Андрей Чемоданов, Я буду всё отрицать. — М.: Воймега, творческое объединений «Алконостъ», 2011, — 112 с.
Книга появилась давно, а адекватно осмыслить её получилось только сейчас. Но начать стоит с другого.
В 2010 году Лимонов выпустил очередной сборник стихотворений — «А старый пират…». На презентацию были приглашены поэты: Емелин, Родионов, Чемоданов, Лесин. Пришли они, как водится, под мухой. Первые ряды могли вкушать спелый поэтический перегар.
Лимонов за день до этого повредил ногу на Триумфальной и прийти не смог. Выступать пришлось приглашённым.
Вышел Емелин — спел про Эдуарда Вениаминовича. Вышел Родионов — прочитал свой реп. Вышел Лесин — кричал, как обычно, про сами знаете кого. Вышел Чемоданов… Это был человек внушительных размеров — с панамкой на голове, с бульбой носа, со шматами сала на щеках, с щеткой усов, с тросточкой (тоже, видимо, повредил ногу) и, как все предыдущие поэты, подвыпивший (точно таким он запечатлён у Арсения Гончукова в короткометражном фильме «Раз! И нету никого…»).
Зал предвкушал, что стихи будут о маргиналах, о политике, о спальных районах и сопутствующей тематике, как и у предыдущих поэтов, а Чемоданов стал читать нежнейшую лирику.
Расскажу другой случай. Салон «На Самотёке». На сцене Лета Югай, Чемоданов готовится читать. Я сижу прямо за ним и пытаюсь не смотреть на сваливающиеся сзади штаны поэта, где белеет волосатое человеческое мясо.
Я могу вспомнить ещё с десяток таких картин.
«Мерзость!» — скажите вы. И будете, наверное, правы.
А я скажу, чтобы вы заткнулись. Когда читаешь эти строчки:
и перекуриваю на тимирязевской
о тебе
и чувствую голод
о тебе
и оплатил свой сотовый
о тебе
а нечаева скажет параллелизм
вот в чём прикол
а мне снишься ты
Или эти, разыгрывающие сцену из «Доктора Хауса»:
доктор вскрыл мне грудную клетку
заглянул в моё сердце
и увидел Тебя
это вообще не причина смерти
а единственный признак жизни
Когда читаешь подобные строчки, а ещё лучше, когда слушаешь самого поэта, забываешь о «мерзостях». Нет их. И не было. А была игра. Древняя игра, затеянная полусумасшедшим Диогеном: выпячивать гнилость, прятать прекрасное. Я почти уверен, что Чемоданов не от природы такой, это образ — сознательно или бессознательно (не так важно) выбранный поэтом.
Если обратиться к писателям, на которых Чемоданов ориентируется, — Буковски, или Лимонов, или ещё дюжина героев-циников, — все они берут эпатажем. Страшные снаружи, но добрые внутри. Целый пласт стихотворений (про работу курьером, про войну с отцом за фотографии с порно, про снег — это сперма дьявола) служит ему хорошим средством для провокаций легкоранимых читателей. Умный читатель смотрит шире. Умный читатель сразу же заприметит такое стихотворение, подтверждающее киническую направленность поэта:
теперь предлагая вам
ошмётки своей души
я должен их
поперчить
посолить
хорошо зажарить
назвать стихами
но все же
ПРИЯТНОГО АППЕТИТА!
Мясо с тела живого поэта, которое я расписывал выше, и мясо стихов — это же совершенно два разных вида: несъедобное и съедобное. На этой гармонии (в рамках цинического контекста) и играет поэт.
Кроме лирики Чемоданов активно работает в осмыслении поэтического языка.
цензура цезурой
но я вот думаю
хорошо бы на некоторые термины ввести лицензии
а то носятся тут
понимаешь
со своими
депрессия
истерика
гештальт
как дурни с писаными торбами
лично я прожил долгие годы
пользуясь только словами
фуршет
и
лехаим
чего пожелал бы многим
Сюда же можно отнести и разговоры о чистоте («или чистое ваше / искусство / ох / с этим пожалуйста / не ко мне»), и про microsoft word, и про традиционалистов и верлибристов.
Литературный герой ли? Сам автор? В сущности, это не так важно. Язык, будь он орудием первого или второго, прекрасен — и это главное. За этим мы и обращаемся к поэзии.
В 1920-ые годы Сергей Нельдихен писал: «Арифмометр изобрели. А рифмометр?». И рифмометр, Сергей Евгеньевич, изобрели. Сегодня, куда ни плюнь, кругом рифмометры. Один прекрасней другого. А вот поэтов, которые пишут верлибром, а тем более хороших поэтов — нужно поискать. Чемоданов один из таких.