Как мы жили в Советском Союзе в 60-годы

На этой неделе в главные книжные магазины Москвы поступил второй том воспоминаний Виталия Третьякова «Из СССР в Россию и обратно» (издательство «Ладомир»). Первый том, в котором автор рассказывал о семьях своих родителей и начальных годах своей жизни вышел год назад.

Виталий Третьяков поставил целью описать историю страны через детали и подробности обыденной жизни — так, как он её помнит. Второй том, кстати, по объёму в три раза превышающий первый, посвящён учёбе автора в школе и каникулам в пионерском лагере. Хронологически он охватывает 60-е годы прошлого века. Кроме того, в книгу входит составленный автором уникальный и, бесспорно, заинтересующий и профессиональных лингвистов Краткий лексикон наиболее популярной разговорной лексики 50−60-х годов — весьма обширный, объёмом почти в два печатных листа.

«Свободная пресса» предлагает вниманию своих читателей несколько отрывков из разных частей этой книги, которую автор сознательно строит как «энциклопедию советской и русской жизни», обещая постепенно довести эту «энциклопедию» до наших дней.

Лучший индикатор роста благосостояния

Но в начале нашей жизни в Княжекозловском переулке и, пожалуй, ещё лет десять после этого в мусорные ведра, стоявшие под раковиной на кухне каждой квартиры, выбрасывали всё, кроме так называемых пищевых отходов. Так как для последних на

каждой межэтажной лестничной клетке стояли специальные баки под крышками. И именно в них сносили остатки пищи все жильцы соответствующего этажа.

Каждый день рано утром специальный работник ЖЭКа, облаченный в тёмно-синий или чёрный замызганный халат, подвозил к дому тележку, на которой стояли ещё большие по размерам баки. И сливал в них всё, что накопилось за сутки в бачках, расставленных в подъездах. Эти отходы вывозились потом куда-то (за пределы Москвы, надо думать) на корм свиньям.

Этот вид коммунальных услуг постепенно канул в Лету. Не знаю уж, кто, когда конкретно и с какими обоснованиями всё это отменил, но настоящие причины мне понятны.

Всё труднее стало находить тех, кто соглашался бы на такую непрестижную, как сказали бы сейчас, и грязную работу. А выходцев из Средней Азии тогда в Москве было очень мало — им и в своих родных местах при Cоветской власти жилось неплохо.

Но главная причина, уверен, в другом. Пищевых отходов с каждым годом становилось всё больше и больше. Если в первое время нашей жизни в Княжекозловском переулке баки для этих отходов не всякий день и до середины заполнялись, то уже через пять лет в них просто не помещалось то, что съедала лестничная клетка за сутки. Люди стали гораздо больше есть и гораздо больше не доедать того, что сами себе готовили. Словом, зажрались, как говорили тогда и говорят до сих пор старые люди.

Вот так рост благосостояния добавляет новых проблем человеческой цивилизации — даже в такой её элементарной ячейке, как не очень многоквартирный с не самыми богатыми обитателями дом.

Особенно хорошо это было видно и — по запаху — слышно в выходные и праздничные дни. Крышки баков не то что уже не прикрывали содержимое — они просто балансировали, часто падая на пол, на горах костей и громадных кусков хлеба,

выпирающих из баков.

А ведь я ещё помню время, когда выбросить кусок хлеба, даже чёрствого, считалось грехом. Взрослые так и говорили: хлеб в мусор выбрасывать — это грех! И этого никто не делал. Хотя бы по той причине, что хлеб покупался рачительно и расчётливо — чтобы съесть его, пока он ещё свеж или хотя бы мягок.

Но то время быстро прошло. И лежащий в баке для отходов кусок хлеба, а то и целый зачерствевший батон стал обычной вещью. Понятно, что вся эта отходная пищевая эклектика, да ещё в баке, который к вечеру уже невозможно было закрыть плотно,

прела, гнила и соответствующе благоухала, вызывая раздражение жильцов и провоцируя их на постоянные звонки в ЖЭК.

