Волки в Ялани

На ежегодном фестивале студенческих спектаклей «Твой Шанс» в Театре на Страстном — аншлаг. Студенты правят бал. И это феноменально. Если в технических университетах стремительно падает уровень обучения, то в театральных — феерия, полнота творчества и новый уровень синтеза умений. Зря театроведы ездят на фестивали в Европу, зря восхищаются тамошними театрами — им нас ничему не научить, такого как у нас театрального образования нет больше в мире. Причём это происходит как всегда — не благодаря, а вопреки системе. Дело в том, что на театре здравствует очень древний гнозис системы «учитель-ученик», во вполне средневековом смысле передачи мастерства из рук в руки. А в других областях образования верх взяла система тестового автоматичного американизма плюс «министеризация» всей страны. Так творческие процессы в образовании стерилизуются. Поэтому все хотят увидеть ВОЛК (Вот Она Любовь Какая) — новейший лиричный спектакль выпускного курса Мастерской Олега Кудряшова на режиссёрском факультете ГИТИС, поставленный педагогом сценической речи Светланой Земляковой по неизданному ещё тексту Василия Аксёнова. Вот и я удивился — оказалось, это тёзка-сибиряк, а не автор актуального нынче «Острова Крым». Кудряши — ласковое название очередного выпускного курса. Здесь надо пояснить.

Эта Мастерская уникальна в Москве своим масштабом. Если собрать все три выпуска Мастерской Олега Кудряшова в одном театре — уверен, что московским зрителям можно было бы больше никуда не ходить. В основном, это разнообразие и интенсивность создали три режиссёра-преподавателя — сам Глушков, Екатерина Гранитова и Светлана Землякова. Девять спектаклей легендарного «Выпуска 2006», сделавших таких «Троянок», что и Теодорос Терзопулос, «главный» по древнегреческой трагедии, шеф Театральных олимпиад — позавидовал бы. «Вий» — не просто саунддрама, но чистый пластический триллер. Идём дальше: двенадцать спектаклей «Выпуска 2010», причём одна десятичасовая, в трёх спектаклях эпопея по странному роману «Униженные и оскорблённые» чего стоит. А если зритель тяготится Достоевским, потому что его достали им ещё в школе, можно было увидеть «Историю мамонта» про жутко смешную школу, по знаменитому сейчас роману Алексея Иванова «Географ глобус пропил». Там семь песен Мамонова они пели — наверное, поэтому это история мамонта. А в этом году аншлаги в Театре на Страстном собирают самые молодые кудряши. Придя на спектакли новейшего «Выпуска 2014», что мы видим в девяти спектаклях? Пляски в особом стиле сансея Кудряшова и множество песен в душевных постановках Светланы Земляковой.

По сути, это был бы драматический театр танца и песни — но такого жанра, к сожалению, нет. Парадокс — ни опера, ни балет, несмотря на потуги мирового режиссёрского авангардного разума, до драмы не дотягивают. Олег Кудряшов со товарищи открыл театралам глаза на замечательную вещь — мюзикл и шоу можно делать из любого драматического, романного, поэтического, трагического материала — всё дело в умении соединить в одно целое музыкальные, танцевальные и драматические навыки студентов ещё в детстве, потом будет поздно. Если бы театр «трёх курсов» открылся, очень быстро он оставил бы без зрителей все театры оперетт и все площадки, культивирующие американские мюзиклы. И это не маниловщина, а реальность достижений нашей синтетической театральной школы. Америка больше не нужна.

