Семейный портрет в тюремном интерьере

Всё это время их родственники и близкие на что-то надеются: на непредвзятость следствия, на честность прокуроров, на справедливость судей, на активность правозащитников, на общественный резонанс, на Женевские и Минские соглашения, на президентскую амнистию, на обмен, на благотворительную помощь по внесению залога, на скорое освобождение…

С родителями, женами, детьми, друзьями «апрельских узников» (задержанных 8 апреля 2014 года при зачистке здания Харьковской обладминистрации) и других политзаключенных я часто общался в коридорах Киевского районного суда. Многие из них приходят на судебные заседания и к своим родным и близким, и к их товарищам по несчастью. Из 65 обвиняемых «апрельского призыва» значительную часть выпустили под залог, кто-то находится под домашним арестом. Но два десятка человек больше года просидели в СИЗО.

Прошлым летом на первых судебных заседаниях по делу Спартака Головачёва, Дмитрия Пигорева, Валерия Калугина, Сергея Полищука было людно и оживленно. Спартака встречали и провожали аплодисментами. За год эта группа поддержки заметно поредела. Некоторые из участниц женского движения, приходившие в прошлом году на все суды, нынешней весной были тоже арестованы. Кто-то был вынужден покинуть Украину.

На одном из первых заседаний милиционеры не пускали младшую дочь Головачёва в зал суда: требовали снять георгиевскую ленточку… А его старшая дочь Аня что-то рисовала тогда на блокнотных листочках. Получился пронзительный судебно-тюремный цикл. Глубоким психологизмом запомнился рисунок «Встреча», где изображено свидание в СИЗО. Это семейный портрет в тюремном интерьере: отец с телефонной трубкой за стеклом, подтянутый, непреклонный; затылки, хрупкие плечи дочери и матери — любовь, смирение, нежность, тревожное ожидание…

Год назад Виктория Головачёва, жена Спартака, плакала от отчаяния. Семейный бизнес рушился. Отец Спартака попал в больницу — и оттуда ездил на судебные заседания. Младшая дочь Настя не могла привыкнуть к тому, что отца нет рядом: звала и искала его по ночам. Виктория в те дни говорила: «Мне не хватает сил, чтобы поддержать всех — и детей, и родителей. Самой где их взять?».

С тех пор много воды утекло. Стало понятно, что процесс искусственно затягивается. Через залы судебных заседаний прошла череда свидетелей — курсантов и милиционеров. Ни один из них не опознал никого из 65 «апрельских узников».

Мария Ивановна, мать Дмитрия Пигорева, сокрушается: «Они не швыряли коктейли Молотова в милиционеров, не били их цепями и палками, как это было в Киеве. Никого из активистов майдана, захвативших ту же самую обладминистрацию в феврале, не посадили. Хотя после них, когда их вышибли из здания (1 марта 2014 года — авт.), нашли и оружие, и шприцы… Что они там делали неделю с оружием и шприцами? Кто подсчитывал, какой они ущерб нанесли? Но сидят только наши! Всё, что Дмитрию предъявили, — это фотография 6 апреля 2014 года: он стоит между милиционерами и людьми, напирающими на них. Ладонью упирается в милицейский щит, а другой рукой отстраняет тех, кто напирает. Он сам объяснил, что на этой фотографии: призывал, чтоб без насилия, чтоб не было кровопролития, чтоб не повторилось то, что в Киеве происходило».

Ее сын был на месте событий как журналист правозащитного издания (пусть и малоизвестного). Сам Бог велел куда более известным правозащитникам если не проявить участие к коллеге, то хотя бы заинтересоваться его делом… Однако нынешние правозащитники и носители либеральных ценностей, как правило, проходят по другому ведомству: с «веленьем божиим» их пути не пересекаются…

Пенсионерке Пигоревой не под силу собрать 146 тысяч гривен залога. Поэтому не удается смягчить меру пресечения для сына, который с тремя хроническими заболеваниями провел 14 месяцев в СИЗО. Вита Головачёва говорит: «Пигорева в переполненной камере держат, больного. Там спальных мест меньше, чем людей. Красный Крест подтвердил это. Но что толку? Все эти представители ООН, ОБСЕ, Красного Креста что-то записывают, фиксируют… А ребята сидят».

