Борис Ельцин и творческая интеллигенция

Сначала Ельцин и творческая интеллигенция друг друга в упор не видели. Первый секретарь МГК с рвением махал новой метлой на вверенном ему участке и копил претензии к начальству, которое копило претензии к нему. Интеллигенция же тогда именно с начальством — т.е. с Михаилом Горбачевым — находилась в одной связке. По отношению к Горбачеву она испытывала смешанное чувство зависимости и признательности. Горбачев позволил говорить (писать, печататься, выступать) и придал ускорение инертной жизни (будь то творческий союз, журнал, академический институт) и соответственно — ротации кадров на интеллектуальном пространстве etc., etc. В конце концов Горбачев был одним из них — гуманитарий, окончивший МГУ…

Знаменитый — первый! — бунт Ельцина в октябре 87-го интеллигенция саркастически окрестила «бунтом на коленях». А Гавриил Попов, экономист (и недюжинный литературный критик) сравнил бунтаря со Львом Троцким и обвинил его в «авторитарно-консервативном авангардизме» — остроумный оксюморон. «Трудно складывались отношения с интеллигенцией, — говорил Ельцин в „Исповеди на заданную тему“, — кто-то пустил миф, наверное, это как-то связали с моим характером, что я лидер сталинского типа, но это абсолютная неправда. Хотя бы потому, что я нутром своим, всем своим существом против того, что произошло в те годы…». Против Ельцина работала и его встреча с участниками «Памяти» — либеральная интеллигенция подозревала здесь антисемитизм.

Смычка

Под боком (и крылом) власти и с ее соизволения складывалась радикально-демократическая оппозиция власти — Московский клуб интеллигенции. В его рамках и произошла судьбоносная смычка интеллигенции и Ельцина: это был брак по взаимному расчету. Членам Московского клуба, будущим межрегионалам, нужен был таран, «нож бульдозера», по выражению Михаила Полторанина. Или — харизматический лидер, если говорить по-другому. Ельцину же нужен был свой «мозговой трест», продуцирующий идеи и идеологию. Ибо в отношении идей он был tabula rasa, как заметил Андрей Сахаров.

Действительно, лучше Ельцина кандидатуру найти было трудно. Его как пострадавшего уже любила улица, толпа, народ. «Я вольный каменщик, я ухожу в Госстрой», — смеялся Александр Ерёменко… И вот уже наиболее впечатлительные московские дамы вешают у себя в служебных кабинетах портрет бунтаря, актриса в спектакле «Седьмой подвиг Геракла» на сцене «Современника-2», обращаясь прямо к зрителям, обвиняет их в равнодушии к судьбе нового Геракла, пытавшегося разгрести авгиевы конюшни Москвы. Пожаловавшись в «Исповеди» на трудности в отношениях с интеллигенцией, Ельцин тут же вспоминает, что ему протянули руку Екатерина Шевелева, Ирина Архипова, Марк Захаров, Кирилл Лавров и автор Чебурашки Эдуард Успенский.

Кроме того, Ельцин был родом из партноменклатуры, то есть знал правила аппаратной игры и знал, как их можно красиво нарушить; он стоял близко к трону…

Свое оформление радикально-демократическая оппозиция получила на I съезде народных депутатов СССР, с объявлением о создании Межрегиональной депутатской группы (МДГ). Ельцин стал одним из пяти ее сопредседателей. Прочие — Андрей Сахаров, Виктор Пальм, Юрий Афанасьев, Гавриил Попов. Примечательно, что первое собрание МДГ прошло в Доме кино…

Идейная база межрегионалов складывалась из разных источников. В первую очередь, это, конечно, идеи Сахарова: отмена 6 статьи Конституции, ограничение функций КГБ защитой международной безопасности СССР и (в долгосрочной перспективе) конвергенция социализма и капитализма. В области экономики — частная собственность и рынок без вмешательства государства. А также — распад «советской империи». Ориентировались на Запад, прежде всего на США. «Мы решили, что лучше всего учиться у США, где демократия существует на протяжении 200 лет», — говорил Ельцин в интервью. Именно он, кстати, думая о Горбачеве, начал активно пользоваться словом «импичмент» — сколько раз оно потом ему отзовется!..

Ельцин, надо признать, был восприимчив к идеям и словарю новых своих товарищей-наставников. Он просил о «политической реабилитации при жизни», говорил о «социалистическом плюрализме мнений» и даже всуе поминал Канта. «Как выразился Кант, только способность голосовать составляет квалификацию граждан. Так вот, я очень верил в квалификацию граждан Москвы» (это о выборах 89-го).

Сахарову не очень нравился Ельцин, если не сказать — совсем не нравился, как человек чуждой среды. И Ельцину не очень нравился Сахаров, но по иной причине: потому что самим своим присутствием не давал возможности претендовать на лидерство. Но Ельцин терпел, если угодно — со смирением даже терпел, как терпит школьник, желая выйти в отличники.

После смерти Сахарова в декабре 89-го Ельцин стал председателем МДГ. Цели были ясны, задачи определены — ведь МДГ представляла сама себя как нечто вроде теневого правительства или правительства в изгнании. Сахаров в последнем выступлении перед межрегионалами оставил своего рода политическое завещание. Он призывал соратников к «решительным политическим шагам», говорил о невозможности эволюционного пути развития. «Единственный путь, единственная возможность эволюционного пути — это радикализация перестройки».

И Ельцин набирал политический и идеологический капитал, снабженный изрядной долей радикализма, который культивировал его «мозговой центр» и который импонировал ему самому. 29 мая 90-го года Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР, а 12 июля сделал красивый жест — вышел из партии… Учителя скромно стояли в тени, но далеко не отходили, чтобы не упускать ученика из вида. Свою работу они исполняли основательно, но исподволь.

Притом Ельцин тогда не вызывал симпатий у значительной части интеллигенции. Во-первых, ему не доверяли патриоты; во-вторых, — его не любили демократы, предпочитавшие Горбачева. Так, в частности, Игорь Клямкин и Андраник Мигранян противопоставляли «серьезного реформатора» Горбачева «необольшевистскому лидеру», «популисту», «идеологу люмпенского социализма» Ельцину. «Ругать Ельцина — признак реакционности, — писала рижская „Атмода“. — Или же элитарности: интеллектуалы-демократы посматривают свысока»…

Но все же первый опыт альянса Ельцина и интеллигенции завершился более чем успешно — Ельцин стал президентом России. А представители интеллектуальной элиты получили каждый свое, согласно вкладу в общее дело.

Победа и её плоды

Год с небольшим президентства — до августа 91-го мчал на всех парах. Законом о печати от 1 августа 1990 года была отменена предварительная цензура, что не могло не понравится творческой интеллигенции. Борясь за власть, Ельцин оглашает все те же идеи, которые обкатывались межрегионалами и которые составляли его предвыборную программу: частная собственность на землю, средства производства, природные ресурсы и акционирование государственных предприятий, ликвидация Советов и введение парламентаризма; нерегулируемый рынок и либерализация цен. Он предупреждает, что 91-й год «будет решающим: или демократию задушат, или мы, демократы, не только выживем, но и обязательно победим в этом году».

Представители патриотического стана, Валентин Распутин и Василий Белов, обращаются к нему с открытым письмом: «Призывы и рассуждения о традициях русской воинской чести славы, прозвучавшие в Вашем обращении к военнослужащим (речь идет о призывах к советским солдатам в Литве. — Прим. ред.) и провоцирующие армию на нарушение присяги лишний раз подтверждают Ваше пренебрежение российской историей и доказывают склонность к политическим играм». Потом они подпишут вместе с другими патриотами «Слово к народу», которое демократы назовут прологом к ГКЧП, а Ельцин — «плачем Ярославны».

Деминтеллигенцию, напротив, в этот период охватывает слегка истерическое возбуждение (впрочем, как и общество в целом). Интеллигенты окунаются в митинговую стихию («Слава богу, есть теперь куда шубу надеть», — простодушно радуется одна литературная дама), митингуют, критикуют, но сказать, что определились четко — нельзя. Все расставляет по своим местам август 91-го — кто сомневался, тот поверил; кто всё правильно понял, тот быстро сориентировался; кто ждал, тот дождался.

Если верить обитателям литературного гетто «Аэропорт» или Переделкино, то выйдет, что все они не смыкали глаз в «Живом кольце». После августа труднее было найти человека, который не был тогда у Белого дома… Однако на самом деле все не так просто. Могу сказать, например, что 19 августа 91-го года в редакции журнала «Знамя», одного из бастионов перестройки во главе с Григорием Баклановым, царили пораженческие настроения: биться против ГКЧП за Горбачева, а тем более за Ельцина здесь никто не собирался. Обсуждался всерьез вопрос о том, что из готовящихся публикаций пройдет цензуру ГКЧП, а что лучше самим снять загодя…

Когда я сказала, что появились листовки, подписанные Ельциным, Хасбулатовым и Силаевым, что народ не хочет ГКЧП, что на пересечении улицы Горького и Охотного ряда становятся баррикады, Бакланов сумрачно и обреченно возразил: «Да что там этот народ… Я видел из машины: едят мороженное, как будто ничего не происходит». Определенно высказалась лишь Наталья Ивановна, предложив написать письмо в поддержку Ельцина, но ее никто не поддержал. И только когда заговорщики помчались во Внуково, на телеэкране возникли лошадки «Вестей», а в редакции — Евгений Евтушенко, настроение резко переменилось. И 22-го редакция «Знамени» ликовала, празднуя чужую победу, которую воспринимала как свою заслугу.

Позже в романе «Не умирай прежде смерти» Евтушенко опишет Ельцина, которого мучает совесть в виде гранитной приступочки крыльца Ипатьевского дома (все, что осталось). А утром 19 августа он будто въяве слышит голос академика Сахарова… Не так наивно, как кажется — ведь к решительным политическим шагам призывал как раз Сахаров…

Сразу после августовской победы, некоторые из писателей, собравшиеся в еще советском ПЕН-центре, хотели сделать заявление с требованием немедленной отставки Горбачева. Но более осторожные собратья по перу погасили страсти. Зато Союз писателей тем временем пошел в разнос, причем не только по идеологическим, но и по сугубо материальным причинам. Ведь Ельцин уже издал указ о переходе всей собственности СССР на территории России под юрисдикцию РСФСР. В результате СП РСФСР в лице Юрия Бондарева и других патриотов, авторов «Слова к народу», одобрил победу демократических сил и быстро вышел из СП СССР. (СП Украины тоже вышел, но под флагом независимости.)

С другой стороны, Евгений Евтушенко и Юрий Черниченко заклеймили позором идейных вдохновителей путча — тот же СП РСФСР и Московскую организацию, в результате чего Черниченко встал во главе последней вместо Владимира Гусева… А самым красочным событием тех послереволюционных дней следует признать акт сжигания чучела демократа Евтушенко патриотами…

Вскоре демократы раскололись на радикалов и государственников. В сентябре Елена Боннэр, участник движения «Независимой гражданской инициативы» (состоявшего в основном из межрегионалов, включая Юрия Афанасьева), пригрозила Ельцину отказать в поддержке, «если его и дальше понесет в великую Россию»… Да и тот, первый и главный «мозговой трест», свою работу исполнил хорошо — Ельцин мыслил в их категориях. «Великая Россия» была снята с повестки дня.

Восславим доблесть и свободу!
Я кровью сердца говорю,
Когда в слезах слагаю оду
Уральскому богатырю, —

писал Бахыт Кенжеев в иронической «Оде на падение большевистского режима, восхваляющей президента России г-на Б.Н. Ельцина». Шутили, однако, не все.

Упования и разочарования

Потом Ельцин и интеллигенция на какое-то время забыли друг о друге. Точнее сказать, забыл президент — идеологического багажа, полученного от радикал-демократов, ему хватило надолго. Он вконец добил остатки административно-командной системы, вычитанной когда-то Гавриилом Поповым из романа Александра Бека «Новое назначение». Он лихо проводил в жизнь «шоковую терапию» при помощи Егора Гайдара — кумира наиболее сильной в тот период демократической интеллигенции. Вот характерное высказывание Василия Аксенова: «Гайдаровский пинок в задницу матушке России очень полезен». Тогда же, впрочем, прочно вошло в обиход язвительное словцо «демшиза».

По мнению заинтересованных демократов, Ельцина нельзя было оставлять вне поля своего влияния, за него нужно было постоянно бороться. То есть, как пишет в своем «Романе с Президентом» Вячеслав Костиков, «поддерживать его демократические навыки, приобретенные за время пребывания в МДГ» и «подтягивать к нему интеллигенцию». Демократам казалось, что президент утратил чувство опасности и шаг за шагом сдает власть Хасбулатову. Они почему-то вдруг вспомнили о национальной гордости великороссов и начали выводить из чеченца по рождению, но москвича и профессора экономики ни больше ни меньше, чем Сталина (возможно, наряду с нацпроисхождением, свою роль сыграла хасбулатовская трубка).

На заседаниях только что созданного и состоящего из видных представителей культуры и науки деятелей Президентского совета «постоянно звучали призывы прихлопнуть Верховный совет и крепнущую коммунистическую оппозицию, — вспоминает В. Костиков. — На какое-то время он [Ельцин] загорался, выслушав очередной призыв „раздавить гадину“. Особенно эффектно они звучали в исполнении Марка Захарова или Святослава Федорова, поскольку и тот, и другой делали это на высшей эмоциональной ноте и не без артистизма».

Но угроза раскола между президентом и деминтеллигенцией не исчезала. Тем более пошла в ход идея о том, что «рынок убивает культуру», а московские интеллигенты снова, как в 87-м, начали упрекать Ельцина в снисходительном отношении к фашистам и изданиям типа «День» или «Пульс Тушина». Они очень хотели встретиться и поговорить на эту тему, но Ельцин до поры до времени успешно от встречи уклонялся. Потом последовала сдача Гайдара… Деминтеллигенция перестала понимать своего президента.

Но это длилось недолго. С 93-м годом пришло утраченное было понимание. И это было покруче августовской революции. Потому что к 93-му году деминтеллигенция уже твердо знала: царь один, и звать его Борис Ельцин. Одной из козырных карт в политической игре стало письмо Александра Солженицына, зачитанное с телеэкрана Юрием Карякиным.

Интеллигенция стремительно сближалась с президентом. Писала письма в поддержку «особого порядка управления», объявленного Ельциным в марте. А в августе писатели-демократы опубликовали в малотиражке «Литературные новости» обращение к согражданам, в котором призывали «провести досрочные выборы, не позднее осени текущего года, выборы высшего органа законодательной власти». И президент пригласил авторов письма «на дачу» — в особняк на улице Академика Варги.

«Нужен прорыв, — говорила Мариэтта Чудакова. -… Сила не противоречит демократии — ей противоречит только насилие… И не нужно панически бояться социального взрыва». «Нельзя сделать яичницу, не разбив яиц, — говорил Лев Разгон. — Мы все время сидим в глубоко эшелонированной обороне».

После расстрела Белого дома демократы почуяли возможность сближения с президентом. И стар и млад хотел напомнить ему о себе, показать, насколько преданы. 5 октября в «Известиях» появилось печально знаменитое письмо 42-х, где последней, вопреки алфавитному порядку, стояла подпись Виктора Астафьева. Алесь Адамович призывал к Нюрнбергскому суду над компанией, собранной в «Лефортово», и очень просил пресс-секретаря Костикова, чтобы тот показал Ельцину эту статью в «МН»… (Костиков зачитал президенту вслух абзацы, выделенные самим автором. «Со слуха идея нравится», — сказал Ельцин.) Литераторы молодого поколения срочно организовали «Союз 4 октября», а один из них, Александр Архангельский, обратился к Ельцину с письмом через «ЛГ»: «Что бы Вам ни говорили, Владимирская Божья Матерь спасла Москву, спасла Вас, спасла нас»…

Однако Чеченская кампания 94-го года повергла деминтеллигенцию в уныние. Обнаружилось, что президент не всегда прислушивается к ее мнению. Какое-то время интеллигенты молчали. Первым нарушил молчание один из 42-х подписантов, Григорий Бакланов, призвавший в начале 95-го прекратить войну. Понемногу стали покидать Президентский совет его неизменные участники. Им трудно было смириться с тем, что президент их мнение не берет в расчет. Почему-то за все время они так и не поняли, что Ельцин брал в расчет только то, что ему самому нравилось…

Собственно, это была последняя точка в идеолого-политических отношениях президента и интеллигенции. Потом эти отношения сводились к протокольным мероприятиям, посещениям чьих-то юбилеев, учреждением премий, пенсий и т. п. И никогда больше уже не выходили на те высоты, которыми были отмечены годы 89-й, 91-й, 93-й…