Реальность, весомость, присутствие хорошего театра в том, что он превращает любой текст в смысловой танец и музыку контекстов, коннотаций и чего-то неуловимого, связывающего память писателя с памятью каждого зрителя. Всегда есть писатель, понимаете? Даже если это чистый танец. Хореограф — писатель-минималист. «Выпуск 2014» даже выезжал в Сибирь и там прислушивался к топике пространства и тонике местной речи и песен. Итак, Василий Иванович Аксёнов (род. в 1953, село Ялань, Енисейский район, Красноярский край) написал роман «Десять посещений моей возлюбленной». Это, судя по опубликованному в «Москве» отрывку — концептуальная деревенская проза с феноменологической редукцией всего государственного. Остаётся чисто человеческая трагедия. Поэтому писатель тщательно вспомнил свои подростковые мытарства, мучительную инициацию первыми контактами с противоположным полом. Он минималист — пишет короткими, рублеными фразами, часто сокращёнными до одного слова:

Чудно они у нас в Ялани разговаривают. Разболокаться. Давеча. Тажно. Лонись. Вечор. Мы — по-другому. Я иногда и маму поправляю. Она — смеется: не знаю кто, а я-то, мол, по-русски. Ага, по-русски. По-чалдонски. По-русски вон — по радио. И — телевизору.

Павел Пархоменко играет героя Олега задумчиво, как будто авторский текст — собственное воспоминание. На сцене абстрактная, обобщённая обстановка образца 1965−70 годов. Длинный деревенский стол, за которым вся команда ударно закусывает поначалу, шкафы с книгами в углу, скворечник на шесте — улица, библиотека, школа, дом, кино и танцы в клубе. Но главный элемент декора — красный мотоцикл с коляской «Иж», двухцилиндровый, с автоматической подачей топлива. На нём герой периодически, трезвый и пьяный, уезжает к девушке Тане, в соседнее село, и однажды они, два девственника, сами знаете чего. Чтобы создать атмосферу из авторского рубленого текста, режиссёр Светлана Землякова выудила из романа песни, упомянутые писателем, добавили народных и… Получились неподдельные, реальные «Старые песни о главном».

«Маяк». Музыку передают. Песни современные. Ободзинский. Что-то случилось этой весною. Что-то случилось с ней и со мною… Что-то случилось, чувствуем мы. Что изменилось, мы или мир?..

— Ла-лау-ла-лау-ла-а…Сразу мелодия запоминается… Душевная… Не чё попало… Надо слова найти и разучить.

Они нашли и разучили. Хором поют особыми голосами, аутентичными. Это вам не Лайма Вайкуле с «Лунным камнем» в том самом шоу Эрнста, с которого началось повальное упоение всем советским. Голоса особые, народные, старушечьи, стилизованные под суровые поморские звуки речи, под окание и акание одновременно — вызывают мучительную ностальгию. Как-то хитро вскрывают они память зрителей. Звучит фонограмма «кавказской пленницы» — вспоминаешь, что вся школа влюбилась, вожделела ту самую Нину с её песней. Но вожделение, как понятие и ощущение, изгнано из спектакля напрочь. Они играют чистоту, прямоту, застенчивость, веру в светлые идеалы на людях и неверие ни во что наедине с собою. Всё это прорисовано манерой топтаться на танцах, с бесконечной боязнью поцелуя и странного тела другого, чужого пола. Насквозь советские жесты и голоса. И при этом — Битлз, самопально переведённый на русский, все эти «Мишель», «Вчера». А хит клубных танцев незабываемый, вполне советский Animals: house of the rising sun, 1964.

Ансамбль наш. Пою я там, играю на гитаре. Зимой — в школе, летом — на танцах. «БИС» называется. Долго не думали, решили: «Балахнин, Истомин, Сотников». Скоро два года. Рыжий и петь-то не умеет. Но орать виртуоз. «Эти глаза напротив» разучили. Хорошо получается. Часто просят — исполняем. Была б девчонка, ей бы спел. Только не «чайного» вот цвета… Другие нравятся — зеленые.