Не помогало даже то, что в ненастье и зимой межэтажные площадки, где стояли эти баки, использовались мужчинами как места для курения (летом обычно курили на балконах). Запах табачного дыма скорее добавлял своих красок в общее благоухание, чем микшировал его.

Два месяца в году баки переполнялись и по другой причине. Это август и сентябрь — время массового завоза в Москву арбузов и дынь.

Не могу оценить пристрастие к этим гигантским ягодам нынешнего населения Москвы, но тогда это было каким-то безумием. Арбузы и дыни (но особенно арбузы — их и продавалось больше, и стоили они дешевле, да и любили их практически все) покупали в

громадных количествах. А корки от них, понятное дело, заполняли баки столь стремительно, что порой и куриную косточку нельзя было в них просунуть.

Отступление о коммунистах

Идея коммунизма, как видим, описана была хоть длинно и велеречиво, но привлекательно и красиво. А что же реальные коммунисты? Я, подросток 60-х годов, чья жизнь текла достаточно благополучно, специально о них, конечно, не думал, но подспудно судил о коммунистах и грядущем коммунизме не по партийным собраниям, в которых ещё не участвовал, и вообще не по взрослой жизни, тогда мне ещё малознакомой, а если и знакомой, то далеко не с худшей её стороны.

Я судил о коммунистах по художественным фильмам, которые так любил смотреть. Причём по фильмам хорошим, более того — превосходным. По «Хождению по мукам», где даже бывшие дворяне поверили в правоту революции, по «Как закалялась сталь», по «Коммунисту», по «Поднятой целине», по «Летят журавли», по «Иду на грозу», по «Всё остаётся людям», по, наконец, «Девяти дням одного года».

Почему я должен был не верить, на фоне всё улучшающейся жизни вокруг, на фоне собственных и моих братьев успехов в школе, героям этих фильмов, которых талантливо и искренне играли Василий Лановой, Евгений Урбанский, Евгений Матвеев, Николай Черкасов, Алексей Баталов, Иннокентий Смоктуновский? Разве они играли отвратительных людей или дураков? Нет, совсем напротив…

Так как я не только смотрел кинофильмы, но и много читал, особенно русскую классику, я видел прелести и той старой, дореволюционной, жизни. Но в 60-е годы ХХ века нужно было быть совсем уж наивным ребёнком, чтобы думать, что та прежняя жизнь, к тому же почти всегда описывавшаяся русскими классиками очень критически, есть идеал или такое прошлое, которое нужно вернуть в настоящее. Что вернуть? Гусарские ментики и дам в кринолинах? Конные экипажи и лосины, обтягивающие мужские ляжки? А заодно — князей, графов и тайных советников, к каковым мои предки явно не относились? И в какое настоящее вернуть? В то, где жил я, умеющий начертить схему космической ракеты, знающий, что такое флаттер, и представляющий принцип действия синхрофазотрона? Конечно, нет.

Я понимал, что прошли времена и коммуниста, сыгранного Урбанским, и Макара Нагульного—Матвеева. Но Гусев—Баталов и Куликов—Смоктуновский — это, очевидно для меня, были правильные современные люди и идеальные герои для времени, в котором я тогда жил. А они на экране коммунистическую идею под сомнение не ставили и гордо называли себя советскими учёными.

Более того, такие актёры, как, например, Алексей Баталов, своими киноролями (от Гурова в «Даме с собачкой» до Гусева в «Девяти днях») физически демонстрировали историческую преемственность лучшего в той, дореволюционной, России, и лучшего в России современной, которая называлась Советский Союз и в которой я жил, точнее — только ещё начинал жить.

