Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса на Youtube
Культура
15 июня 2014 12:10

Прогулки по журнальному саду

Прогулка пятнадцатая: по направлению к жизни

1454

Почему я прекратил обзоры журналов — серёдка слиплась — умереть из-за шпульки — литература и жизнь — точка связи трёх миров — Манон Леско из Дагестана — злоключения красавицы — повестка дня — щенок и райская птица — перемасленная стилистика — свет с Востока — два телеканала — тенденция, однако.

В начале очередной «прогулки» я хотел бы сделать разъяснение.

Мои долговременные литкритические колонки — двух разновидностей: вольные заметки о том-сём и подробные обзоры (беру свежий номер «Нового мира» или «Октября», или «Знамени» — и тотально рецензирую все публикации). Я обозревал так журналы — сначала в сетевой газете «Взгляд», а затем — на страницах уфимского журнала «Бельские просторы». В прошлом году я был вынужден прервать обозревательскую деятельность по уважительной причине: в Адыгейскую республиканскую библиотеку перестала поступать вся пресса, в том числе литературные журналы. В этом году пресса снова приходит к нам. Я в своём блоге пообещал было возобновить «фронтальные» обзоры, но стал читать журнальные номера этого года — и понял, что поспешил с обещанием. Мне неудобно перед редакцией «Бельских просторов», с которой у меня были договорённости — но всё же продолжить обзорную колонку «Любовь к трём апельсинам» я, увы, не смогу…

Выскажу общее впечатление от литжурналов первой четверти года. Начну с прозы. Повсюду — и в «либеральных изданиях», и в «патриотических изданиях» — засилье воспоминаний-мемуаров, баек и «случаев из жизни». Иногда всё это информативно, чаще — совсем не информативно; для меня это — скверный симптом (такой же, как обилие телепередач о «личной жизни звёзд»). Очень много — опять-таки и у «патриотов», и у «либералов» в равной мере — православной темы. Немало мистических экзерсисов и альтернативно-исторических фантазий о России начала ХХ века; здесь щедр «Октябрь»: Юрия Арабова через номер сменяет Алексей Варламов. Что касаемо поэзии… достаточно плохих стихов, но хватает и хороших. Есть два замечательных стихотворения; оба в «Знамени» — это стансы Марии Марковой «Сегодня всему — и прозрачности слуха…» (подборка «Долгие прогулки» в № 3) и «школьный учитель которого я в тоске…» Дмитрия Гаричева (подборка «Безъязыкая местность» в № 4). А, в общем, то, что всегда: «Новый мир» академичен, «Октябрь» — богемен, «Знамя» претендует на лидерство. Минимальна разница между этими тремя журналами — и, скажем, «Дружбой народов», «Невой», «Москвой», «Нашим современником». На одном фланге — ледяной космос «НЛО» и «Звезды», на противоположном — воинствующая «Молодая гвардия». А «серёдка» — слиплась в нечто неразделимое, достойно-благородное, мемуарно-церковное.

Обозревать же это я не могу по одной простой причине.

Представим некоего прозаика Икс. Когда-то он писал средне, ныне пишет плохо. Чем хуже он пишет, тем больше его печатают — во всех журналах. Я же должен, как бобик, откликаться на публикации Икса. Что делать мне? Я вынужден бесконечно твердить: «Икс плох», «Икс опять плох», «Икс совсем плох», «Икс плох как всегда», «Икс плох как никогда», «Икс хуже, чем прежде». Читатели могут подумать, что с этим Иксом меня связывают какие-то дурные личные взаимоотношения. А я Икса и в глаза-то не видел.

