Огненный сорок первый. Октябрь

Немцы движутся к столице. Отзвуки далекой канонады уже слышны в Подмосковье. Впрочем, враг уже приближается к областным центрам. К исходу 7 октября, как вспоминал маршал Георгий Жуков, «все пути на Москву, по существу, были открыты».

Илья Эренбург писал 10 октября: «Вчера я был на военном заводе. Я видел почерневшие от усталости лица: работают, сколько могут. По нескольку суток не уходят с завода. Каждая женщина понимает, что она сражается, как ее муж или брат у Вязьмы сражается за Москву. Она знает, что именно она изготовляет. Чуть усмехаясь, говорит: «Для фашиста…»

Врагу не вызвать паники. Я слышал, как немцы по радио говорили: «Удирают красноармейцы, комиссары, жители». Это мечта Берлина. А Москва молчит. Она опровергает ложь немцев молчанием, выдержкой, суровым трудом. Идут на фронт новые дивизии. Везут боеприпасы. И город, древний город, моя Москва, учится новому делу: стрелять или кидать гранаты. И каждый день на фронтах, не только под Вязьмой, на далеких фронтах — у Мурманска, в Крыму — слышится голос диктора: «Слушай, фронт! Говорит Москва…»"

Вышел приказ об обязательном привлечении работоспособного населения к рытью траншей, расчистке дворов и чердаков от мусора — до трех часов в день, а неработающего — до восьми часов. От этой повинности освобождались лишь беременные и кормящие женщины, а также врачи и больные.

Бывшая заместительница секретаря комитета ВЛКСМ наркомата электростанций Ольга Казарцева, которая вместе с тысячами других москвичей рыла противотанковые рвы, вспоминала: «Основным арсеналом строителей рубежей являлись, как правило, лопаты, ломы, тачки и носилки, — рассказывала она. — У нас же, трудбойцов, главным орудием было кайло — вид мотыги или кирки с двумя заостренными металлическими концами, один из которых напоминал птичий клюв». После работы замерялись нормы выработки и заносились в учетные листы, которые предъявлялись при выдаче еды". Кстати, кормили «трудбойцов» для военного времени неплохо. Утром давали сухой паек, в обед — мясные щи, котлету или кусок мяса. Кроме того, в «меню» были каша и картошка.

В газете «Московский большевик» появились стихи, посвященные строителям оборонительной линии:

«В дни эти, грозовые дни,

Лопата острая, звени.

Влетай, как туча, вверх земля!

Пусть станут пропастью поля!

Мы дружным крепким строем

Врагу могилу роем…"

Немцы, как ни странно, не мешали воздвигать противотанковые укрепления. Вражеские самолеты летали над людьми, орудовавшими лопатами, ломами и кайлом, но не стреляли, а сбрасывали листовки с издевательскими стишками: «Московские дамы, не ройте ямы, придут наши танки — раздавят ваши ямки». Захватчики были уверены, что препятствия — не помеха их танковым армадам…

Наступило 16 октября — день небывалой паники, когда казалось, что древний город вот-вот будет отдан на растерзание врагу. Подробно об этом — в материале «Может, немцы идут по Арбату…». Сейчас — несколько штрихов к той страшной картине.

«16-го проснулся рано, — писал в книге „Неувядаемый цвет“ Николай Любимов. — Голос диктора сорвал меня с кровати. В сознании, в памяти осталось только вот это: положение на фронте ухудшилось. Диктор делает особенно сильное ударение на последнем слове… По Садовой со стороны Кудринской площади и по Тверской к центру движется толпа с узлами и рюкзаками. Идут люди разного возраста… Во всех глазах ужас, переполняющий человека, которого настигает погоня. А по тротуарам гуляющей походкой идет простонародье, весело переговаривающееся и поглядывающее на безмолвную толпу…»

В Столешниковом переулке люди предлагали книжные раритеты, антиквариат и драгоценности. Но никто ничего не покупал, даже за бесценок. Многие решили поживиться добром бесплатно. Сотрудник НКВД Б.Я. Чмелев вспоминал, что в середине октября начался грабеж ювелирных магазинов. Чекисты задерживали воров, среди которых оказался неимоверно жадный, пытавшийся вывезти на детской коляске два чемодана (!) с бриллиантами и золотом.

