Феликс Кузнецов:"Я был знаком с внебрачным сыном Сталина"

(продолжение см. ниже.)

Сергей Шаргунов: — Здравствуйте, друзья, с вами «Свободная Пресса», с вами Сергей Шаргунов. Сегодня у нас в гостях — Феликс Феодосьевич Кузнецов, литературный критик, литературовед, член-корреспондент Российской Академии Наук.

Феликс Феодосьевич, как говорится, в России надо жить долго. Вы многое повидали и, конечно, разговор о вас самом, личности легендарной и во многом мифилогизированной, не может вместить один час времени. И все-таки меня всегда занимало, потому что для многих Феликс Кузнецов — это нарицательное словосочетание. Как случилось, что вы, будучи символом фрондёрства, человеком, который поднял в свое время бунт на факультете журналистики МГУ, вы тот, кто был знаменем «шестидесятничества», по крайней мере, ведущим критиком этого направления, впоследствии были записаны в ряды охранителей и консерваторов? И кто вы по вашему убеждению? Ваше мировоззрение, оно какое? Больше в сторону консерватизма и почвенничества или в сторону свободы творчества, или это сочетание этих явлений? Кто он, Феликс Кузнецов?

Феликс Кузнецов: — Ну, я вам скажу, что, как это ни парадоксально, может быть, услышать вам, я всю жизнь оставался самим собой. Я никогда не изменял себе и всегда говорил то, что думаю. И жил, и вел себя, действовал сообразно своим воззрениям, взглядам и, простите меня за это слово, убеждениям. Для того, чтобы объяснить мне себя вам и авторам этих вопросов.

С.Ш.: — Ну, это уже вопрос был первый от меня самого.

Ф.К.: — Этот ваш вопрос, прежде всего?

С.Ш.: — Да. Вот что это за убеждения?

Ф.К.: — Я отвечу так. Стало быть, что я прочитал вашу «Книгу без фотографий» и, так сказать, понял, что в детстве, отрочестве, может быть, даже в юности не любили советскую власть.

С.Ш.: — Ну, семья священника. Определенное воспитание.

Ф.К.: — Я понимаю. Я не говорю вам это в упрек, я просто констатирую факт. Я же с детства и на протяжении всей своей жизни любил советскую власть. Но со мной произошла эволюция, когда я от любви перешел к анализу, к трезвому пониманию. Стал взрослеть. Пришла с годами мудрость. Стал относиться к советской власти достаточно критично. У вас же эволюция, так сказать, иная. Вы, как мне кажется, постепенно пришли или идете к пониманию, что советская власть — это противоречивое явление, где наряду с минусами было немало и плюсов.

С.Ш.: — Совершенно верно.

Ф.К.: — Понимаете, если говорить кратко, кто я в двух словах, я — советский человек. Русский советский человек. но при этом подчеркиваю, что я не просто русский человек, но — советский человек. Потому что советский человек, для него не существовало проблемы, так сказать, отношения к людям в зависимости от национальности. Мы никогда не знали, кто к какому народу из окружения нашего, из друзей принадлежит. Нас это не волновало и не заботило. Мы были в одной семье.

С.Ш.: — А сколько вам было лет, когда вы возглавили отдел критики в «Литературной газете»?

Ф.К.: — Это был 1959 год. Минус 31, значит, мне было 28 лет.

С.Ш.: — А когда вы возглавили Московскую писательскую организацию?

Ф.К.: — А Московскую писательскую организацию — это был 1976 год. 76-ой минус 31, значит, в 35 лет.

С.Ш.: — Просто часто говорят, что советское время — это торжество геронтократов, что только пожилые люди были у власти. Но вот, на самом деле, ваш пример, он немыслим даже для теперешнего времени.

Ф.К.: — Так случилось, что после того, как из «Литгазеты» убрали Кочетова и пришел Сергей Сергеевич Смирнов, убрали и его, пришел Луконин Михаил, и он умер. Руководство Союза писателей, а тогда были такие предписанные правила, не выдвигать кандидатур в единственном числе. Две-три кандидатуры, чтобы был выбор. Поскольку Союз писателей СССР был все-таки Министерством культуры, Министерством литературы и работал непосредственно под прямым руководством идеологического отдела ЦК партии, они послали «объективки» так называемые на двоих. Это был Симонов Константин Михайлович и Озеров Виталий Михайлович. Оба — люди военного поколения. Один известный прозаик, другой известный критик, редактор журнала «Вопросы литературы». Суслов, главный идеолог, главный руководитель идеологии страны. вернул эти «объективки» с такой фразой: «На Московскую писательскую организацию должен прийти молодой человек, молодой руководитель». И тогда они послали, это уже позже узнал, «объективки» на меня и Володю Цыбина, был такой поэт Владимир Цыбин. Талантливый человек. И так случилось, что выбор пал на меня. Что же касается того, почему выбор пал на меня? Если вы меня об этом спросите, я отвечу.

