Ключ к сохранению России

Россия прожила более четверти века (с горбачевских хозяйственных реформ 1987 года) под знаком нарастающей деиндустриализации, разрушения колоссального потенциала ее реального сектора.

Формальное отношение к промышленной политике и к самому этому термину менялось: до дефолта 1998 года и в первой половине 2000-х он считался либеральными руководителями экономической политики России ужасным ругательством, в другие времена представители государства с удовольствием говорили о ее полезности и важности.

Не менялась (за исключением полугода пребывания у власти триумвирата Примакова-Маслюкова-Геращенко) только суть дела: чудовищная либеральная политика, уничтожающая Россию (и ее реальный сектор в том числе) в интересах глобального бизнеса.

Тем не менее, в настоящее время возможности продолжения этой политики исчерпаны, — и резкое торможение экономического роста, которое уже в этом году сменится экономическим спадом, является лишь внешним выражением этого.

Кардинальная, категорическая необходимость реиндустриализации России именно сейчас порождена двумя глубокими изменениями.

Первое — стратегическое: глобальный кризис. При возникновении глобального рынка на нем естественным образом сложились глобальные же монополии, которые загнивают: внешнего источника конкуренции нет. Скорее всего, глобальный кризис будет решен распадом глобального рынка, — точнее, основной части глобальных рынков, — на макрорегионы. Движение к этому уже наблюдается.

Если Россия не сможет создать свой макрорегион, она превратится в совокупность никому не нужных окраин: окраину Европы, окраину Большого Китая, окраину исламского мира, — и, соответственно, исчезнет. Именно этим вызвано отчаянное сопротивление Запада любой попытке реинтеграции постсоветского пространства с участием России: ему не нужны конкуренты.

Но, даже если Россия создаст свой макрорегион, заметный в масштабе мировой экономики, — в нем нужно будет иметь собственную индустрию как источник не только прибыли, но и цивилизации.

С одной стороны, современные постиндустриальные технологии растут, как показывает опыт, лишь на фундаменте индустрии. С другой — социальное устройство, которое они порождают, разрушают нормальное для нас общество и делают нормальную полноценную жизнь невозможной.

В частности, господство современных информационных технологий, что наглядно показывает социальная практика хипстеров и в целом «офисного планктона», несут с собой внятную угрозу утраты самосознания и суверенитета личности, возврата ее к слитно-роевому существованию, которое было ее уделом до эпохи Возрождения, — с той разницей, что место рода и цеха занимает соответствующий сегмент социальных или игровых сетей. Люди в массовом порядке, в том числе и вполне осознанно, жертвуют своими интересами ради новых эмоций, в конечном счете уничтожая самих себя как общество. В целом даже в развитых странах наблюдается дегуманизация, доходящая до расчеловечивания.

Единственный способ удержаться от падения в новое Средневековье, которое очень недолго будет оставаться компьютерным, единственный способ обеспечить социальное оздоровление общества, — это развивать, наряду с информационными и биологическими технологиями, и разнообразную индустрию.

Естественно, не на уровне XVIII или даже ХХ века, и не в том катастрофичном виде, в котором она еще существует в моногородах черной металлургии на Урале.

Классический пример современного развития индустрии — сланцевая революция. В ее ходе государство абсолютно сознательно, вопреки текущим рыночным соображениям, в том числе раздачей грантов и весьма сомнительных, как тогда казалось, льгот, кардинально снизило стоимость энергии и в результате запустило процесс реиндустриализации в масштабах крупнейшей экономики мира.

Это вдохновляющий пример, — и совершенно новый опыт: масштабная реиндустриализация нового типа. Ведь технология «сланцевой революции» заключается в компьютерном моделировании, которое «посажено» на старую геофизику и старое же бурение. Это индустриализация на базе компьютерного моделирования, — именно то, что нам необходимо.

Если мы не запустим, не создадим собственную технологическую базу, в том числе и аналогичным способом, нас просто не будет уже в ближайшие 15 лет.

Принципиально важно, что сужение рынков в ходе распада глобальных рынков на макрорегионы требует качественно новых технологий: общедоступных, относительно простых, дешевых и при этом сверхпроизводительных. Традиционные технологии, эффективность которых пропорциональна сложности и дороговизне, исчерпали свой потенциал: в рамках макрорегионов у них гарантированно не будет должного количества потребителей.

В рамках советского военно-промышленного комплекса было разработано большое количество технологий нового типа, многие из них живы и применяются в незначительных масштабах, и государству нужно их просто найти.

Это стратегическая задача для всех тех, кто хочет, как модно сейчас говорить, «жить в этой стране».