По всей Москве озлобленные люди опустошали магазины, склады, целые фабричные корпуса. Милиция практически исчезла со столичных улиц. Те же стражи порядка, что остались, «скромно» покуривали в сторонке…

Однако вскоре порядок в городе был восстановлен. Но осталась масса больных вопросов, на которые нет ответа. Почему власти допустили массовые беспорядки, отчего так долго и безучастно наблюдали, как бьется в истерике огромный город? Где были войска НКВД, армейские подразделения? Почему никто из руководителей страны не выступил по радио? Неужели, действительно, Москву собирались сдать немцам?

Москвичи не знали, какую участь готовил им Гитлер, но не надеялись ни на что хорошее. Впрочем, были и другие, прибывавшие в уверенности, что пришельцы наведут — в хорошем смысле слова порядок — и накормят горожан.

В октябре сорок первого женщина с мясорубкой в руке во дворе Колодезного переулка кричала: «Ну, что мы страдаем? Пусть бы коммунисты дрались с фашистами за свои программы, а мы-то при чем?»

Одна из москвичек вспоминала, что один из соседей ее коммунальной квартиры каждое утро выходил на кухню и с ехидной улыбкой спрашивал: «Ну что, завтра нам по радио скажут: „Гутен морген?“»

В народе распространялись самые невероятные слухи. Вот один из них, разлетевшийся по столице в октябре: Сталин слег в нервном параличе. Молотов и Калинин отправились с ним на самолете в Лондон!

20 октября в городе было объявлено осадное положение и введен комендантский час. Были заминированы мосты, заводы, фабрики. Некоторые историки утверждают, что список объектов, которые должны были взлететь на воздух, гораздо больше и в него вошли Большой театр, крупные магазины, музеи. Другие, однако, эту версию опровергают.

…Я хорошо знал этого незаурядного человека. Москвич Леонид Александрович Болотов прошел всю войну. Ленинградский горный институт он закончил через несколько дней после начала войны. Потом — уже в Москве — попал на специальные курсы по подготовке минеров-подрывников. Его зачислили в ОМСБОН — Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения, находившуюся в ведении 4-го управления НКВД, которым командовал небезызвестный Павел Судоплатов.

Первое боевое задание лейтенант Болотов получил 12 октября: было приказано заминировать Электрозавод. «В ночь с 12-го на 13-е я прибыл на место, и… сердце упало: такую махину надо было заминировать за 10 дней, — рассказывал Леонид Александрович, — Я очень разволновался и спросил директора завода: «Как же я один управлюсь? Но он меня успокоил: «Соберем отряд, помогут. Ты их только научи…»

20 тонн взрывчатки раскладывали больше недели, и все это время Болотов боялся одного — непроизвольного взрыва. А на заводе работали десять тысяч человек, которые тут же и ночевали. Домой отпускали только кормящих матерей.

«Панику в Москве в октябре сорок первого видели?» — спросил я.

«Нет… Но один эпизод запомнился — недалеко от Электрозавода видел женщину, которая тащила тюки с материей, может, ворованные. Она столько на себя добра нагрузила, что не выдержала и упала».

«А народ на заводе как себя вел?»

«Гнетущего состояния не было. Многие даже шутили, смеялись, молодые свидания назначали. Правда, когда военные сводки слушали, люди задумывались, мрачнели».