Дело не в плохих публикациях. Бывают публикации, в принципе, неплохие. Вот в четвёртом номере «Октября» напечатаны «Рассказы с кровищей» Александра Хургина. Что у Хургина на две странички — забавно и мило, что на три странички — уже кажется растянутым, но читать можно. В одном из рассказов Хургин заставляет персонажа смотреть телепередачу «Ледниковый период» на канале «Культура»; я сначала подумал, что это такой игровой приём, но, видимо, объяснение проще — автор живёт в Германии…

Нина Берберова написала, как однажды, работая на французской фабрике, сломала какую-то неимоверно дорогую шпульку. Хозяин фабрики выставил ей огромнейший счёт. Берберова не могла оплатить его, и хотела было совершить самоубийство — но передумала, вообразив, как над её гробом будут говорить: «Умерла из-за шпульки».

Прозу Александра Хургина в литжурналах обильно печатают со времени, как я читаю литжурналы (и будут печатать впредь). Я представил, что в моём некрологе напишут: «Он всю жизнь рецензировал Хургина»…

Когда-то я взялся «фронтально» обозревать литературные журналы потому, что был намерен выявлять связь современной литературы (более-менее доступной читателям и мне, то есть журнальной литературы) с живой жизнью. Но этой связи уже нет. Литература литературных журналов может быть писана лучше или хуже, однако она такова, что (почти) не соприкасается с живой жизнью. Поэтому мои обзоры тоже перестали соприкасаться с живой жизнью, воспринимаясь (разве что) как разборки с конкретными людьми, которые провинились передо мной лишь тем, что пишут плохо и (или) скучно.

Живая жизнь всегда связана с культурой и с литературой. К примеру, актуальные украинско-донбасские события насквозь литературны: их центральные герои — «люди из книжек» и даже напрямую писатели (эссеист-культуролог Бородай против романиста Турчинова). Но не всякая литература может быть связана с живой жизнью. О литературе, никак не связанной с жизнью, говорить нет смысла — по крайней мере, мне. Поэтому я буду говорить только о тех журнальных публикациях, через которые смогу подобраться к живой жизни. Механически поминать двадцатую повесть прозаика Икс или сотую подборку поэта Игрек — занятие непроизводительное и не приносящее радости никому.

В конце концов, есть замена на моём посту. Существуют критики, которые адекватны и идентичны нынешнему «толстожурнальному пространству». Юлия Щербинина и Олег Кудрин, Алексей Конаков и Алексей Саломатин — пускай именно они будут иметь дело с сим пространством.

А мне важнее быть адекватным не ему, а живой реальности.

Поэтому я буду сейчас рецензировать две книги (два романа), которые не идеальны (и вряд ли будут как-либо отмечены в «Знамени» или в «Новом мире»). Просто у меня о них есть что сказать. Эти книги расположены по направлению к жизни.

Сергей Соколкин — личность нетипичная.

Он — поэт, прозаик и журналист из «патриотического лагеря», печатается в газете «Завтра», был участником защиты Белого Дома и штурма «Останкино» в октябре 1993-го года. В то же время, Сергей Соколкин — свой человек в пёстром таборе российского шоу-бизнеса: он — автор текстов известнейших песен, исполняемых «звёздами первой величины», он руководит собственной группой «Фейсконтроль». Мы привыкли считать, что два этих мира никак не могут соприкоснуться: шоу-бизнес для «патриотических литераторов» — безусловный объект осуждения, а сами «патриотические литераторы» шоу-бизнесу неинтересны; но вот она — точка контакта двух враждебных миров — Соколкин. Скажу больше: Сергей Соколкин не чужд и третьему миру — «современной элитарной поэзии»: он опубликовал книгу стихов «Я жду вас потом» в рафинированной издательской серии «Русский Гулливер» (я писал к этой книге предисловие).

Для меня такая многогранность, протеистичность — хороший признак. Ведь когда люди замыкаются в узких корпорациях и кружках, они становятся слепыми ко всему, что происходит за пределами их корпораций и кружков.

И вот — роман Сергея Соколкина — «Russкая чурка». Я читал его в рукописно-файловом варианте, но он вышел книгой и, говорят, стал лидером продаж во многих московских книжных магазинах.

