний родителей за здоровье детей, поскольку правильно все было устроено в то время, когда у мужа с женой рождалось минимум десять, пятеро умирали, что поделаешь, зато они шли молитвенниками за весь род прямо в рай, а теперь-то рожают одного-единственного и суетятся, суетятся, ну куда это годится?

В общем, как сказал бы Иван Козьмич Васьков, отец Иоанн повсюду видел страстей вихрь опасный.

Но чем больше я его слушал, тем больше он мне нравился. Такие вещи трудно понять людям с наглухо идеологическим сознанием, но — бывает так, что взгляды у человека варварские, а сам он при этом хороший человек, славный. Отец Иоанн был как раз такой.

Окончательно я это понял, когда увидел, что он бережно восстанавливает кладбище при своем храме — нанятые им разнообразные мужики снимали со двора вековой слой земли и мусора, почти откапывая старые надгробия. Двор был очень похож на римский Форум, только без Рима и без античности, если вы понимаете, о чем я.

Заверив отца Иоанна в полной своей чуждости Риму (но уже католическому) и либеральному Западу как таковому, я рассказал ему о деревне Петрилово и получил его благословение, а также двух мужиков из числа тех, что у него работали.

Помощью номер два были сами мужики.

Трезвые, дружелюбные, в тельниках и адидасах, — они сообщили мне, что один из них погранец, а другой отслужил в десанте, что еще с ними работает друг Рома, но Ромы сейчас нет, он ушел в запой (они сказали «ушел в запой» с тем грустно-таинственным выражением, с каким где-нибудь в монастыре сказали бы — «схимник ушел в затвор»), наконец, что работа простая и щас они все сделают.

Но самое главное было то, что они и правда все сделали.

Мужики привезли с собой чугунные трубы, ломы и лопаты. Быстро сняв вокруг Ивана Козьмича верхний слой земли, они уложили трубы, подняли памятник ломами и поставили его на трубы, а потом аккуратно все заровняли. Предполагаемую жену положили прямо на него, за неимением другого подходящего места, хоть она и была, судя по всему, после его смерти замужем за каким-то штабс-капитаном Кобылиным, и такое непосредственное соседство могло бы заставить Кобылина ревновать — если только в тех краях, где уже довольно давно находится штабс-капитан, ревность сохраняет свое земное значение, в чем я, честно сказать, сомневаюсь.

Я наблюдал за деятельностью мужиков с тем сладким чувством, с каким человек, почти не знающий физического труда, следит за чужой умелой работой. Впрочем, мужики не были собой довольны. Вот если бы с нами был Рома, сказали они, тогда бы мы да, а так-то что, эх.

Денег они с меня взяли ровно столько, сколько я мог и хотел им заплатить.

Ну а помощью номер три оказалось… непонятно, что это было.

Но, когда я появился возле могилы во второй раз — уже с мужиками — трава была вырвана так, словно бы и не было здесь за день до этого густых зарослей, и вокруг камня лежала кем-то заботливо принесенная черепица — вместо плиточного покрытия, хрупкая, конечно, но и то хорошо.

Кто и зачем тут старательно убирался? Церковная тетенька? — вряд ли, она, мягко говоря, не была похожа на волонтера. Алкоголики? Их почетная обязанность мусорить, а не убирать.

Как объяснить это тайное вмешательство? Только и остается, что опустить глаза, поджать губы и сказать: с Божьей помощью.

И вот, мужики взяли деньги и меня покинули.

Алкоголиков не было видно. Тетенька сидела в храме. Ворона — и та улетела.

А я стоял перед Иваном Козьмичем Васьковым, действительным статским советником, вице-губернатором, краеведом — да-да, гугл сообщил мне, что он был еще и краеведом, — Анны и Владимира кавалером, спящим на этом самом месте с тех пор, когда Пушкин еще был подростком (почему Пушкин? не знаю, есть такая дурацкая привычка — приплетать Пушкина ко всяким событиям, совершенно к нему не относящимся).

Но если в первый раз я не знал, как мне с ним здороваться, то теперь я не знал, как прощаться.

И даже жена его, после вышедшая замуж за штабс-капитана Кобылина, ничем мне помочь не могла.

Для чего я сюда приехал? Почему я все это сделал? Что я могу сказать человеку, который умер двести лет и шесть месяцев назад? И наконец, с какой целью я об этом вообще написал?

Знаете, когда мужики еще махали лопатами и ворочали ломами, они спросили меня: слушай, а этот, который тут похоронен, он тебе кто?

— Родственник, — ответил я.