Я верил в 60-е годы героям Баталова и Смоктуновского, а что думали о коммунизме и жизни в СССР сами Баталов и Смоктуновский, — сие мне тогда было неизвестно. С экрана они о том не рассказывали, а когда я с ними обоими познакомился (с первым лет десять, а со вторым лет двадцать спустя), то я уже и сам достаточно знал о жизни, чтобы не обольщаться ни великими русскими книгами ХIХ века, ни великими советскими фильмами века ХХ. Восхищаться, но не обольщаться…

Борьба за мир и «подготовка к войне»

О милитаризации жизни в Советском Союзе любят порассказать и порассуждать многие. Если не брать могущество тогдашнего военно-промышленного комплекса, о чём по малости лет я в то время судить не мог, обилия военных в форме в центре и в некоторых других районах Москвы — там, где находились многочисленные военные академии со своими казармами (например, в нашем районе), а также постоянно появляющихся новых книг и фильмов о войне, то я ничего в этом смысле особенного не помню.

Никаких учебных ядерных тревог в школе, когда бы нас, как показывают соответствующие документальные кинокадры, снятые в американских школах в 50-е годы, заставляли прятаться под парты или выбегать из здания на улицу, в моей памяти не

осталось. А должно бы остаться, если бы это было. Вряд ли бы детское сознание такие примечательные эпизоды не зафиксировало.

И никакой военной истерии или чего-то даже отдалённо её напоминающего в моём детстве не наблюдалось — ни в конце 50-х годов, когда я уже способен был что-то запомнить, ни в 60-е — когда я последовательно учился в трёх школах. И если кто-то утверждает обратное, он просто лжёт.

А что было? В 9—10 классах у нас были уроки военной подготовки — об этом я ещё расскажу. В начальной школе нам периодически показывали военно-патриотические фильмы. Впрочем, боюсь, что показывали только один такой фильм, малоимеющий

отношения к современной войне, а именно — «Чапаев». Просмотр именно этого фильма в школьном кинозале (по-моему, это было даже ещё в 477-й школе) я запомнил.

Фильм «Чапаев» нравился всем. И в целом, и особенно в своих классических эпизодах. Точно помню, что стихийный восторг школьников с соответствующими возгласами всегда вызывала знаменитая конная атака чапаевцев.

Правда то, что периодически нам показывали в школе документальные фильмы о ядерной войне и способах защиты от лучевого поражения, специально снятые с этой целью. Похоже, что это вообще был один фильм, который ритуально, может быть и раз в год, всем школьникам Советского Союза для галочки показывали.

Бесспорно, нас больше и активнее готовили к поддержке народов, боровшихся против американских (в первую очередь) коло¬низаторов и к борьбе за мир вообще. Ничего конкретного из такой подготовки я не помню, но знаю, что это были какие-то специальные лекции, а также специальные акции, связанные с тем, что, собирая в очередной раз металлолом или макулатуру, мы делали это не просто так, а в помощь какому-нибудь свободолюбивому народу. Доходила ли до этих народов данная помощь, судить не берусь.

Конкретика тех антиколониальных освободительных войн осталась в памяти только некоторыми именами африканских политических деятелей — как прогрессивных, так и противостоящих им марионеток империалистических государств. Чаще других звучащим таким именем было дошедшее до сегодняшнего дня имя Патриса Лумумбы. Вся остальная африканская политическая колода того времени зафиксирована в сочинённой кем-то песенке, из которой я помню совсем немного, а именно: припев с фамилиями, для тогдашних подростков почти бессмысленными, но явно плохими: «И там живут три славных негритоса Мобуту, Чомбе и Ка¬савубу…» — или что-то в этом роде, но дальше я в любом случае забыл.

Что точно знаю — американцев и атомной войны мы не боялись. То ли потому, что благодаря советской пропаганде были уверены в могуществе Советского Союза и его Вооружённых сил, то ли из-за презрения к американцам, то ли по детской беззаботности.

А от всех малочисленных занятий, посвящённых гипотетической военной угрозе, всё равно в памяти и сознании оставался только до сих пор хорошо известный анекдот, согласно которому в случае атомной войны нужно накрыться белой простынёй (отражающей облучение) и ползти на ближайшее кладбище.