Подзаголовок романа может насторожить. «Эротико-сатирическая поэма-триллер о любви, гламуре и не только». Это что — «массовая литература». Да, конечно, это — «массовая литература».

…Вспомним европейскую прозу XVII века. Тогда ещё не было разделения литературы на «массовую» и «высокую»; тогда не было и «интеллектуальной прозы» в духе Свифта, Дидро и Вольтера; тем более тогда не было «психологического реализма». В то время был, что называется, «ренессансный реализм» — то есть романы-обозрения. «Пикарески» в Испании, «воровские романы» в Англии, «Похождения Симплиция Симплициссимуса» в Германии, «Правдивое комическое жизнеописание Франсиона» во Франции. Потом эта традиция перешла в XVIII век: эталон романа-обозрения — лесажевские «Похождения Жиль Бласа из Сантильяны»; увлекательные романы Филдинга и Смоллета — в принципе, тот же жанр. Все эти тексты — грубоваты. Собственно говоря, задача этих текстов — не в отделке слога и не в разработке психологии персонажей. Они создавались для того, чтобы продемонстрировать читателю «общество в разрезе», чтобы провести читателя (рука об руку с бесцветным «главным героем») — в таверну, на поле боя, на пиратский бриг, в монастырь — а потом в будуар светской развратницы, в грязный бродяжий притон — а затем в золотые дворцы министров, полководцев и королей. Так и роман Соколкина переносит нас из блескучего репетиционного зала женской поп-группы — в тусклое сообщество «патриотических писателей», из вонючего бандитского схрона — к роскошным праздненствам жирующей Рублёвки, из сутенёрского шалмана — в боевую вертолётную часть, из мастерской знаменитого скульптора Зураба Цуриндели — под пулемётные трассеры у Останкино. И героиня этого романа знакома нам по прозе XVIII века: это Манон Леско, Молль Фландерс, «пригожая повариха» — одним словом «женщина лёгкого поведения» — падшая, но способная к чистой и отчаянной любви.

«Русская чурка» — она самая. Красавица Алина Валинурова, бывшая жительница Дагестана, дочь «то ли татарина, то ли башкира» и русской матери. Когда-то её изнасиловали пятеро дагестанцев, от этого у неё развилась сильнейшая кавказофобия: Алина ненавидит кавказцев (а заодно и среднеазиатов), зачитывается «Майн кампфом» и жаждет отомстить насильникам. Алина оказалась брошенной в Москве — без денег и без обратного билета; благодаря собственной красоте она оказалась содержанкой четырёх богатых москвичей. Судьба вывела её на продюсера Александра Глынина: Алина стала певицей в группе Глынина «Фейсы» (разумеется, прототип Глынина — автор). Глынин познакомил Алину с лучшим другом — с журналистом Алексеем Паримбетовым. Алина полюбила Алексея. Она начала рвать-расставаться со своими любовниками; во время её прощания с сынком нефтяного магната Игорем Алину похитил криминальный авторитет Михась (его жертвой должен был стать Игорь, а Алина подвернулась случайно). Михась потребовал от Алины огромный выкуп; она осознала, что спасти её решится только Лёша Паримбетов. Алина позвонила ему; Лёша стал собирать деньги на выкуп; но спаслись похищенные до выкупа — благодаря игореву отцу. Алина вернулась к Лёше — они стали жить-поживать, наслаждаясь любовью. Но честный Лёша Паримбетов вступился за вырубаемый Фимковский лес и нажил врага в лице мэра Фимкова Стрекулёнка. Люди Стрекулёнка зверски избили Лёшу, сделали его инвалидом. Алина насобирала денег на операцию, отправила Лёшу в Европу, его самолёт разбился над Боденским озером, и Лёша погиб. Алина решила отомстить чиновному негодяю Стрекулёнку (ставшему замминистра РФ). Она соблазнила его и на любовном рандеву пришибла бутылкой шампанского. Тут появился её старый знакомый, бывший дагестанский сосед Магомед Каримов (который, как казалось Алине, преследовал её). Магомед рассказал Алине, что убил всех её насильников. Он взял на себя вину за убийство Стрекулёнка и сдался полиции. Позже Алина явилась к правоохранителям с повинной, но правоохранители не приняли повинную, и Алине осталось только молиться за Магомеда, за Россию и за весь мир.

