Так чьи же мы внуки?

Мой друг, историк и общественный деятель Юрий Московский недавно высказал замечательную мысль, на мой взгляд, буквально закрывающую все дискуссии как о «великом, могучем Советском Союзе», так и о «великой России, которую мы потеряли». Он заметил, что подавляющее большинство из нас, сегодняшних граждан России, не является ни потомками «видных советских деятелей», ни потомками «палачей из НКВД», равно как не являются потомками «невинных жертв кровавых сталинских репрессий».

Беру все эти словосочетания в кавычки, так как они являются элементами за прошедшие 30 лет навязших почти у всех в зубах пропагандистских дискурсов.

От себя добавлю к этой мысли Юрия Викторовича, что ровно также подавляющее большинство из нас не является потомками дворян, священников, капиталистов, дореволюционных интеллигентов, чиновников или офицеров. Более того, подавляющее большинство из нас даже не являются потомками дореволюционных рабочих.

Поскольку подавляющее большинство из нас, как верно отметил Московский, являются потомками дореволюционных крестьян. Деды и прадеды большинства из нас пришли в город не раньше 30-х годов — времени коллективизации и индустриализации. А среди этого большинства немалая часть пришла в города после войны, а то и в 60−70е годы.

Мне этот ход мыслей представляется чрезвычайно важным. Более того, этот ход мыслей кажется мне крайне способствующим реализации «нового национального единства», зарождающегося на наших глазах «после Крыма» и в ходе шествий «Бессмертного полка».

Потому что если 80% русского и других коренных народов России являются потомками дореволюционных крестьян, то это означает две очень важные вещи. Во-первых, 80% граждан России унаследовали от своих крестьянских предков один и тот же культурный уклад, одни и те же социальные привычки, общую ментальность и общие ценности. Такая социально-культурная однородность весьма способствует национальному единству и национальной солидарности.

Во-вторых, это задает совершенно новую перспективу рассмотрения нашей недавней истории. Это значит, что те из нас, кто ностальгически мечтает о дореволюционной России или раннем Советском Союзе, мечтают, в сущности, о чужих странах и идеологически воюют на чужих войнах. Потому что и дореволюционная Россия пореформенных пятидесяти шести лет, и Советский Союз до двадцать девятого года, а то и до войны, это страны и эпохи, где почти все значимые исторические события происходили в среде дореволюционных 20% или советских предвоенных 30% городского населения.

А деревня, вплоть до коллективизации, за исключением периода Первой мировой и гражданских войн для мужчин, продолжала жить своей жизнью и не так, чтобы очень интересовалась «всеми этими городскими безобразиями».

Это же, разумеется, относится и к тому, на чем акцентировал свое внимание Московский. К вопросу о «палачах» и «жертвах». Большая часть и советских «палачей», и советских «жертв», по крайней мере, до начала Великой отечественной — это городские жители. И это остается таковым, даже если ограничить мысль Московского всеми необходимыми поправками.

Я имею в виду, что если даже вычесть из тогдашнего крестьянского большинства крестьян-жертв коллективизации, голодомора и репрессий 30-х годов, то оставшееся за этими вычетами крестьянское большинство все равно будет «подавляющим большинством».

И это абсолютное большинство определяет и нашу историческую память, и наши базовые взгляды и ценности. За одним естественным исключением, о котором я хочу поговорить позже, и которое касается нашей общей причастности к высокой русской культуре.

Говоря об исторической памяти, следует понимать, что она, как верно отметил тот же Московский, в более-менее «горячем» виде живет не более трех поколений. Но и темы более ранних времен в ней, разумеется, тоже присутствуют, хотя и в сравнительно «холодном» виде.

Так что совершенно понятно, что «горячим» фундаментом нашей общей памяти сегодня является память о Великой отечественной войне. Более ранние события в нашей общей памяти, разумеется, присутствуют, но в гораздо более скрытом виде. Однако эта «скрытая память» в значительной степени определяет наши оценки послевоенного прошлого и нашей современности.

Полагаю, что в общей памяти нашего национального крестьянского большинства присутствуют и злость на Романовых, которые «так и не дали землю», ненависть к дворянству, которое не только «землю нагло присвоило», но и «хамило по беспределу». От гражданской войны остались и раздражение на красных с «ихними продразверстками», и ненависть к белым, которые «вешали, пытали и пороли». Раздражение на продразверстки сильно уравновешивается глубокой благодарностью к большевикам, которые «дали, наконец, землю», и, наоборот, усиливается раздражением на «ихнюю коллективизацию» и «разрушение церквей».

В общей памяти крестьянства 70-х годов симпатии к советской власти возобладали, и именно эти симпатии сегодня определяют глубочайшее разочарование уцелевшего русского крестьянства в адрес постсоветского режима с его «разрушением колхозов» и «враньем про фермерство». А вот настроения городского большинства крестьянского происхождения в значительной мере определяются теми достаточно амбивалентными оценками, о которых я говорил в предыдущем абзаце.

И общее избирательно-положительное отношение к советскому прошлому, которое сегодня господствует, при котором советский период воспринимается как время действующих социальных гарантий, вертикальной мобильности и уверенности в завтрашнем дне, но при обязательном добавлении «но многое было неправильно, и это надо было менять», это отношение явно восходит к тому же амбивалентному «крестьянскому комплексу», о котором я говорил выше.

Из этих же причин вытекает и отношение нашего крестьянского большинства к нынешним властям, когда ненависть к олигархам и уверенность в необходимости «пересмотра воровской приватизации» соседствует с добрым отношением к Путину и лояльным отношением к институту бизнеса.

И, самое главное, все эти причины, как я уже говорил, определяют наше базовое отношение к жизни. Когда большинство из нас считает себя православными христианами, но в храмы ходит «креститься, венчаться и отпеваться», на Пасху, максимум, «святят куличи» и «смотрят на Крестный ход». Когда каждый трудовой коллектив у нас, включая правление крупного банка и совет директоров нефтяной компании, в значительной мере функционирует как передельная община.

И, разумеется, все это определяет наши представления о справедливости. И эти представления разделяют даже очень богатые люди, понимающие, при этом, что сами они живут не по справедливости. И все это, конечно, за исключением тех «14%», которые не являются потомками крестьян, и которых я бы иронически назвал «союзом потомков палачей и жертв».

И все сказанное дает возможность воспользоваться нашей социокультурной однородностью при формировании политической нации. Но есть тут, как я уже говорил, одно важное исключение, связанное с нашей причастностью к высокой культуре. И что с ним делать, я, честно говоря, не знаю.

То есть, если речь идет о «базовом уровне» причастности к высокой культуре, то здесь проблем нет. Мы причащаемся к высокой культуре через уроки истории и литературы в школе и воспитываемый этими уроками патриотизм, в общем-то, никак не противоречит лежащему в основе нашей национальной психологии «крестьянскому комплексу».

Но вот дальше, когда мы переходим на, так сказать, «продвинутый уровень», начинаются проблемы. Потому что чем бы серьезным ты не увлекся, историей, философией, математикой, физикой и т. д., у тебя неизбежно возникают проблемы с авторитетными для тебя предшественниками и основателями. Потому что среди них чуть ли не абсолютное большинство либо расстреляны, либо в тюрьме сидели подолгу, либо в эмиграцию уехали, либо десятилетиями таились от советской цензуры и лживо притворялись лояльными советской идеологии. Не режиму, подчеркиваю, а идеологии.

И что делать с этим мартирологом, я, честно говоря, не знаю. Потому что духовное родство, лежащее в основе любого серьезного культурного занятия, сильно противоречит тому чувству «скорее, терпимости» к советскому режиму, которое присутствует у большинства из нас по «крестьянской линии». Хотя, конечно, и «отредактированной».

Так что этот вопрос я оставляю открытым. Впрочем, иногда мне кажется очень правдоподобной мысль, которую я вычитал у одного мистически настроенного автора. Он высказал предположение, что самодержавие с дворянством так достали «крестьянский эгрегор» нашего народа, что тот на мистическом плане мобилизовал всевозможных революционеров, в основной массе, нерусских, для того, чтобы с их помощью избавиться, наконец, от ненавистного дворянства. Ну а те, будучи в основной массе людьми психически неадекватными, помимо выполнения поставленной задачи, еще и много кровушки пролили. Но задачу свою выполнили.