Больше мин в Москве Болотов не закладывал. А вот разминировать пришлось — Бородинский мост — в лютый мороз в конце декабря сорок первого. Через десять с лишним лет неподалеку от моста выстроили многоэтажный дом, где бывшему минеру выделили квартиру. Вот такая судьба…

«Был в центре, — записал в дневнике журналист Николай Вержбицкий. — Москва поразительно опустела. Прошел из конца в конец Ильинку (4 час. дня), и за это время мимо меня проехало едва 4 авто, причем два — военных. А милиционер все же стоит с бездельным белым жезлом на перекрестке и густо курит. В ГУМе работает едва десяток магазинов, галантерейных. Мрак, пустыня, тишина».

В магазинах ничего нет. Только картошка, за которой каждый день выстраивается унылая очередь. Впрочем, иногда «выбрасывают» диковинные для осажденного города продукты — сыр, например. Появляется в продаже пиво и дешевое виноградное вино. Чтобы залить горе или поднять настроение?

В кинотеатрах премьера — «Дело Артамоновых». На всех сеансах — полные залы. Как утверждает «Правда», «в день кинотеатр посещает свыше 80 тысяч человек. 21 и 22 октября кинотеатры выполнили план на 165 процентов…»

Из дневника врача «Скорой помощи» Александра Дрейцера: «В городе стало спокойно. Холодно. Печурки, жаровни, электрические приборы — все в ходу. Из пострадавших домов многие временно переезжают в квартиры эвакуированных. Население привыкает к бомбежкам и реву артиллерии. За Брянским (ныне Киевским — прим. ред) вокзалом забаррикадированы боковые улицы».

Рано утром 28 октября у колонн Большого театра взорвалась бомба, разрушившая часть фасада. Взрывная волна выбила окна в гостинице «Метрополь» и сорвала часть крыши. Было много убитых. Фугаска попала и в продовольственный магазин на улице Горького…

Дочь Сталина Светлана Аллилуева вспоминала: «В Москву я приехала 28 октября — в тот самый день, когда бомбы попали в Большой театр, в университет на Моховой и в здание ЦК на Старой площади. Отец был в убежище, в Кремле, и я спустилась туда. Такие же комнаты, отделанные деревянными панелями, тот же большой стол с приборами, как и у него в Кунцево, точно такая же мебель. Коменданты гордились тем, как они здорово копировали Ближнюю дачу, считая, что угождают этим отцу. Пришли те же лица, что и всегда, только все теперь в военной форме. Все были возбуждены — только что сообщили, что разведчик, пролетев над Москвой, всюду набросал небольших бомб».

При налете немецкой авиации на Москву погиб драматург Александр Афиногенов, возглавлявший литературный отдел Совинформбюро. Он пришел на совещание в ЦК ВКП (б), и роковая бомба попала в здание еще до начала заседания…

Положение на фронте ухудшается — немцы, казалось, неумолимо приближаются к столице. В «Вечерней Москве» появляется статья некоего полковника Хитрова, который наставлял горожан, как возводить баррикады на улицах и рассказывал, как действовать истребителям бронированных машин, вооруженным бутылками с горючей смесью.

Части дивизии Дзержинского, занявшие позицию у стадиона «Динамо», должны были встретить колонны врага на Ленинградском шоссе. Другие войска, сосредоточенные в районе Ваганькова, прикрывали направление Тушино ‑ Серебряный бор. В самом центре Москвы — в районе площадей Маяковского и Пушкина расположили резерв войск НКВД — Отдельную бригаду особого назначения. Артиллерийские батареи выдвинули к Смоленской площади, Бережковской набережной, Новодевичьему кладбищу, улице Усачева. Шла активная подготовка к уличным боям…

В октябре была отпечатана первая листовка, которую московские подпольщики собирались распространять в оккупированном городе: «Под напором превосходящих сил противника наши войска временно оставили Москву. Тяжелая утрата! Но слезами горю не поможешь. За свою многовековую историю Москва и москвичи переносили и не такие удары и всегда выходили победителями…

Убивайте, истребляйте каждого немецкого оккупанта, как бешеную собаку! Взрывайте мосты и дороги, разрушайте телефонную и телеграфную связь, поджигайте склады и обозы, срывайте все вражеские мероприятия…"