Фабула, достойная эллинистической повести или рыцарского чтива, сгубившего Алонсо Кихано (собственно говоря, роман-обозрение Нового времени как раз восходит к эллинистической повести и к рыцарскому чтиву).

«Фабульные тексты» такого рода скажут мне гораздо больше, чем изысканные опусы «под Пруста» или «под Борхеса». Вот и по роману Соколкина я, как астролог по звёздам, прочитываю многое в «русском унгрунде». В частности, я воочию вижу, что «русское кавказоборчество» — мираж, иллюзия. Героиню романа к идейному краху её кавказоборчества привёл не либерал или левак, а писатель из самых что ни на есть «русско-патриотических кругов», из газеты «Завтра». Но вот зато «русский социальный протест» — совсем не мираж, отнюдь не иллюзия. Понятно, что соколкинский роман написан под впечатлением от событий вокруг Химкинского леса (кстати, посвящён он Михаилу Бекетову). Но дело не в конкретном поводе к отклику. Дело-то в другом…

Вот он — синопсис последних глав «Russкой чурки», составленный мной из мысленных монологов героини…

«Как было хорошо… когда люди разных национальностей не разделяла, а объединяла одна общая вера — вера в светлое Будущее, и Бог не прятался по церквям и мечетям, а свободно жил, не называя себя, у каждого в душе… Да, мстить плохо, нас так учат. Но это единственная возможность остаться человеком! И уважать себя. И наказывать зло… Надо наказывать зло, иначе какое же мы добро?! Иначе все эти твари, перевёртыши… эти чиновники-приспособленцы заполонят здесь всё… А, кстати, в рай-то со Христом первым разбойник вошёл. Он, правда, раскаялся и принял Христа. Но ведь Бог есть любовь, а Магомед меня любит и страдает за меня… Неужели же Вам никогда никого не хотелось убить?! Мне жалко вас, Вы не любили»" (курсивом я отметил финальные, последние слова романа — К. А.).

Ну, вот же она — повестка дня «русского унгрунда». Повестка та же, что и в 1911-ом году (достаточно перечитать прозу Савинкова или колонки-эссе Мережковского для газеты «Речь», чтобы понять это). Сейчас повестка пополнилась «восточным фактором» и «исламским фактором». Показательно, что героиня — одновременно и «русская», и «чурка». Для Махачкалы она — «русская». А для Москвы? «Экзотическая южная внешность» Алины поминается автором постоянно. Зрячие поймут это сразу, а для незрячих я интерпретировать сие не буду — слишком долго придётся интерпретировать.

Несколько слов о стилистике соколкинской «поэмы». По подзаголовку ясно, какова она, эта стилистика. Как хорошо, что автор не стал ничего менять, исправлять в ней! Безусловное достоинство книги Соколкина — её стилистическая цельность.

Ну да, бывают стилистики поавантажнее. В третьем и четвёртом номерах «Знамени» опубликован новый роман Алексея Макушинского «Пароход в Аргентину» — донельзя правильный и интеллектуальный. В нём всё благородно: и тема, и сюжет, и герои, и слог (средняя длина предложения — половина журнальной страницы). Читал первую часть романа — едва не уснул от скуки; читал вторую — снова чуть не уснул; стал подробно, пословно разбирать одно из макушинских предложений на половину страницы — захохотал вслух (пустословие смешит). Скажу так: уж лучше соколкинская шумная-народная-эротико-сатирическая ярмарка, нежели эдакий «пароход в макушину». Книги пишутся для того, чтобы их с удовольствием читали, а не для того, чтобы перед ними благоговели, зевая. Лучше быть весёлым щенком, чем райской птицей.