Не знаю уж, как оценивали тогда, когда я был ребёнком и подростком, внешнюю политику Советского государства взрослые, а вот то, что советские люди, включая меня и всех моих родственников, друзей и знакомых, были абсолютно миролюбивыми, сомнений быть не может. Ибо это правда. Никто не мечтал ещё раз погрузиться в военные будни, память о которых у всех взрослых тогдашних людей так или иначе, но присутствовала. И слова, часто звучащие в фильмах того времени, а потом превратившиеся в циничную интеллигентскую присказку и даже вошедшие в городской квазидеревенский фольклор — «Лишь бы не было войны!» — простыми людьми действительно произносились часто и совершенно искренне. Можно сказать, прочувствованно… Ну, и знаменитую частушку на тему войны и мира, если кто не знает её, приведу.

С неба звёздочка упала

Прямо к милому в штаны.

Пусть бы всё там разорвало,

Лишь бы не было войны!

Это одна из моих любимых частушек того времени. Впрочем, со всем их корпусом я познакомился позже — в студенческие годы. И обязательно об этом, с соответствующими примерами, ещё расскажу.

Отступление о меди и серебре

Медь, медяки — сейчас эти слова, в то время вполне расхожие, по-моему, вообще вышли из употребления. А тогда использовались постоянно, так как медные монеты: 1, 2 (двушка), 3 копейки (их трёшкой не называли; трёшка — это три рубля) и 5 копеек (пятак, пятачок) — были вполне платёжеспособны. Во-первых, они использовались при оплате проезда во всех видах городского транспорта. Две копейки одной монетой — ещё и для звонков по телефону-автомату, по причине чего с определённого возраста каждый имел при себе запас двухкопеечных монет. В-третьих, на любую из этих монет можно было что-то купить. Например, одну копейку стоил коробок спичек, а три копейки, как я уже говорил, — маленькая кружка кваса или стакан газированной воды с сиропом.

Это о меди (или медяках). Соответственно, все остальные монеты назывались серебро: 10, 15, 20 и 50 копеек. И рубль к тому времени, помимо бумажного, стал выпускаться в виде монеты. Называли его, чтобы отличить от обычного, — железный рубль, хотя правильней было бы говорить «металлический». Не помню когда, но как раз примерно с середины 60-х, стали выпускаться и юбилейные монеты. Прежде всего рубли. Реже пятидесятикопеечные (полтинники). Иногда — и двадцатикопеечные. По-моему, первый юбилейный рубль был выпущен к 50-летию Октябрьской революции, то есть в 1967 году.

Юбилейные монеты при их появлении стали очень популярными. Если взрослые получали где-либо такую монету, то, как правило, не тратили её, а приносили домой и либо отдавали детям, либо складывали в какую-нибудь копилку. Кстати, накоплением серебряных монет в специальной копилке занимались тогда многие. Просто сбрасывали в неё при всяком удобном случае лишние монеты. И порой через полгода-год скапливалась приличная по тем временам сумма — рублей десять—пятнадцать.

А одно время возникло поветрие собирать 10-копеечные монеты в бутылке из-под шампанского. Дело в том, что по Москве расползлась информация, что полная такая бутылка гривенников — это тысяча рублей! Тысяча рублей по тем временам — очень большие деньги. Небольшую квартиру мебелью можно было обставить на тысячу. И холодильник, и телевизор стоили меньше: рублей 300−400.

Нина Ивановна тоже завела такую бутылку, куда при всяком удобном случае бросали монетки. Но до горлышка наша бутылка (как, подозреваю, и у большинства других) ни разу не наполнилась. Даже до трети не доходило. Обязательно случался повод вскрыть эту копилку, а накопленную сумму потратить.

Подарки как вехи взросления

В связи с фотоаппаратом нужно сказать ещё об одном. Тогда, как и всегда в более или менее обеспеченных семьях, к дням рождения было принято делать детям подарки. Причём такие, которые фиксировали вехи взросления одариваемых. К таким подаркам (для мальчиков-подростков) в то время относились: наручные часы, электробритва, радиоприёмник, гитара или какой-то другой музыкальный инструмент (если ребёнок занимался или увлекался музыкой), спортивные снаряды или обмундирование (если главным увлечением был какой-то вид спорта), фотоаппарат, магнитофон и кинокамера.