С.Ш.: — Меня очень это интересует, учитывая то, что ведь вы получили «волчий билет» в Московском университете после того мятежа, который вы там подняли.

Ф.К.: — Да-да-да. Три года я был в практическом небытии. Я пришел туда, не имея за душой ни одной критической статьи. Только диссертацию, которую написал, но нигде не дали ее защитить. Решили назначить. Почему так получилось? Вот в ответе на этот вопрос содержится, так сказать, ну, что ли раскрытие моей самокритики, раскрытие моей эволюции. Дело все в том, что я входил в жизнь, прежде всего, абсолютно советским человеком, убежденным комсомольцем, который был сформирован по чертежам «Комсомольской правды», который верил, что наша жизнь прекрасна и удивительна, невзирая на то, что два моих дяди были в 37-м году арестованы. Но это в семье как-то скрывалось. Один расстрелян, второй вернулся. Если бы не было советской власти, меня бы не было. Потому что мои родители, это дети вологодских крестьян. Они закончили педучилище Тотемское благодаря советской власти в 23-м году. Они пошли в народ, учить народ, учить крестьян. Познакомились. И вот возник я, так сказать. И далее при всех трудностях в их личной жизни, потому что, отец был из очень богатой прокулацской семьи, мать, так сказать, потеряла двух братьев. Тем не менее, и семья была, в общем, так сказать, воспитана. Мы были, естественно, советскими людьми. Но когда состоялся 20 съезд и когда пришел Хрущев со своим докладом, Фурцева приехала к нам в университет провести воспитательную беседу, она и рассказала нам все об этом. Еще до того, как это было опубликовано в печати и прочее. У нас, естественно, возникла переоценка ценностей. Мы были за советскую власть, но мы хотели ее улучшить. Мы хотели сделать ее справедливой. Мы хотели убрать те несправедливости в отношении человека, которые имели место, не задумываясь, почему эти тяжелейшие несправедливости, откуда они возникли. Понимаете, поэтому «шестидесятники», все до единого, не были антисоветчиками. Их потом сделали диссидентами. Они были борцами с культом личности.

С.Ш.: — Я хотел бы вернуться к самому первому вопросу. У вас траектория судьбы причудлива. От Булата Окуджавы до Василия Белова. Потому что множество «шестидесятников» было подсвечено, высвечено именно вашими статьями. А с другой стороны, в дальнейшем, когда у вас охладились с ними отношения, вы пошли на явное сближение с «деревенщиками», которых тоже не назовешь советскими.

Ф.К.: — Это шел естественный и органичный процесс. Потому что «шестидесятники» пришли, даже не столько пришли, сколько утвердили себя. Потому что это были, прежде всего, поэты, поколение поэтов. Прозаики быстро утвердили себя. А «деревенщики» — это все-таки поколение семидесятых. Хотя они тоже выходили на излете шестидесятых, но утвердились в семидесятых. Почву для 91-го года, конечно, подготовили «деревенщики», а не «шестидесятники». «Деревенщики», все они до одного практически, даже из бедняцких семей, как Яшин, значит, или Федор Абрамов, их проза, в общем и в целом, не была советской, антисоветской. Она была просто прозой болевой, которая практически прощалась через эту прозу: русская деревня уходила навсегда. Это единственный случай в мировой истории, где почти во всех европейских сейчас странах крестьянство прошло через самоуничтожение. И он не оставил о себе памяти. Нет ни одной книги в мире. А у нас целый круг талантливейших имен от Бога, что называется. И боль, боль за то, что произошло с деревней. И эта боль выплеснулась через эту литературу, и практически началась, и в публицистике, скажем, борьба против поворота северных рек и так далее. Эта литература была очень трудной для власти. Она была более трудной, чем «шестидесятники». И когда все это произошло, мудрый человек Георгий Марков, глава Союза писателей СССР, как-то мне сказал: «Феликс, надо поддерживать этих ребят, но умело». Распутин вошел в литературу. Первая его книга «Столица» с моим послесловием «Писатель родился». Значит, первая статья о Белове в «Правде». Сначала полгода пролежала в «Литературке», чтобы я не решился ее дать. А потом, так сказать, главный редактор «Правды» взял читать журнал «Север», который Вася мне прислал. Уехал в командировку в Финляндию и оставил этот журнал в гостинице, прочитав только в поезде, когда ехал туда, первую главу про лошадь, про мерина. И язык, настроение, аромат этой прозы его настолько увлек, что он дал команду немедленно печатать эту статью.