Кеведо, Гриммельсгаузен и Лесаж тоже, знаете ли, не блистали изящным слогом. Но их с удовольствием читали. Это главное.

Роман нижегородской писательницы Елены Крюковой «Тибетское Евангелие» (М.: «Время», 2013) — тоже стилистически цельный. Он даже ещё более цельный, чем «поэма» Соколкина: у Соколкина — то задорная ирония, то избыточный пафос, то десятистраничная эротика; у Крюковой — только равномерный экстаз.

Вот — пример специфической стилистики крюковского текста.

«Пылающий лотос сердца, медленно раскрываются лепестки, и медленно мы целуем друг друга, зная, что только миг длится речной поцелуй, что завтра будет прощание и путь; дорога поглотит воспоминание об огненной свадьбе, и лишь две слезы из-под сомкнутых век золотом скорби тёмные щёки и губы прочертят, когда-то целованные тобою, о Мать Зверей, о женщина-Рыба, смуглая раджини, радость моя» (с. 223).

Эта стилистика по сравнению с соколкинской — более выписанная и продуманная, более профессиональная (да что лукавить: более грамотная); в ней есть тонкое чувство цвета, есть понимание фактуры слов и предметов — но такую лотосовую стилистику я недолюбливаю. В ней присутствует привкус что-то сладковатого и маслянистого — как в индийских рисовых кушаньях. Эта стилистика — хоть вегетарианская, но перемасленная.

Однако она соответствует вектору книги; к тому ж, такому вектору, который по себе не благоволит стильности и любому стилю вообще.

Четырнадцать лет назад я опубликовал в журнале «Октябрь» статью «Сдвиг», в которой сказал об «учительской литературе» (привожу оттуда свою формулировку этого явления: «произведения полухудожественных и нехудожественных жанров, посвящённые различным религиозным учениям и обращённые к мистическим практикам»). Девять лет назад я напечатал в «Литературной России» эссе «Допотопное явление». В нём я предсказал, что «учительская литература» постепенно вытеснит традиционную литературу (и, как обычно, оказался прав).

Елену Крюкову всегда привлекали религиозные искания. Два её предыдущих романа — «Серафим» и «Юродивая» были близки к «учительской литературе», но, всё ж пребывали на территории традиционной литературы. «Тибетское Евангелие» — это «учительская литература», как минимум на три четверти, то есть — «учительская литература» по преимуществу.

…Иудейский отрок Исса (Иисус) отправляется с караваном купцов в далёкий Тибет — через Дамаск, Вавилон, Персию и Индию. Много испытаний уготовано отроку. Нападения разбойников, предательства попутчиков-друзей, мистические битвы, страшные тигры. В Индии Исса знакомится с Матерью Зверей и со сверстником-Кришной, затем направляется в Тибет, там прерывает кровавый Обряд Глиняных Масок, за что признан тибетскими ламами «возвратившимся Буддой», проходит сквозь Священную Гору, теряя последнего спутника Юсуфа, и беседует с Отцом (со Светом).

«-Прощай, мальчик мой. Ты слышишь меня? Я проводил тебя до места твоего Просветленья. Будда говорит с тобой. Ты говоришь с Буддой. Вы понимаете друг друга. Люди никогда этого не поймут. Ты вернёшься к людям — и они разделят вас. Растерзают тебя. Но ты не бойся. Свет не уничтожить. Всё вышло из Света и вернётся в Свет. И ты тоже» (с. 380−381).

Этот апокрифико-экуменический микс иллюстрируется стилизованным дневником-палимпсестом Иссы с аккуратными лакунами и предположительными толкованиями пропущенных слов. «Писано на арамейском языке поверх греческого текста койнэ» — примечает автор (мне не вполне понятно, откуда у иерусалимских купцов взялись запасы пергамента с текстами на койнэ — их ангел одарил, наверное).