Ни музыкой, ни спортом я не увлекался. Портативный радиоприёмник мы купили вне каких-либо личных праздников. Транзисторные (так их чаще называли — или даже просто: транзистор) приёмники, появившись, сразу стали модными и всем необходимыми, и родители просто при первом удобном случае такой приёмник купили.

А вот всё остальное, предполагаю, у меня появилось именно в качестве подарков на дни рождения и в следующей (примерно) последовательности.

Первыми шли наручные часы — они были просто необходимы для ориентации во времени как в школе, так и на прогулках (нынешней молодёжи стоит напомнить, что тогда не существовало ни мобильных телефонов, ни других подобных штук, в которых указатель времени вмонтирован по определению). И часы мне подарили (назывались, по-моему, «Ракета», отечественного производства), думаю, на двенадцатилетие, то есть в 5 классе — в 1965 году.

На тринадцатилетие, то есть в 1966 году, — фотоаппарат. В 1967 году, предполагаю, — электробритву — обычно в 14 лет мальчики начинают бриться.

В 1968 году — магнитофон. И наконец, в 1969 году, когда я уже учился в 9 классе, — кинокамеру. Так по логике вещей и тогдашней жизни должно было быть. И, скорее всего, так и было.

Здесь стоит ещё только добавить, что и кинокамерой я пользовался не очень активно, но всё-таки что-то снимал. Дома и во время школьных походов. Правда, кинопроектором мы не обзавелись. Да и не помню, чтобы в нашей семье сохранились отснятые плёнки.

А вот то, что потом этой камерой пользовался мой университетский друг Слава Осипов (Усатый), — это точно. И плёнки, отснятые в наши студенческие годы, у него сохранились… Но рассказ об этом ещё впереди.

Наука

Постепенно я влюбился в науку (любовь к литературе уже состоялась и никуда не уходила). В науку вообще и во всякую конкретную, с которой — если даже случайно — знакомился.

Я так многим увлекался, так во многое (в детстве, отрочестве и в юности особенно) погружался, так многое начинал изучать, что даже осмелился бы сказать, что я энциклопедически образованный человек. Но только очень-очень поверхностно образованный. Вот список журналов, которые родители по моей просьбе выписывали: «Техника — молодёжи», «Моделист-конструктор», «Знание — сила» (но этот — недолго, он мне не очень понравился, я уже

позже — во время работы в АПН — к нему пристрастился), «Юный техник», «Наука и жизнь», разумеется. Именно в этом журнале, если не ошибаюсь, я впервые прочитал печатавшийся там роман Александра Волкова «Урфин Джюс и его деревянные солдаты».

Или какое-то из продолжений этого очень увлекшего тогда всех романа-сказки. Одно время я даже выписывал только что тогда появившийся серьёзный математический журнал для детей и молодёжи «Квант» (но это уже в 9 классе).

Знающие люди поймут — это фактически весь спектр выходивших в СССР детских, молодёжных и даже взрослых («Наука и жизнь», «Знание — сила») журналов о науке и технике. Причём журналов выдающегося научного и научно-популярного качества.

Я и научной фантастикой в то время, естественно, увлёкся. Читал всё подряд: Алексея Толстого — «Аэлиту» и «Гиперболоид инженера Гарина», «Месс-Менд, или Янки в Петербурге» совсем забытой ныне Мариэтты Шагинян, Александра Беляева — практически всего, братьев Стругацких (с Аркадием Натановичем я в 80-е годы познакомился — интервью у него брал) — «Страну багровых туч» и ещё что-то, ещё не философское, естественно, философское пришло чуть позже; Ивана Ефремова — «Туманность Андромеды», «Час быка», «Лезвие бритвы». И многих других, всех сейчас и не вспомню.

Почему-то надолго (практически навсегда) врезался мне в память роман Георгия Гуревича «Пленники астероида». Кажется, так он назывался. Именно так. Очень мне этот роман нравился.

Несколько раз его перечитывал. По-моему, первый раз я его прочитал ещё на Большой Коммунистической. Доказать это могу только тем, что смутные воспоминания об этом романе обязательно накладываются на спартанский интерьер нашей 11-метровой комнаты, а не на квартиру в Княжекозловском переулке. Но, думаю, это очень серьёзное доказательство.

И иностранцев постоянно читал — какие в руки попадались. Станислава Лема и Рэя Брэдбери — точно; о Жюле Верне и Герберте Уэллсе — за очевидностью — только упоминаю. Вообще должно признать, что мы, во всяком случае те, кто много читал, были воспитаны и образованы совершенно интернационалистски. Можно даже сказать — космополитически. Замкнутый мир Россия- СССР был замкнут для нас прежде всего своей необъятностью.

Мы знали, что от Москвы до ближайшей зарубежной страны не менее тысячи километров. Ну и, конечно, мы осознавали, что не всё то, что за пределами Советского Союза, и нас любит, и нами любимо. Но никакой духовной, ментальной замкнутости не было.

Даже напротив. Зарубежных авторов (между прочим, благодаря книгоиздательской политике СССР) мы читали почти столько же, сколько и отечественных. В этом смысле мир для нас был полностью открытым и единым.

Но я, конечно, больше читал авторов русских и советских. Просто по факту необъятности и этого литературного океана. По существу, всех, кто тогда издавался и был популярен. А издавалось много. Советский Союз того времени просто сходил с ума от науки и научной фантастики, воспринимавшейся как совсем недалёкое будущее. Я и небольшой роман Ярослава Голованова, с которым тоже годы спустя познакомился, а тогда он как журналист уже гремел на всю страну, — роман «Кузнецы грома» очень полюбил. Много раз перечитывал. Но этот роман (небольшую книжечку малого формата), по-моему, я прочитал в 9 или 10 классе. Роман интересен тем, что он прямо сопрягает настоящее с будущим, так как Голованов пишет его как документальную прозу о готовящемся полёте советских космонавтов на Марс.

Однако более всего повлияло на моё увлечение наукой появление в доме Детской энциклопедии. Выдающееся было издание. Выдающееся!!!

Отец мой, занявший к тому времени начальствующую должность, получил возможность оформлять подписку на все дефицитные периодические издания (включая журналы «Америка» и «Англия»), а также на некоторые так называемые подписные издания — книги, выходившие по подписке по специальным абонементам. Вот он-то мне эту Детскую энциклопедию (кажется, 12-томную), впервые издаваемую, и выписал. Том за томом (по мере выхода) приносил с работы. И я их прочитывал от корки до корки. Буквально от корки до корки — в данном случае это не расхожий оборот. По сути, все свои знания (очень эффективно дополнявшие то, что мы изучали в школе) я получил именно из этой энциклопедии. Повторяю: великолепной, выдающейся. Почему её сейчас не переиздают? Одно переиздание, по-моему, всё же было, но ещё в советские времена. Все нынешние многочисленные детские псевдо- и квазиэнциклопедии и в подмётки той не годятся.

Называлось издание энциклопедией, но строилось не по словарному принципу, а по тематическому: система хорошо и подробно написанных статей, постепенно детализирующих тематику тома. А тома назывались, если не ошибаюсь, так: «Вселенная»,

"Земля", «Человек» и так далее. Большая часть этих томов была посвящена естественным наукам. Даже не помню, были ли там тома, посвящённые литературе и русскому языку. Их либо не было, либо свои главные знания и о том, и о другом я черпал уже из

других книг.

Я до сих пор помню иллюстрации из этой энциклопедии. От классической тогда фотографии учёного в белой рубашке и с галстуком, сидящего, сложив руки, перед гигантской доской, полностью покрытой математическими формулами, до фотографий антенного поля РАТАН-600 (и расшифровку этой аббревиатуры с тех пор помню — Радиотелескоп Академии наук СССР) и всяких космических объектов.

И опять я жалею, что продал, учась в университете (сдал в букинистический) или начав работать в АПН (но тогда — через Игоря Захарова), эту энциклопедию. Не оставил для своего ребёнка. Да и для себя, в конце концов. С каким интересом (и не без дополнительных воспоминаний) перелистывал бы сейчас эти болотного цвета тома…

Я всех самых известных (а это десятки имён) советских учёных того времени, кроме тех, чьи имена были засекречены, знал — прежде всего потому, что о них часто писали в газетах и их часто показывали по телевизору. Быть учёным — в те годы для таких подростков, как я, высшей и более счастливой доли не существовало. Мне трудно оценить, насколько верило в то время советское общество в коммунизм или даже в социализм как его первую стадию, но то, что оно верило в науку и боготворило её, сомнения нет.

Если спросить сегодняшнего школьника, кто возглавляет Российскую академию наук, то, думаю, из сотни едва ли один ответит правильно. А я в 5—6 классах не только знал Мстислава Всеволодовича Келдыша в лицо, но и мог рассказать о некоторых его научных достижениях — теории флаттера, например. Он был настоящей звездой тогдашнего телевидения — его постоянно показывали. И, думаю, по своей популярности и авторитетности в массовом общественном сознании, или, как бы сейчас сказали, по рейтингу, он стоял на первом месте, обгоняя и Хрущёва, и пришедшего на его место Брежнева. Может быть, только всеми уважаемые Косыгин и Громыко могли бы с ним соперничать. И, разумеется, в те времена никакая эстрадная или даже оперная или балетная звезда самой громкой всесоюзной славы не могла бы составить конкуренцию в таких опросах, если бы они тогда проводились, ни политикам и ни крупнейшим учёным. Советское общество было серьёзным — наносное и преходящее не подменяло в нём вечное и фундаментальное. Впрочем, это, видимо, была какая-то детская, наивная серьёзность. Так же, как и нынешняя весёлость современного российского общества не есть весёлость взрослого человека, а лишь признак и проявление затянувшегося инфантилизма и, похоже, увы, даже дебилизма.

Наука была кумиром тогдашнего советского общества, а космонавтика — ещё и любовью и мечтой. Космос, а не коммунизм был нашей идеологией. Вот и меня особо увлёк из всей великолепной Детской энциклопедии том «Вселенная». Биографии всех астрономов (иностранных и наших) я знал почти наизусть. Имена их и сейчас могу перечислить. Не менее свободно я ориентировался в созвездиях. И вообще во всём, что касалось космоса и его освоения. Тем более что постепенно это стало моим главным (на несколько лет) увлечением.

Эссе об анекдотах

Не хуже, чем собственно язык, передают дух времени и анекдоты. В России — определённо. Конечно, анекдоты передают этот дух всегда утрированно (или концентрированно?) и несколько однобоко, но всё же без них в воспоминаниях русского человека обойтись, по-моему, нельзя.

Не знаю, анализировал ли кто-либо анекдоты той поры (60-х годов ХХ века), но я хочу обратить внимание на их национальный аспект, который, конечно, не является националистическим, но всё-таки не случаен.

Отдельно взятые анекдоты были только о евреях и о хохлах. Последних было меньше, чем еврейских анекдотов.

Серия «армянское радио», кажется, появилась как раз в 60-е, но сами армяне крайне редко в ней фигурировали. Впрочем, вроде бы была тогда серия так называемых армянских анекдотов (то есть про армян, а не про армянское радио), но что-то ничего конкретного я вспомнить не могу.

Анекдоты про чукчу, если не ошибаюсь, появились уже в середине 70-х. И грузины в 60-е как герои анекдотов почему-то отсутствовали. Всего один анекдот был посвящён финнам, хотя по сути являлся еврейским:

— Почему ликвидировали Карело-Финскую ССР?

— Потому что при последней переписи населения выяснилось, что в ней только один финн. И тот фининспектор Финкинштейн.

Анекдотов того времени, где главным и единственным героем был бы русский, я не припомню. По-моему, они появились позже, но относились к числу очень литературных, почти сказочных.

Представители других, как тогда выражались, народов СССР, героями анекдотов, как правило, не становились. О татарах я помню всего два анекдота, строго говоря, никак не связанных с обыгрыванием их национального характера. Потому и не привожу их здесь.

Разные выводы, в том числе и спекулятивные, можно сделать из такого содержания циркулировавших тогда анекдотов. Я их здесь делать не буду.

А вот из ещё одной весьма популярной тогда (и всё последующее советское время) громадной серии анекдотов, в которых прямо указывалась национальность героев, вывод, на мой взгляд, можно сделать один-единственный, он же — правильный. Эти анекдоты начинались примерно (а иногда и точно) так: «Летят в самолёте русский, англичанин и француз…» или «Попали на необитаемый остров русский, американец и француз…» Далее следовала какая-нибудь драматическая коллизия, в которой каждый из героев вёл себя сообразно фольклорному пониманию его национального характера. Русский — всегда, по внешним проявлениям, примитивней и прямолинейней англичанина, американца или француза, но в конечном итоге эффектней и эффективней. Именно он оказывался победителем, героем, пусть бесшабашным, но зато находящим лучший выход из сложившегося положения.

Американец и англичанин никогда не оказывались героями таких анекдотов одновременно. То есть ясно, что в анекдотическом смысле это был один и тот же национальный тип — англосаксы. А в политическом смысле, совершенно очевидно, что в анекдотах этой серии соревновались между собой даже не столько три национальных типа, сколько представители трёх великих держав.

Вот это я и считаю главным выводом, который можно и должно извлечь из самого факта появления и чрезвычайной популярности таких анекдотов. Советский Союз соревновался лишь с великими державами и, соответственно, нациями. Всё остальное в сознании русского (в анекдоте представитель СССР-России никогда не назывался советским, но всегда — русским) было геополитически и ментально второстепенным, малозначимым. Даже немцы тогда героями таких анекдотов не были. То ли потому, что к тому времени в сознании анонимных творцов русских анекдотов Германия из списка великих держав выпала, то ли из-за слишком сложной для такого компактного жанра, как анекдот, политической конфигурации 60-х годов, в которой существовали две Германии: одна не наша — Западная (ФРГ), а другая наша — Восточная, социалистическая (ГДР).

Со временем в таких анекдотах стали появляться и китайцы. Как четвёртый член первоначальной геополитической троицы. Даже итальянцев (а, казалось бы, какая привлекательная для анекдота фигура) среди героев анекдотов не встречалось. Не припомню и анекдотов, в которых фигурировали бы представители тогдашних социалистических стран.

Показательно, что теперь анекдоты из серии «Русский, француз и американец» практически исчезли. Для меня бесспорно, что это связано с уменьшением геополитического веса России. Стихийное народное самосознание русских это, конечно, уловило — и соответствующий пласт фольклорного творчества, перестав быть

актуальным, иссяк.

Так что, господа геополитики и геостратеги, настоящий и будущие президенты России, следите, появятся или не появятся вновь такие анекдоты! Очень серьёзные выводы можно будет из этого сделать.

Чтобы завершить моё небольшое эссе о русских анекдотах 60-х годов ХХ века, скажу ещё, что, насколько я помню, персонально поименованными героями тех анекдотов были Чапай, Петька и Анка (все, естественно, из серии о Чапаеве), герой популярных советских детективов майор Пронин (но анекдотов о майоре Пронине я совсем не помню), поручик Ржевский, а также школьник Вовочка, который постепенно и в некоторых анекдотах стал приобретать черты юного Владимира Ильича Ленина. Ну и, разумеется, взрослый Ленин (но тогда ещё редко), Сталин (чаще) и Хрущёв (очень часто). Анекдоты про Брежнева стали появляться уже в 70-е годы. И к концу 70-х Леонид Ильич уже уверенно лидировал в серии анекдотов о вождях, оставив далеко позади практически забытого всеми, несмотря на его очевидную анекдотичность, Хрущёва.

Наконец, совершенно ответственно свидетельствую: никаких страхов, рассказывая друг другу так называемые политические анекдоты, мы, подростки, тогда не испытывали. Может, взрослые по старой памяти чего-то и опасались, а мы — нет.

Фото: Обложка книги Виталия Третьякова «Из СССР в Россию и обратно».