Олег мается, заглядывается на детскую кареглазку-одноклассницу Галю, когда уже всё случилось с зеленоглазой блондинкой Таней из соседнего городка. На красном моднейшем «Иже» катает легконогую, шуструю Светку-городскую (парижанка Кристина Исайкина). Закона-то о защите детства от секса ещё не было никакого. Галя тоже его любит первой, сильной как смерть любовью. Писателя, между прочим, не советско-сталинско-брежневская форма социума интересует, а его вечное, любовно-смертельное ядро. Начинаешь думать — как, неужели вся жизнь сложилась, кристаллизовалась на школьном мандражном несусветном комсомольском вечере танцев? Да, так и есть, так и было. Глаза зрителей блестят — все вспоминают, как пили портвейн и дрались на танцах за неё, за первую, давно забытую. Глаза зрительниц тем паче блестят. Таня слизывает кровь с порезанного гопниками Олега.

Два цветочка лепестками зацепились у виска Я оставлю их на память от любимого дружка В небе вспыхнула зарница Над рекой туман поплыл И уж время расходиться Да расстаться нету сил

Один парень стреляется, другой топится, ревность в советском 9-м классе времён высадки американцев на Луне — классична по размаху и качеству ярости. Здесь есть лирическое преувеличение, заметное по одежде — платьица ситцевые выше колен и стиляжные пиджачки в школе не носили, а в серо-булыжной школьной куцей форме особо не поревнуешь — все одинаковы. Однако и писателя и режиссёра интересует другое — не одинаковость советская, а качественная разность поколений, уходящих в смерть огромными стройными рядами. Умирает бабушка, а дед её и недели не протянет.

Где тропа, где тропа за рекой запорошена Были встречи у нас горячи Не ходи не ходи ты за мною хороший мой И в окошко моё не стучи

Принцип связи поколений таков: Алексей Золотовицкий играет умершего острослова, дедушку Рыжего и одновременно — битломана Вовку Балахнина, не выпускающего из рук гармонь, и одновременно — самого себя, фронтмена модной группы Fire Granny c аккордеоном. И почти все имеют две роли, два возраста. За четыре часа можно, конечно, оставить впечатление сразу двумя ролями, но очень сложно. А Золотовицкому удалось. Удалось и родителям Олега — Юрию Лободенко и Екатерине Агеевой, играющих симпатичных, корневых сибиряков. Девушки же, когда поют, инициируют не столько личную память, сколько действующие культурные коды. Одно дело вспоминать, как от нечего делать смотрел по ч/б «Рекорду» «Тени исчезают в полдень», а другое — слышать нежный девичий хор, выступающий на школьном вечере, приуроченном к столетней годовщине товарища Ленина. Эффект присутствия поразительный. Они даже спели неподдельную дружбу народов, когда хор затянул что-то древнехристианское, а солист Искандер Шайхутфинов тянул своё, мусульманско-арабское.

Гляжу в озера синие В полях ромашки рву Зову тебя Россиею Единственной зову

Это уже похоже на мантру. Переход от смешного к эпическому мгновенен, за это и ценим мы театр молодых, пластичных, горячих и тонких, вполне состоявшихся артистов Мастерской Олега Кудряшова. А чем история взросления закончилась? Известно, чем. Олег зачем-то ушёл в армию, хотя мог легко поступить в любой институт — он стихи экспромтом девушкам читал. Три года на Тихом океане не принесли ему счастья, хотя сцена возвращения удивительна. Вернулся другой человек. Куда-то делась подростковая разлапистость, пришла штормовая твёрдость жестов. А она, первая, Таня (нервная, верная игра Марии Фоминой) не дождалась, кто ж из них дожидается? Она медичка в белом халатике, на четвёртом курсе с офицером давно спит. А что детская любовь, Галя-книгочей? (Анастасия Мытражик, киевлянка, показывает нежную до рези в глазах советскую девочку, жертвующую своей судьбой. Она как воск свечи от горя тает, южным голосом звеня, укоряя Олега). Да нет её, умерла при родах. Вот и вернулся морячок, да не уякорился. Ух, жестока любви природа. Он идёт к своей волчице.

Девушки плачут Девушкам сегодня грустно Милый надолго уехал Эх да милый в армию уехал

Фото автора