Параллельно свершается другое путешествие — тоже на восток (с Востока свет), но не экзотическое, не сандалово-кардамонное, а доморощенное, базарно-вокзальное. Старик Василий (бывший ветеран афганской кампании, а ныне — собиратель пустых бутылок), прослушав концерт чудесной органистки Лидии Яновской, пускается пёхом к Байкалу (потому, что ему чудится, что он — Исса). На иркутском вокзале Василий встречает побирушку Маньку и становится свидетелем её гибели. Затем старик попадает в банду воров, потом на черемховский рынок, где знакомится с безумной танцоркой Люськой-Эрдени и с её злым хахалем Медведем. Люська провоцирует Василия на ножевой поединок с Медведем; Василий ранит Медведя. Василия арестовывают; он бежит и оказывается на берегу Байкала; его подбирает Ленка Шубина; Василий исцеляет Ленку, но становится жертвой ревности её мужа и вынужден покинуть временный приют. Он проповедует местным мужикам и бабам; те его избивают. Василий созывает зверей и призывает, чтобы они его съели. Тут является (человек) Медведь с дружками, и Василий — избит ещё раз. Собрав последние силы, он забирается в лодку, выплывает на середину Байкала, переваливается в воду и самоубийством свершает свою миссию.

«Я доплыл до Света. Я тону в Свете. Я тону в Свете, чтобы плыть вместе с рыбкой, с моей малюткой-голомянкой, к последней небесной любви» (с. 396).

«…а вот мальчик рядом с девочкой, он завтра станет её мужем, он тоже поляк, и дети у них будут поляки, и внуки поляки, и внуки поляки, и они никогда не узнают о том, что такое детский дом и что такое тюрьма и что такое плаха; и никогда не узнают о том, что жил на земле человек, и он увидел Свет, и он один, из всех, пошёл за Светом.

Свет! Озари вокзальную Маньку! Её надвое переехал поезд! Озари Ленку Шубину — пусть она выкормит младенчика своего, никогда больше не болеет! Озари бедную тангеру Люську, раскосую монголку Эрдени — пусть весь черемховский рынок расступится перед ней, ей вечную музыку на банках, на бутылках да на ножах играет!" (с. 398).

Что-то весьма знакомое — по роману Соколкина. Там было писано иначе — но по смыслу то же самое. И рассуждение о поляках — соотносимо с историей «русской чурки» Алины, и интонации у Крюковой и Соколкина те же, и идейные посылы почти совпадают. Разве что Крюкова не славит убийства; её роман — непротивленческий. Хотя как знать… Василий-Исса бился с Медведем и пролил кровь, Василий-Исса возжелал, чтоб «рынок Люське вечную музыку на ножах играл». Как это возможно понимать? Чтоб мужики за Люську резали б друг дружку вечно?

Сергей Соколкин и Елена Крюкова — два абсолютно разных автора, работающие в автономных, не пересекающихся жанрах, в несхожих традициях. Они — как два различных телеканала. Соколкин — это, конечно же, «телеканал НТВ». Крюкова — нечто среднее между «Культурой» и «Спасом». Но не «Культура» и не «Спас». Представим гипотетический канал «Духовность» — не светский и не ортодоксально-православный — канал для публики «с религиозными поисками» — кстати, такой телеканал будет в России непременно, ибо его целевая аудитория превышает вместе взятые аудитории «Культуры» и «Спаса». Так вот: роман Елены Крюковой — будущий канал «Духовность».

Подхожу я к телеку. Врубаю один канал (НТВ). Затем переключаюсь на другой канал, противоположный первому по формату (на канал «Духовность»).

И тут, и там — одно и то же.

Тенденция, однако…

Последние новости
Цитаты
Вадим Трухачёв

Политолог

Игорь Юшков

Ведущий эксперт Фонда национальной энергетической безопасности

Валентин Катасонов

Доктор экономических наук, профессор

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня