Чубайс страшнее войны?

Результаты интернет-опроса о событии, нанесшем России максимальный ущерб, произвели шоковое впечатление: при интенсивном голосовании (свидетельствующем об актуальности темы) 81,4% участников назвали таковым «либеральные реформы Гайдара-Чубайса-Ясина-Кудрина-Медведева и прочих».

Российские либеральные реформаторы воспринимаются Рунетом в качестве неизмеримо большего зла, чем «гитлеровское нашествие» (за него высказалось лишь 11,5%) и тем более «сталинский террор». Последний выбрало 7,0% участников, почти подтвердив европейскую догму о равной вредности фашистов и их победителей; впрочем, в условиях свободного самовыражения, вплоть до участия в выборах и преподавания в вузах, либеральных поклонников Гитлера это вполне естественно.

Конечно, интернет-опросы нерепрезентативны в принципе (не говоря о том, что один и тот же человек может проголосовать несколько раз через различные соцсети), — и тем не менее результат неоспорим в своей очевидной наглядности.

Чудовищная четырехлетняя война, разрушившая жизнь почти каждой советской семьи, переломившая общественное сознание и приведшая только к прямой гибели 27 миллионов человек (не считая калек, психических расстройств, неродившихся детей и отложенные смерти), воспринимается как неизмеримо меньшее зло, чем либеральные реформы. Между тем демографические последствия последних (то есть преждевременные смерти и неродившиеся дети) за все 90-е годы оцениваются для России лишь в 12 миллионов человек. Да, качественно больше жертв «сталинского террора» (включая сюда же хозяйственные катастрофы вроде коллективизации и послевоенного голода), да, больше официального населения Москвы, — но неизмеримо меньше потерь в войне!

Безусловно, играет свою роль отдаленность во времени: трагедии дедушек и прабабушек воспринимаются значительно менее остро, чем личные беды или сломанные судьбы своих родителей.

Но главные причины столь жесткого восприятия все же иные, — и о них, надо отдать должное, участники опроса писали весьма полно и подробно.

Прежде всего, война, будучи катастрофой сама по себе (и сопровождаясь миллионами частных, личных моральных катастроф) не стала таковой для общества: наше общество вышло из нее не с разрушенной, а, напротив, с укрепленной моралью, с новым обретенным достоинством и национальной гордостью. Мы помним войну и сегодня потому, что это был триумф нашего народа именно как народа-победителя, победившего не за счет ресурсов или денег, а за счет своего духа, справедливости и правоты, которую он доказал на самом высшем и самом страшном испытании, самой дорогой ценой.

Либеральные же реформы, напротив, стали торжеством разврата в его самых подлых, самых омерзительных формах и потому стали моральной катастрофой, частью которой каждый думающий и честный человек сознает и себя. «Разрешили лгать и воровать и назвали это демократией и рынком», — ничего более точного и емкого про «реформы» не сказано до сих пор, но либеральные реформаторы остаются уважаемыми членами и, более того, руководителями открыто и с удовольствием разрушаемого ими общества.

Ужас приватизации заключался не столько в самом воровстве, — его хватало и в заключительный период существования Советской власти, особенно в горбачевской «катастройке», — сколько в отмене собственности как таковой. Ведь при формальном запрете частной собственности (только на средства производства) общенародная и личная ее формы были священны и охранялись жесточайшим образом; откровенно бандитская и внезаконная приватизация, по сути, отменила собственность как общественный институт, отменив вместе с ним и право как таковое. Последствия этой катастрофы, которая действительно оказалась для общества хуже военной, мы еще только начинаем изживать.

Однако эта катастрофа была лишь частью, лишь элементом моральной катастрофы общества: предательство (своих друзей, своего окружения, своей страны, не говоря об идеалах и принципах, у кого они были) стало не просто делом чести, доблести и геройства, но и почти единственным способом сохранения приемлемых условий выживания. Не желавшие участвовать в этом бежали (и продолжают бежать и по сей день) в эмиграцию, дополнительно снижая уровень общественной морали.

Другим фактором, обеспечивающим столь острое восприятие последствий либеральных реформ, является то, что Гитлер проиграл.

А либеральные последователи его политики (сопоставление либеральных стандартов школьного образования с гитлеровским планом «Ост», например, стало уже общим местом) — победили.

И продолжают свое дело с неиссякаемым энтузиазмом и растущим размахом: «гитлеровское нашествие» длилось только 4 года, а либеральные реформы, считая с начала «катастройки» в 1987 году, — скоро 30 лет, и Россия до сих пор не в состоянии положить им конец.

Тридцатилетний кошмар торжествующего национального предательства, длящийся и поныне, перевешивает в восприятии общества четырехлетний ад чудовищной войны, пережитой три, а для молодых и четыре поколения назад.

При этом с точки зрения развития человеческой цивилизации, сегодняшний либерализм, требующий от государства службы не своему народу, а прямо враждебному этому народу глобальному бизнесу, решает ту же задачу, которую в 30-е годы прошлого века решал фашизм.

Фашизм был социально-политическим инструментом, которым крупнейший капитал индустриальной эпохи, тесно срощенный с государством, обеспечивал покорность и даже энтузиазм масс разоряемых ради своей прибыли им мелких буржуа и весьма серьезно ограничиваемых в правах и потреблении рабочих и крестьян.

К настоящему времени крупнейший капитал принципиально изменился: он стал глобальным, подчинив и вобрав в себя большинство даже крупнейших государств (включая США), и стал финансово-спекулятивным, освободившись от обязанностей по организации и поддержанию производства. Освободившись от обязанностей перед народами и производственными процессами, он стал качественно более разрушительным и в настоящее время завершает ликвидацию среднего класса, который оказался лишним в «дивном новом мире»: слишком много потребляет, слишком мало производит.

Чтобы обеспечивать покорность и энтузиазм разоряемых масс на новом этапе развития, обновленный капитал взял на вооружение идеологию либерализма, проповедующую превосходство над «унтерменшами» уже не по национальному, а по социальному признаку. Теперь истреблению (причем не печами Освенцима, а более эффективно — нищетой, безысходностью и искусственно разжигаемыми формально гражданскими войнами) подлежат уже не евреи и славяне, а «недостаточно креативные» народы и целые континенты, не представляющие интереса для глобального бизнеса. И с этой точки зрения российскому «ватнику», «реднеку» американского Среднего Запада и негру черной Африки уготована одна и та же участь: разница лишь в сроках и нюансах.

75 лет назад наши деды и прадеды спасли нас от этой участи.

Вчера и сегодня наши отцы и мы оказываемся бессильны спасти от нее своих детей.

Именно поэтому значительная часть России считает либеральные реформы большим злом, ведущим к большему ущербу, чем нашествие Гитлера.

Автор — директор Института проблем глобализации, д.э.н., издатель журнала «Свободная пресса» (до 1991 — «Коммунист»).