С.Ш.: — А Советский Союз можно было сохранить?

Ф.К.: — Советский Союз можно было сохранить. И более того, необходимо было сохранить. Точнее, на первом месте — необходимо, а на втором — можно ли. Потому что на второй вопрос до конца у меня ответа нет. Но мне представляется, что если бы не геронтология, если бы не старческий период руководства, так сказать, когда уже почти все руководство приближалось к маразматическому в какой-то степени состоянию, хотя головы у многих были ясные. То есть Советский Союз погиб по той причине, что у него не хватило внутренних сил для реорганизации, для обновления, для перестройки себя заблаговременно. Если бы к той же деревенской литературе, к деревенской прозе, к нашим «деревенщикам», прислушались внимательно, если бы и к проблеме культа личности, и к проблеме Сталина тоже подошли с большим вниманием, не было бы того, что произошло. Ведь дело все в том, что Солженицын был выдвинут на Ленинскую премию за свою повесть «Один день Ивана Денисовича».

С.Ш.: — И можно было дать…

Ф.К.: — И он очень хотел ее получить. И не просто можно было дать. Хрущев был за то, чтобы ее дать. И Твардовский тоже был за то, чтобы дать. Он был член Ленинского комитета. Но Павлов, секретарь ЦК ВКЛСМ, который представлял Шелепин, который из ЦК комсомола перешел в аппарат партии и стал секретарем ЦК, практически второй фигурой при Брежневе после смены Хрущева. Они легли пластом и не дали эту премию Солженицыну. А я был, может быть, последним, кто выступил публично на пленуме Союза писателей РСФСР, где сказал, что нужно публиковать его новый роман, который лежал в «Новом мире». Мы обсуждали его в Союзе писателей и высказались за публикацию. Значит, необходимо сделать все для того, чтобы найти взаимопонимание с этим человеком. В противном случае, я сказал, мы получим очень опасного врага. Я это высказал публично. Это все в стенограмме есть. После Альберт Андреевич Беляев из ЦК пригласил меня, проводил долгую воспитательную беседу. Но я был прав, понимаете. Если бы в ту пору мы занимали бы более гибкую, мудрую позицию, Советский Союз можно было сохранить. Но при том руководстве, которое пришло, с моей-то точки зрения, не без помощи наших зарубежных друзей, к руководству страной, сохранить его было уже очень трудно. Хотя я скажу, на встрече четырех в Беловежской пуще было принято абсолютно волюнтаристское решение, вопреки проводившемуся опросу перед этим среди населения. Для меня-то это преступление. Сейчас делаются попытки исправить эту историческую ошибку. Потому что она практически нарушила устоявшееся суровое беспощадное и с точки зрения диалектики, плюсы и минусы, может быть, равны, но все-таки, так сказать, стабильное время, когда было двоецентрие.

С.Ш.: — Вы имеете в виду двуполярный мир?

Ф.К.: — Двуполярный мир. И он был гарантирован тем, что к 70-м годам стало ясно взаимное уничтожение в случае войны.

С.Ш.: — Очень часто можно услышать упреки в адрес советской власти, связанные с тем, что многие не имели возможности печататься. Что талантливые люди, когда они делали, ну, не один шаг влево или вправо, а несколько шагов, то были вынуждены или уезжать, или писать «в стол», или издаваться в Самиздате. Насколько, на ваш взгляд видного литературного начальника, кроме всего прочего, это справедливый упрек?

Ф.К.: — Этот упрек абсолютно справедливый. Это еще один из аспектов, один из моментов моей переоценки того, что является советской властью, Советским Союзом.

С.Ш.: — Но ведь, извините, с другой стороны, и Юрий Казаков, и упомянутая вами вся плеяда «деревенщиков», и Юрий Трифонов, и поздний Валентин Катаев — это все тоже советская литература, местами абсолютно свободная.

Ф.К.: — Понимаете, какая вещь. Свободности стало значительно больше при Брежневе и Хрущеве. Но шел такой процесс, когда наиболее крайние по позициям произведения, которые выходили за пределы, установленные властью во имя своего сохранения, их изымали из обращения. Им не давали пробиться к публике. Потому что это, с точки зрения власти, работало бы на разрушение идеологических, духовных и культурных основ. Но в этом и заключалась ошибка власти. В этом и заключался недостаток мудрости власти и понимания всей глубины противоречий и диалектики развития в обществе. Эта эпоха заключалась в том, что Штаты принципиально изменили политику борьбы с СССР. Они ее не прекращали, но продолжали в новых формах.

С.Ш.: — Борьба идей.

Ф.К.: — Борьба идей. Это так. И мы тоже считали, что это борьба идей. В действительности это была борьба не идеологическая, а геополитическая. В конечном счете, для Штатов не имело значение, каков характер власти: коммунисты или безбожники, православие русское. Для них важно, чтобы не был равновеликим по могуществу противник. И если вы хотите знать мою точку зрения, то первая цветная революция произведена Соединенными штатами в СССР.

С.Ш.: — 91-й год.

Ф.К.: — 91-й год. Они не скрывают, что это была победа в холодной войне. У них даже существует институты, посвященные изучению победы в холодной войне. Они этот вопрос изучают для того, чтобы извлечь уроки для следующих этапов борьбы.

Вторая часть

С.Ш.: — Ваш взгляд на сегодняшнюю Россию? Что вызывает у вас надежду, а что сильно тревожит?

Ф.К.: — Я сейчас вам скажу вещь, может быть, не вполне приличную. Моя сегодня главная надежда на Путина. Потому что другой фигуры, другой силы, другого центра силы, я, вот как человек, всегда голосовавший в тайном голосовании за коммунистов, говорю сегодня эти слова открыто, не существует. Как бы ни хотелось иметь эту другую силу. Как бы ни хотелось быть более цивилизованными, более европейскими, более сытыми, более одетыми. Как бы мы ни стремились к материальному благополучию и душевному спокойствию, ничего этого невозможно добиться, получить без власти.

С.Ш.: — Кстати, выражение «духовные скрепы» — это же ваше, из 2004 года.

Ф.К.: — Конечно, да. В этом заявлении может прозвучать на слух некоторых моих друзей, бывших друзей, сервильность.

С.Ш.: — Сервильность, она ведь тоже опасна?

Ф.К.: — Конечно. Но это не сервильность. Это трезвое, горькое понимание современной действительности. Лучшей силы, чем та, которая сегодня имеется и которая пытается вернуть России то, что мы потеряли и найти дорогу в будущее, нет.

С.Ш.: — А что нужно делать? Каков этот маршрут? И что именно необходимо вернуть, на ваш взгляд?

Ф.К.: — Необходимо вернуть, прежде всего, сохраняя стабильность: а) образование, то образование, которое было при советской власти, которое было унаследовано у царского самодержавия. У нас была блестящая школа. Я вам скажу, выпускники Тотемской средней школы Вологодской области по окончании все поступали в высшие учебные заведения. Окончив в 48-м году Тотемскую среднюю школу с золотой медалью, я смог поступить в МГИМО, где был колоссальный конкурс и это был самый модный институт в ту пору. Поскольку у меня не пошел язык, мне это не понравилось, я пошел в министерство на прием к министру с письмом от ректора, академика Францева, и распоряжением министра был переведен в МГУ на филфак, на отделение журналистики. Это было без всякого блата. Никакого блата у меня не было. Кроме кофтенки, так сказать. На меня смотрели как на бедного мальчика и просто секретарша меня пропустила: «Ты куда, мальчик? — Я говорю: — К министру. — По какому вопросу? — По личному. — По личному вопросу министр не принимает. — Как? Наш советский министр не принимает по личному вопросу? Это ее тронуло. Она сказала: «Ну, хорошо. Ты иди к Топищеву, он наиболее добрый из замминистров». Я вам скажу, что у меня был друг, который недавно погиб в пожаре на даче в Переделкино, Олег Михайлов. Я недавно прочитал его воспоминания. В тех же сороковых годах, будучи сыном полка и потом, выпускником Суворовского училища, когда у него что-то там не получилось в университете, он тоже ходил к министру. Министр его принял и решил вопрос. И мы входили, и он, и я, вот в ту пору мальчишки, открываем дверь в министерство около Трубной площади, оно и сейчас там.

