Четверть века национального позора

17 ноября мы имели сомнительное удовольствие отметить «серебряный юбилей» гайдаровских реформ. В этот день в 1991 году было впервые объявлено об их проведении. В связи с этим, на первом канале в передаче «Время покажет» и на Общественном телевидении России в передаче «Прав!да?» были проведены тематические эфиры. Я, грешен, не смог удержаться и посмотрел эти ток-шоу. Не могу сказать, что я зря потратил время. Я был восхищен выступлениями моих друзей и коллег по «Свободной прессе» Михаила Делягина и Сергея Шаргунова. Но комментировать их выступления я сейчас не хочу. И Шаргунов, и Делягин, да и я сам неоднократно писали на тему гайдаровских реформ колонки в «Свободной прессе». И я не стал бы писать новый текст «к дате», чтобы просто в очередной раз повторить то, что наши читатели и так хорошо знают, и, я надеюсь, во многом разделяют нашу позицию.

Сегодня я хотел бы поговорить на другую тему. Меня очень заинтересовали, и я бы даже сказал, «зацепили», выступления тех экспертов, которые нашу позицию не разделяют или разделяют не полностью. Я имею в виду в данном случае отнюдь не всех из тех, кто нам возражают. Скажем, мое многолетнее приятельство с Сергеем Жаворонковым, давно работающим в Институте Гайдара, убедило меня в том, что мы вряд ли когда-нибудь сможем принять позиции друг друга по этому вопросу. А вот выступления моего друга Руслана Гринберга и моего доброго знакомого Льва Якобсона дали мне обширную почву для размышления, при том, что я с их принципиальным подходом не согласен.

Первое, что меня зацепило, это то, что Руслан Семенович и Лев Ильич, не сговариваясь, произнесли, независимо друг от друга, практически один и тот же текст. Они сказали: «Я никогда не был сторонником гайдаровских реформ. Наоборот, я их очень много критиковал. Но, будучи лично знакомым с Гайдаром, я со всей ответственностью утверждаю, что не могу согласиться с тезисом о том, что гайдаровские реформы были преступными по замыслу или по исполнению. Я совершенно уверен, что Гайдар добросовестно заблуждался, считая, что и план его реформ, и деятельность по их исполнению были направлены на благо нашей страны и нашего народа. При этом я, конечно, не отрицаю его ошибок, и считаю их очень серьезными». Цитирую не дословно, но мне кажется, что я достаточно точно передал общую мысль Гринберга и Якобсона.

И в отличие от возмущенных возражений разного рода записных гайдаровцев, от выше процитированного высказывания я так просто отмахнуться не могу. И дело здесь отнюдь не только в том, что Гринберг и Якобсон очень серьезные экономисты. Главное для меня то, что они действительно с «самого начала», с 1991 года, и по сей день критикуют, причем очень аргументированно, гайдаровский подход к «введению рынка и частной собственности». Причем, критикуют с тех же социально ориентированных позиций, что и я.

Лично я с Егором Гайдаром знаком не был и вполне могу поверить Гринбергу и Якобсону в том, что Гайдар был порядочным человеком, хотел для всех нас «как лучше», а то, что мы с Шаргуновым и Делягиным называем преступлениями, это всего лишь ошибки экономиста, хотя и весьма серьезные. В общем, очередное «хотели, как лучше, а получилось как всегда». Однако целый ряд обстоятельств не позволяет мне согласиться с этой точкой зрения.

Если деятельность Гайдара и его группировки является «не преступлением, а ошибкой», то почему эти ошибки никогда не были ими признаны? Почему к критике они не только не прислушивались, но и постоянно занимались яростным шельмованием своих оппонентов, вплоть до обвинений в «коммунофашизме»? Почему, в конце концов, они участвовали в волюнтаристском подавлении своих оппонентов с использованием вооруженной силы? Почему они применяли «политику свершившихся фактов», сначала убеждая нас в том, что результатом их «реформ» будет быстрое улучшение уровня и качества жизни большинства из нас, а если что не так, то они «лягут на рельсы», а потом, наоборот, бубнили что-то об «обвальных реформах» и о том, что им «не дали их довести до конца»? Почему они, как верно заметил Михаил Делягин, в конце 80-х рассказывали нам, что нет ничего хуже, чем брать большие кредиты на Западе, а буквально через пару лет утверждали, что такие кредиты являются совершенно необходимыми? Почему они никогда не интересовались мнением нашего народа, и, несмотря на все свои разговоры о «демократии», всегда были последовательно авторитарны в своих действиях? И, наконец, почему же они, блин, так никогда и не извинились перед нами?

Все это не позволяет мне признать деятельность гайдаровцев «просто ошибкой». Разве что, той самой «ошибкой, которая хуже преступления».

Теперь второй тезис, который также независимо друг от друга высказали и Гринберг, и Якобсон. Мол, может Гайдар действовал не самым лучшим и не самым удачным образом, но факт остается фактом — именно благодаря Гайдару и гайдаровцам в России наконец возникла рыночная экономика. То есть здесь предполагается, насколько я понял, что России по жизненным показаниям было необходимо введение рыночной экономики, и что заслуга Гайдара в этом введении во многом перевешивает, или, по крайней мере, умаляет его ошибки.

Вот с этим тезисом я точно не могу согласиться. Прежде всего, не вижу никаких таких «жизненных показаний». Советская система плановой экономики имела кучу недостатков, но действовала она вполне отлаженно. И, честно говоря, вплоть до «каскада госпереворотов» 1991 года, я, несмотря на все вопли «демократов» о «чудовищной неэффективности плановой экономики», так этой самой «чудовищной неэффективности» и не заметил.

Да, в конце 80-х были «колбасные электрички», время от времени пропадали какие-то товары, был «табачный кризис», вводили карточки на некоторые товары — на водку и сахар. Как потом стало известно, горбачевские «кооперативы» принесли очень много вреда экономике, разрушив барьер между наличным и безналичным рублем. Но, как «простой человек» и «простой потребитель», я никакой катастрофы в окружающей себя жизни не замечал. И думаю, не я один такой был. «Ужас»? Да, есть немного. Но уж никак не «ужас-ужас-ужас!!!». Жили себе вполне нормально. И только идиоты, поверившие в сказки про «сорок сортов колбасы» и «рынок всё расставит по своим местам» могли верить в немедленную необходимость введения этого самого «рынка».

Но я готов сделать шаг назад. Пусть рыночную экономику и было необходимо вводить. Хотя, как я уже говорил, я не понимаю, почему ее надо было вводить «немедленно». Но пусть даже и немедленно. Но обвально-то почему? Почему нельзя было вводить эту самую рыночную экономику постепенно? Создать двухсекторную модель экономики. Завести рыночный сектор. Показать всему народу преимущества этого сектора. И потихоньку перетаскивать из планового сектора в рыночный человеческие и материальные ресурсы. А так-то зачем? «Весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем…»

Но даже если обвально, то почему таким дурацким образом? Почему директорам предприятий внутри технологических цепочек не дали хоть как-то договориться о будущих ценовых пропорциях? Почему объявили о реформах заранее и спровоцировали массовый ажиотажный потребительский спрос вместе с массовым придерживанием товаров под прилавком? Зачем не просто обвально разрушили плановую экономику, но и в один момент сделали убыточными все отрасли, кроме тех, которые могли немедленно отгружать товар на экспорт за валюту? Зачем вместо пятикратного повышения цен допустили чуть ли не стократное? Зачем обнулили сбережения населения, но при этом так и не признали внутреннего долга? Ну, и так далее. И, замечу, все это сделали люди, добившиеся отставки премьера Рыжкова за небольшое повышение цен на хлеб.

Я вижу всему этому несколько объяснений. Массовая паранойяльная истерика в «верхах» на тему о том, что реформы должны стать «необратимыми», не то «вернутся коммунисты». Я, честно сказать, до сих пор не понял, кто такие эти самые «коммунисты»? А ведь эти страхи продержались до 1996 года. Другая причина — это неприязнь к собственному народу, и страх перед ним. Тот самый страх, который мы сегодня видим в Америке у клинтоновцев. И хотя формальной отговоркой для обнуления сбережений была выбрана отговорка про «страшный навес инфляции потребительского спроса», но всем уже тогда было ясно, что реформаторы боялись того, что сбережения населения могли быть направлены на участие в приватизации. Потому что нечего всяким «белым мужчинам» приобретать в собственность предприятия. Эти предприятия должны достаться исключительно «приличным людям». И не надо мне говорить, что я-де «нагло и чудовищно лгу», как это любят, в таких случая, делать гайдаровцы.

Я эти разговоры своими ушами слышал. И что собственность не должна достаться «красным директорам», и что она не должна достаться «быдляцким трудовым коллективам». И что «у этого народа нет протестантской этики», и поэтому «для его воспитания» был бы полезен «небольшой временный голод». И наконец, что разрушение промышленности и сельского хозяйства и массовая нищета совершенно неизбежны — «надо расплачиваться за преступления и ошибки советской власти». И, конечно, «фундаментальную науку мы не потянем». Тем более, что там все только и делают, что «пьют чай».

Так что ни в том, что «ошибки» гайдаровцев не являются преступными, ни в том, что введение ими рыночной экономики умаляет их «ошибки», меня уважаемые оппоненты ничуть не убедили.

И наконец, третий тезис, самый тонкий, высказанный на этот раз одним Русланом Семеновичем. Гринберг сказал, что, по его мнению, употребление слов «преступные действия» и «преступник» в отношении политических оппонентов должны быть табуированы. Говорить всегда надо именно об «ошибках», а не о «преступлениях», поскольку вменение оппоненту «преступного поведения» является контрпродуктивным и разрушает саму возможность существования политики. Поскольку на обвинение противника в преступных действиях неизбежно последует контробвинение: «Сам ты преступник!». Такой обмен обвинениями разрушает, по мнению Гринберга, саму возможность политической коммуникации. Тут я с Русланом Семеновичем полностью согласен. Тем более, что, насколько я понимаю, это высказывание у Гринберга не является случайным. Оно не только лично выстрадано, но и, насколько я понимаю, вытекает из самой политической и экономической философии Гринберга, изложенной в его с Рубинштейном книгах.

Но когда я говорю, что я с Гринбергом по этому вопросу согласен, я имею в виду, что мое согласие является методологическим. Я согласен с Гринбергом умом, но не всегда смогу с ним согласиться сердцем. Я готов говорить об ошибках, а не преступлениях в адрес многих русских политиков ХХ — ХХI веков. Относительно Николая II, Хрущева, Брежнева или Горбачева. Но вот когда я читаю о том, как красные расстреливали заложников, или о том, как белые вешали и массово пороли крестьян, мне довольно трудно называть все это «ошибками», а не «преступлениями». Точно также я себя чувствую, когда речь идет об уничтожении почти миллиона невинных людей в 1937 — 1938 годах. И мне в данном случае совершенно неважно, были ли это, как говорят одни историки, «сталинские репрессии», или, как им возражают другие историки, это были репрессии, организованные врагами Сталина из обкомов и НКВД. Но в любом случае, счесть эти массовые расстрелы просто «ошибкой», у меня никак не получается.

Так вот. Когда речь идет о Ельцине и Гайдаре, я нахожусь в почти таком же затруднении. Счесть массовое разрушение промышленности и сельского хозяйства и массовое обнищание большинства населения, последствия которых не преодолены и по сей день, просто «ошибками», пусть даже «трагическими ошибками», а не проявлением злой и равнодушной воли, у меня никак не получается. Именно поэтому я и озаглавил эту колонку «Четверть века национального позора».