Мария Ивановна рассказывает: «Недавно у Нестерова (это один из „апрельских заключенных“, остающихся в СИЗО — авт.) умерла дочь. Она болела. Постоянно нуждалась в лекарстве. А отца держали в камере. Его даже на похороны не выпустили, не смягчили меру пресечения. Очень „опасен“, видимо».

Наталия, мать Валерия Калугина, самого юного из «апрельских заключенных», осталась без работы. Одна воспитывает двоих младших сыновей. А на суды к старшему иногда приходит вместе с его подругами. «Девятнадцать лет Валере в СИЗО исполнилось». «А чтоб двадцатилетие встретить в кругу семьи, — какой залог требуется? Тоже 146 тысяч гривен, как и Пигореву?». Наталия шутит: «Нет, ему как самому молодому на 12 тысяч больше загадали».

Когда Головачёва, Пигорева и Калугина выводят из зала суда, Наталия кричит вслед сыну: «Валера, я тебя прошу: улыбнись хоть раз!».

За год затяжного судебного процесса Виктория Головачёва свыклась со многими проблемами, которые поначалу казались неразрешимыми. Как только случились неприятности, Спартака, учившегося на 4 курсе в институте физкультуры, отчислили за политическую неблагонадежность. Когда Головачёва арестовали, Виктории позвонил его одесский друг (начинали вместе бизнес). Говорил: «Он дурак! Куда он полез?!» Поддержал, стало быть… «Спартак выплачивал кредиты, доставшиеся ему от брата. Пока не попал в СИЗО. Все дела пошли под откос. Я не в состоянии была выплачивать по 4 тысячи долларов кредитов ежемесячно. Спартак сказал, чтоб я забыла об этой проблеме. Я перестала платить. Вернее, платила по чуть-чуть, сколько получалось. Суд вынес заочно решение: удовлетворить иск кредиторов. Якобы письмо в колонию пришло. Стоит печать, что колония его получила. Но Спартак никакого документа, никакого письма в глаза не видел».

Она уже не задается вопросом, где взять силы, чтоб поддержать всех. Она просто находит эти силы. Часть семейного бизнеса удается вести самой. Виктория быстро уяснила, что судебная система — это сплошной Кафка. А значит, причитать и возмущаться — бесполезно. Поняла, как использовать бесконечное ожидание в судебных коридорах не для накручивания себя, не в ущерб семье, а с пользой для дела. Пока все ожидают приезда автозака, пока длится перерыв в судебном заседании, она обзванивает заказчиков, живо обсуждает с ними размеры и фасоны… При этом краем глаза внимательно следит за комнатой, куда приводят заключенных до и после заседания: нужно не прозевать момент и оставить передачу. «Спартак выговаривает мне: „Уши уже болят от твоих звонков!“. Он и за стеной иногда слышит эти телефонные разговоры. Или чувствует…».

Прошлым летом, перед одним из заседаний, в зале суда милиционер с автоматом отодвинул Виту, пытавшуюся протиснуться к клетке, где стояли заключенные. Она смотрела на обидчика испепеляющим взглядом, выписала ему убийственную характеристику, долго не могла успокоиться… Сейчас всё происходит иначе. Выработался навык: проходя мимо клетки, Вита спокойно целует мужа незаметно для милиционеров. Она часто попадает в кадр, находясь рядом со Спартаком, у клетки. Есть какая-то вопиющая несправедливость в том, что эта красивая пара разделена решеткой.

Виктория вспоминает: «Когда Спартака прошлым летом перевели на „сотку“ (исправительная колония номер 100 — авт.), я поначалу даже думала, что всё к лучшему… Там умиротворяющий пейзаж, лес… Обстановка не такая угнетающая, как в харьковском СИЗО на Холодной горе. 14 февраля (как сейчас помню — была суббота) я ехала к Спартаку, везла передачу. Планировала повидаться с ним днем раньше. Но в пятницу тринадцатого — побоялась ехать. А в субботу был лед ужасный… Не доехав до колонии, слетела в кювет. Машина два раза перекувыркнулась. Мне помогли выбраться — вернулась домой, чтоб не расстраивать Спартака. Но он почувствовал. Я приехала к нему через два дня, стала рассказывать. А Спартак говорит: „Я всё знаю“. Он всё это время, в заключении, ведет дневник. Тетрадку испишет — и передает мне. И вот в февральской тетрадке он в ту самую субботу записал: „Проснулся с чувством того, что что-то произойдет. Начал молиться. И ближе к двенадцати чувство того, что кого-то отмолил от смерти“. Потом пишет в этом субботнем дневнике обо мне: „Нехорошее чувство с утра перешло в усталость и боль. Молю Бога о ее покаянии, о ее здоровье“. И на следующий день — опять о том же: „Такое чувство, что вчера что-то произошло. Точнее — чуть не произошло что-то ужасное… Кажется, отмолил кого-то из близких. Может, у кого-то был приступ, или несчастный случай трагический мог быть“. Когда мы увиделись, он мне сказал: „Бери детей — езжайте в Святогорскую Лавру, к отцу Серафиму. У тебя неправильно расставлены приоритеты: бизнес на первом месте“. Хотел, чтоб мы поехали в Святогорск на послушание на неделю… Писал в этих тетрадках и о моем „убийственном упрямстве“. Но с другой стороны — как я могу уехать далеко на неделю, когда муж в тюрьме? Я тогда в Борисоглебский монастырь съездила. Это как раз рядом с колонией. Отстояла службу…».

Виктория говорит, что икона Николая Чудотворца не раз спасала мужа от смерти. С этой иконой она всякий раз ездит в колонию к Головачёву. «У Спартака христианское имя — Александр.

Виктория показывает благословение митрополита Харьковского и Богодуховского Онуфрия. Рассказывает, как муж получил его… Вскоре после аварии, приключившейся по дороге в колонию, Виту ожидало еще одно испытание: в конце февраля Спартак объявил голодовку. И держал ее 25 дней. «Когда он объявил, что на следующий день выйдет из голодовки, к нему приехал начальник пенитенциарной службы Харьковской области. И приехал не один, а с владыкой. До этого полгода не могли добиться, чтоб священник к нему пришел. А тут, поскольку голодовка имела большой резонанс, к нему и отец Павел, который окормляет колонию, был допущен. А потом и владыка из Свято-Покровского мужского монастыря у него побывал. Отсюда — и благословение митрополита. И самое главное: разрешили крестик носить, чего на зоне практически невозможно добиться…».

Визит начальника пенитенциарной службы к Головачёву имел и другие положительные последствия. Спартаку, выходящему из сухой голодовки, разрешили домашнюю еду. «Поначалу передавала супы с перетертыми овощами. Блендером взбивала. Еще просил „помазуху“: сало, перекрученное с чесноком. На хлеб намазывать. Вот я ему каждый раз в ведерко майонезное эту „помазуху“ накладывала. Потому что паштет, колбасу, тушенку он не ел… А сейчас котлет ему нажарю. Ну и кабачки, морковь, свеклу. Всё, что моему спортсмену надо».

Кроме того, администрация колонии прислушалась к некоторым требованиям Головачёва. «Обыски теперь только в его присутствии проводят. Раньше было: выйдет на прогулку — постоянно в камере что-то ищут. Радио включали в коридоре так, что в камере слышно. Видимо администрация колонии заботилась, чтоб заключенные с ума не сошли! А теперь музыку наконец-то убрали. Спокойно читать можно».

Во время пребывания в холодногорском СИЗО Спартак перечитал всю русскую классику, которая есть в тюремной библиотеке. Находясь в ИК-100, заказывает богословскую литературу. Сейчас читает книги Олеся Бузины, воспоминания Сергея Фуделя…

Виктория улыбается: «А еще — целая сага о черной косоворотке. Просил полгода. Нашли в интернет-магазине. Брат купил в России. Но привезти на Украину не мог — ему не разрешили бы въезд. Я поехала в Россию, забрала эту косоворотку (см.фото), несла ее пешком через таможню. На недавних заседаниях суда Спартак эту обновку уже „выгулял“… Он никому не даст соскучиться… К нему пятый раз подсадили парня. Спартак заподозрил, что неспроста. Тот очень активно приставал с расспросами о сепаратистах. Спартак заставил его молиться. Занялся его воспитанием: от курения отучил».

А тем временем младшая дочь Настя мечтает о том, чтобы папа опять занялся ее воспитанием… Раньше он сам придумывал сказки и рассказывал ей перед сном. Потом этих сказок ее лишили.

Фото автора

Харьков