Вторая проблема, которая создает потребность в реиндустриализации, — не стратегическая, а тактическая, но от этого ничуть не менее острая: наши дорогие друзья и любимые коллеги на Западе под сурдинку разговоров о международном праве устроили на Украине нацистский государственный переворот и объявили нам холодную войну.

Санкции могут быть существенными или нет, но их в любом случае вводят против нас не за то, в чем мы плохи, а за то, в чем мы хороши: за то, что не приемлем нацизм, не хотим терпеть русофобии.

Санкции вводят против нас за то, что мы сделали первый серьезный шаг навстречу демократии с 1992 года.

И от нас требуют сейчас не Крым, — от нас требуют, чтобы мы отка-зались от своих ценностей и чтобы мы как народ перестали существовать.

Напомню, что одновременно с этим угрозы украинских нацистов создать ядерное оружие и применить его против нас встречают полное понимание со стороны США и Евросоюза.

Подчеркну — не «ястребов», не «неоконов», — а именно политической элиты и даже населения.

Четверть века национального предательства, на протяжении которых Запад нас хотел только ограбить, на этом фоне начинают восприниматься, как краткая и упущенная историческая передышка.

Нас хотели грабить, — но нас не хотели уничтожить.

Сейчас нас начинают хотеть именно уничтожить: с одной стороны, из-за наших ресурсов, с другой — из-за все более дефицитного емкого рынка для сбыта товаров и услуг. Кроме того, просто не хочется иметь рядом непонятных людей, — а мы для них непонятные. Ну и, наконец, Западу надо нас уничтожить, чтобы в условиях распада глобальных рынков не возник новый конкурентный макрорегион.

Достойный ответ на это — не пропагандистские истерики.

Достойный ответ только один: реиндустриализация.

Два самых разных человека российской современности произнесли это слово порознь с интервалом в два месяца: это Ходорковский и Путин.

Ходорковский, потрясший многих своим выступлением на Евромайдане, с точки зрения экономической безопасности, что феноменально для либерала, фиксировал: все, что мы покупаем за границей, мы можем безопасно покупать, только если есть три независимых, никак не связанных друг с другом крупных производителя соответствующего товара.

Если они как-то связаны друг с другом или их меньше, чем три, — мы, исходя из интересов обеспечения минимальной экономической безопасности, должны производить соответствующие товары и услуги и сами.

Подобных товаров и услуг не так много: производство в мире высоко концентрировано.

Значит, мы многое должны производить сами — вне зависимости от соображений коммерческой эффективности, просто из соображений безопасности.

Общее направление действий в этих условиях понятно: свобода, ради которой живет человек, — это прежде всего избыток инфраструктуры.

Создание и модернизация инфраструктуры — единственная сфера, в которой государство никогда не вступает и никогда не будет вступать в заведомо недобросовестную конкуренцию с частным бизнесом: каким бы крупным он ни был, создание инфраструктуры ему заведомо непосильно по самой ее природе: вкладывает один, а благо получают все.

Для реиндустриализации в первую очередь надо модернизировать инфраструктуру.

Для этого надо ограничить коррупцию.

Не стоит забывать: нынешнее государство изначально создавалось как инструмент разграбления советского наследства. Советское наследство закончилось, а разграбление продолжается, — и коррупция, на которую мы сегодня сетуем, производит впечатление основы государственного строя.

Сможет ли наше руководство изменить этот строй, изменить эту систему под серьезной внешней угрозой по-хорошему, или изменения пойдут по-плохому, как на огромных пространствах от Югославии до Украины, — это отдельный вопрос.

Но, когда мы говорим о коррупции, мы должны понимать: это не санитары и нянечки, это даже не министры и не замминистры, — это слишком многое в современной правящей тусовке образующее общественное отношение.

Технические рекомендации понятны, самоочевидны, и в 1990 году они были так же очевидны, что и сегодня.

Принципиально важно, что для их исполнения необходимо ликвидировать, — разумеется, только в административно-политическом смысле слова, — либералов во власти, потому что сегодняшние либералы — это не те, кто верит в свободу: со времен Вольтера утекло много воды, и воды эта была грязная и кровавая. Сегодняшние либералы — это те, кто искренне считают, что государство должно служить не нам с вами, не народу, а глобальному бизнесу.

И все так называемые «ошибки», которые продолжаются четверть века, — это, может быть, и не всеми осознанная, но стратегия, и наше государство — сверхэффективный механизм, который просто развернут в другую сторону.

Наша задача — развернуть его в правильную сторону, от воровства к развитию.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Донат Сорокин