С.Ш.: — Министерство образования.

Ф.К.: — Да. Министерство образования. И мы проходили, нас никто не останавливал и не спрашивал, и никого не было на входе. Двери были открыты. Ну вот, далее. Образование вернуть. Второе, вернуть культуру. Потому что сегодня положение в культуре определяется положением в нашей литературе и положением литературы в обществе. Я вам скажу, что в минувшем веке, веке советском, каждое десятилетие имело свой литературный облик. 20-е годы одни писатели, 30-е — другие, 40-е — третьи, военные, 50-е, 60-е — «шестидесятники». Каждое десятилетие давало взрыв, так сказать, вы понимаете. А песни какие! А фильмы какие! Какая атмосфера! Нужно вернуть культуру. А для этого, прежде всего, вернуть к жизни литературу, дать ей возможность развиваться. И не случайно неглупый человек Иосиф Виссарионович Сталин, одним из первых шагов которого было создание Объединенного Союза писателей СССР на бюджетной основе.

С.Ш.: — В 34-м.

Ф.К.: — Да. 34-й год. Вы понимаете?

С.Ш.: — А ведь сейчас получилось так, что литературным процессом, включая, например, переводы, никто вообще не занимается.

Ф.К.: — Никто. Я вам скажу, что поскольку литературой занимался, и переводами занимался Союз писателей СССР, который по своей мощи соревновался с Министерством культуры, где даже не было отдела, маленького подразделения, литература полностью отдана во власть писателей и Союза писателей. Потом, когда пришел 91-й год, советская власть рухнула, а Министерство культуры при ликвидации Союза писателей не потрудилось восполнить это отсутствие. Там ведь тоже и сегодня нет ни одной структуры, которая бы занималась.

С.Ш.: — Это правда. И особенно резонансно это должно звучать в Год литературы. К сожалению, слова тонут в общем равнодушии.

Ф.К.: — И третье, что необходимо, вернуть нравственность. Убрать культ денег как главную мотивацию человеческого поведения. Это самое сложное.

С.Ш.: — Но может быть, хорошо бы еще убрать бедность.

Ф.К.: — И убрать бедность, да. Это четвертое — убрать бедность. Значит, я вам скажу, вот вы смотрите, ушли из нашей жизни такие слова, как стыд. Нет такого слова.

С.Ш.: — Честь.

Ф.К.: — Честь. Нет такого слова. Даже слово совесть почти не звучит. Совестный, бессовестный. Ушло понятие слова «интеллигенция». Теперь — креатив. Все употребляют это слово, не потрудившись заглянуть в словарь иностранного языка, чтобы прочитать, что там написано. И они убедились бы, что этого слова нет ни в словаре иностранных слов, ни в словарях академических.

С.Ш.: — Вы упоминали Сталина. За кадром вы поделились со мной сенсационной тайной: правда, что вы были знакомы будто бы с внебрачным сыном Иосифа Виссарионовича?

Ф.К.: — Да, это правда. Это абсолютная правда. Не просто был знаком, мы подружились. Он спас меня, когда в очередной раз, так сказать, я сгорел, так же, как вы, судя по вашей книге. Так сказать, то вверх, то вниз на качелях. Когда я оказался внизу и мне надо кормить семью, трое детей, и я пошел в ЦК с просьбой о защите и помощи. Черноуцан Игорь Сергеевич, бывший ифлиец, завсектором литературы, «Я поговорю с Сашкой Яковлевым, думаю, он поможет. Потому что в литературные дела тебя не впустят».

С.Ш.: — Александр Яковлев, тот самый?

Ф.К.: — Да-да-да. И вот, значит…

С.Ш.: — И он помог?

Ф.К.: — Вот его телефон, позвони. Я позвонил ему, он сказал, вот давай, иди на радио и телевидение, там есть такой человек Кузаков Константин Степанович, он тебя ждет. Я пошел к нему, по дороге встретил своего однокурсника по Институту международных отношений, и он говорит: «Ты куда?» Я говорю, вот к Кузакову. «Это внебрачный сын Сталина». Я говорю: «Да, брось. Это ерунда. Это слух». «Я говорю, это точно сын». И потом в результате многочисленных разговоров, я понял, что действительно так и есть. Он много рассказал мне интересного.

С.Ш.: — А где же он родился?

Ф.К.: — Он родился у нас на севере. В Сольвычегодске, это Архангельская область.

С.Ш.: — Где был в ссылке Сталин?

Ф.К.: — Сталин был в ссылке в 1907 году, по-моему. Сначала в Вологде, потом в Сольвычегодске. Это была первая его ссылка. Вторая ссылка была в Сибири, Туруханский край. Это более тяжелая ссылка. И вот здесь я был в музее Сталина в Сольвычегодске. Там, кстати, брат моей мамы, когда вернулся из заключения, работал в этом городе. Я ездил к нему. Там был музей Сталина в доме солдатки Кузаковой.

С.Ш.: — А как складывалась дальнейшая жизнь Кузакова? Какие он занимал должности?

Ф.К.: — Он вырос в Сольвычегодске. А в 20-е годы, как он рассказывал, маму его вывезли в Ленинград, дали им квартиру, он закончил школу, институт. После этого работал на Урале в одном из институтов. Потом его взяли на работу в аппарат ЦК и он был одним из руководителей идеологического отдела ЦК как раз в 40-е годы, послевоенные. Он был одним из близких людей к Жданову. Он даже похож немножко…

С.Ш.: — А чем похож?

Ф.К.: — Зачес вот такой и походка. Крадущаяся походка. Тихая, бесшумная совершенно.

С.Ш.: — Вы знаете, здесь много вопросов о ваших важнейших и подробнейших изысканиях, связанных с «Тихим Доном» и с Михаилом Шолоховым. У меня есть ваш подарок — громадная книга на эту тему. Вы воспроизводите буквально черновики Михаила Шолохова. Это по-своему детективная история. Эти черновики подтверждают то, что именно он был автором «Тихого Дона». Почему вы решили взяться за эту тему? И какие были все-таки самые яркие открытия на этом пути?

Ф.К.: — Я вам скажу, что я пришел к Шолохову с большим опозданием, потому что я должен был пройти вот этот путь. Значит, путь, так сказать, молодости. Потом путь воспитания патриотической литературой и скажу вам, что Коля Рубцов, в какой-то степени я его открыл. Наши деревни в 50 километров одна от другой. И когда меня, значит, Кожанов пригласил на чтение стихов студентам литинститута, я услышал наш диалект, который я утратил, наш родной вологодский, тотемский северный диалект. Я подошел и говорю: «Ты откуда?». Он говорит: «Из Вологды». Я говорю: «С самой?» «Тебе-то что? Все равно не знаешь». «Может быть, и знаю». «Ну, из Тотема я». «И я из Тотема», говорю. «Феликс?». Я говорю: «Да». И мы обнялись. Потому что я был там легендарной фигурой по ряду причин. Не буду углубляться. И вот через Рубцов, через Белова, через Федора Абрамова, который молился на Шолохова. Шолохов очень любил Белова. Значит, это все меня вело, привело к Шолохову. Почему? Потому что они в большинстве своем росли из Шолохова. И Шолохов их поддерживал незримо. Они все время ощущали эту поддержку. Он, так сказать, был их, как говорят в еврейской среде, ребе. Он был их духовным отцом. В этом нет никакого преувеличения. Это действительно, так оно и есть. Ну, Солженицын был духовным отцом, скажем, для Солоухина Володи. Когда мы были с ним в Штатах, он уезжал на три дня, чтобы навестить Солженицына и повидаться с ним. Они очень дружили. Я пришел к Шолохову через свою профессиональную деятельность. Когда я пришел в Институт мировой литературы, мы создали шолоховскую группу, начали готовить академическое собрание, но сразу уперлись в проблему отсутствия рукописей. Нам эти рукописи предложили купить за полмиллиона долларов. Я сказал, что это нереально. Я позвонил Геннадию Андреевичу Зюганову. Он сказал: «Феликс, а где я возьму такие деньги? Это исключено». Появляется стать в «Известиях» — «Тихий Дон течет на Запад», где сообщается о том, что поскольку в России не нашлось денег, чтобы заплатить необходимую сумму за выкуп этих рукописей, их начинают по частям продавать на Запад. Тогда я обращаюсь в Министерство внутренних дел и прошу помочь разыскать человека, у которого хранится «Тихий Дон». И через них, с их помощью, мы узнаем, что человек, у которого хранилась рукопись «Тихого Дона», вдова писателя, у которой оставил Шолохов эти рукописи еще в 20-е годы, когда была комиссия по этому вопросу. Эта женщина умерла. И дочь ее тоже умерла. И наследница — племянница этой женщины. Мы выходим на эту племянницу, рукописи «Тихого Дона» лежат у нее в холодильнике. Далее нам пришлось провести экспертизу, установить подлинность, факты, обратиться к родным, к близким Шолохова, которого уже не было в жизни, чтобы они дали согласие, потому что они собственники этой рукописи. Я сказал, что если вы не дадите согласия, то это может уйти на Запад. Вот статья. И они для того, чтобы спасти, отказались от этих денег. Я написал письмо, в ту пору она была руководителем совета по русскому языку, Валентине Матвиенко, сейчас главе Совета Федерации. Написал, что обнаружена рукопись, нужно 50 тысяч долларов заплатить, спасти честь Шолохова. Она взяла письмо, вышла, вернулась обратно. Это было в Белом доме, когда Путин был председателем Правительства. Она сказала переписать это письмо на имя Владимира Владимировича Путина. Через неделю мы получили распоряжение Министерства финансов, в трудную эпоху, так сказать, кризиса и безденежья в стране, выделить Академии Наук 50 тысяч долларов для выкупа рукописей «Тихого Дона». Отсюда, так сказать, я пришел к Шолохову, начал свой путь для защиты его доброго имени и чести. Потому что когда в 1974 году в Париже вышла книга под инициалами Д*. Стремя «Тихого Дона» с предисловием Солженицына «Невырванная тайна» и Симонов, который с Шолоховым был на ножах, они очень не любили друг друга, но был очень честным человеком, он пошел в архив и прочитал того Крюкова, те вещи Крюкова, которые были в Ленинке. И решил дать интервью журналу «Шпигель». Журнал «Шпигель» опубликовал интервью Симонова в защиту имени Шолохова. «Литературная газета» обратилась в ЦК с просьбой опубликовать это интервью. Суслов сказал: «Советский народ знает, кто написал «Тихий Дон». И запретил печатать. И с этого времени, с 74-го года, только «Голоса» изо дня в день давали эту клевету на Шолохова. И только белая эмиграция в лице Струве Глеба Петровича, который был профессором Калифорнийского университета, другие белые эмигранты первой и второй волны выступили в защиту. Была создана группа славистов по поручению Нобелевского комитета, которая математическим анализом доказала, что это текст Шолохова. Только после смерти Суслова это было напечатано.

С.Ш.: — Но главное, что оказались найдены черновики, в которых видна большая работа писателя над книгой.

Ф.К.: — Но дело в том, что помимо черновиков еще удалось получить два следственных дела по прототипам, по героям Шолохова. Удалось показать, что это документальная книга о Вешенском восстании, которое было одним из самых тяжелых для советской власти. И Суслов не давал ходу спора в защиту имени Шолохова, чтобы не вытаскивать на публичный спор проблему, о чем на самом деле написан «Тихий Дон».

С.Ш.: — Будет годовщина Шолоховская, круглая дата. Было бы хорошо еще отдельно поговорить. Тем более, есть у меня вопросы и о вашем сотрудничестве с Валентином Катаевым, который вас перетягивал в свой проект, когда он должен был возглавить «Литературную газету». А я, как вы знаете, пишу о Катаеве книгу. Но сейчас хотелось бы узнать, а что вас радует в жизни?

Ф.К.: — Меня радуют в жизни дети. Любой малыш, которого я встречаю на своем пути, гуляя по парку или где-то еще, притягивает мой взор и желание завязать с ним отношения. В принципе, отцовские чувства по настоящему прорезаются только у дедов. Только вот в этом возрасте, когда человек приближается, так сказать, к началу начал, и становится понятен детям, и дети становятся понятными, он только в этом случае начинает по-настоящему любить детей. Вот меня радует каждая встреча с детством. Это, видимо, биологически заложено в человеке.

Полная версия на видео «Открытой студии».

Над программой работали: Сергей Шаргунов (главный редактор «Свободной Прессы», ведущий), Павел Егоров (оператор-монтажер), Майя Мамедова (продюсер), Елена Наумова (фото), Татьяна Парубаймех (бильд-редактор).

Примечание: Уважаемые читатели «Свободной прессы», приносим вам свои извинения за возможные технические неточности, с которыми вы могли столкнуться при прочтении данного материала.