Закон и зараза

Не заметил, как эта зараза проникла и в меня.

С середины 90-х годов мне выпала честь общаться с людьми, которые за так, то есть за бесплатно, ходили на митинги, взламывали колонны ОМОНа, проводили акции прямого действия, садились в тюрьму и достойно сидели там, иногда очень долго.

То есть я наверняка знал, что такие люди есть.

Большинство вокруг не знало, но мне было плевать на большинство.

Ситуация начала меняться в «нулевые». И я помню, что именно Навальный был первым камнем преткновения.

Алексей — мой сотоварищ, я был бы счастлив называть его своим другом, но сейчас у него таких друзей выстроится очередь: многие хотят быть причастны к тому, что имеет вкус человеческого героизма, человеческой трагедии, человеческой истории.

Так что сойдёмся на том, что у нас были с ним общие дела совершенно очевидного толка: нам не нравилась власть в России.

Опыт общения с Навальным всегда, неукоснительно убеждал меня в одном: это очень честный человек, который действительно думает то, что говорит, и живёт так, чтобы его жизнь соответствовала произносимому им.

Потом, конечно, он был — извините за прошедшее время, но я действительно рассказываю о том, что было — итак, он был едва ли не единственным настоящим демократом из числа известных мне: никакого снобизма, открытость, порядочность, и отсутствие всех этих их, кажется, врождённых и неистребимых патологий: когда за каждым кустом мерещатся нацисты, а за поругание пресвятой толерантности тебя могут засунуть в мешок и утопить в собственной слюне.

Потом Навальный являл собой идеальный образец политика нового типа: русское лицо, европейские манеры, умение подать себя и держать себя. Понятно, что в открытой политической борьбе — с эфирами и дискуссиями — конкурентов у него и не было бы; ну, почти не было бы. Мы, конечно, в курсе, что никакой открытой политической борьбы не существует в природе, но не об этом речь.

Рассказывали, как в Лондоне Навальный выступал перед студенческой аудиторией — джинсы, рубашка с закатанными рукавами, безупречный разговорный английский, прекрасное чувство юмора — в общем, студенты были очарованы, хохотали, хлопали, готовы были нести русского парня на руках до ближайшего паба.

На другой день Навального пригласили в английский парламент — так мне рассказывали — он пришёл идеально выбритым, в ботинках Биг Бен отражается, не помню был ли смокинг, но пиджак точно был; ну и вёл себя соответствующе: рисовал графики, сыпал экономическими терминами, как дважды два на блестящем английском доказал бесперспективность российской экономики и нелигитимность российской власти. Парламентарии аплодировали стоя.

Потом я спросил у Навального: а было ли такое? Он посмеялся, сказал, что действительно выступал, но молва всё преувеличила… это, кстати, тоже в его манере: он не звездил, он вёл себя скромно, хотя у нас звёздная болезнь у большинства начинается с куда меньшими исходными данными.

…И вот, имея такое о нём представление, я с какого-то времени в среде своих знакомых и даже друзей стал натыкаться на мнение о том, что Лёша — очень хи-итрый парень, что у него всё-о-о схвачено, что он — «проект».

Поначалу я смеялся: я это слышал сто тысяч раз по другим поводам. Что нацболы — «проект Кремля», даром, что 120 человек из них посадили в тюрьму, а человек пять убили; что Лимонов тоже сел в тюрьму, чтоб «сделать себе PR», и что я сам «проект» и передвигаюсь по Москве на бронированных джипах от Кремля до Рублёвки и обратно.

…смеялся я, смеялся, но, видимо, зараза оказалась въедливой.

Нет, я ни на мгновение не усомнился, как и прежде, в честности Навального — однако как-то понемногу сам стал говорить, что всё обойдётся, что срок, наверное, будет условный, что Навальный умело играет на конфликте интересов внутри Кремля, и шахматную партию свою видит, как минимум, на три хода вперёд — он политик, он это умеет. Так я говорил…

…и заигрался в это.

Потому что всё оказалось совсем иначе и куда проще.

Лёша — в своей, прекрасно известной мне манере, — чуть набычившись, трезво и с безупречным мужеством пошёл на таран. Что-то он там, быть может, просчитывал, на что-то, быть может, рассчитывал — но главный его расчёт всё равно был на себя: я обязан это делать — и я буду это делать, потому что кто если не я.

Только так.

Но среди нас, Бог ты мой, почти никто уже не верит в такие мотивации!

Мы же все стали такие хитро, блин, выдуманные!

Мы же насквозь видим всё — то есть лежим на мутном дне, смотрим вверх и всё просматриваем из своих склизких водорослей.

Мы же как решили: что если мы, вот конкретные мы — никуда не лезем, потому что нам ссыкотно — значит, никто не полезет. «Просто так не полезет никто!» — так звучит в бетоне выбитый закон нашего миропонимания.

А если он лезет, унижая тем самым наше личное достоинство — значит, он, сука, ушлый.

…а оказалось так, что он — нормальный.

Такой, какими все мы по мере возможностей должны были бы стать.

Но не стали.

Шансы ещё есть, конечно.

Но всё равно ужасно стыдно.

Мне с самого утра очень стыдно — что я тоже стал такой прошаренный, такой взрослый, такой умный.

В своё время, когда сажали Лимонова, и мне попадались люди, которые были прошаренные, взрослые и умные, я готов был бить их по наглым лицам за это их пошлое всезнание, и даже бил иногда.

О, как мне хочется, чтоб и сегодня кто-нибудь из нас выбил этот цинизм, эту самоуверенность, это скотское, животное самодовольство: «Ну, пусть посидит… Всё не просто так…».

Есть Божий суд. И всякого, кто сейчас такое говорит, будут бить раскалённой железной линейкой по губам.

Но есть ещё самые главные персонажи этой истории. Объяснившие нам, что перед законом все равны.

Что сказать в ответ?

Явись нам, Закон.

Пусть они тоже ответят по Закону.

В ответ на пять лет Навальному они вполне могут получить пять тысяч пятьсот пятьдесят пять лет по совокупности совершённых дел. Кто-то в этом сомневается?

Фото ИТАР-ТАСС/ Владимир Смирнов