Архив Гулага могут закрыть навсегда

13 сентября прошлого года на шоссе между Архангельском и Северодвинском машину профессора Поморского госуниверситета Михаила Супруна остановили сотрудники ФСБ. Его отвезли на допрос, а потом в его квартире и в университетском кабинете провели обыски. У ученого изъяли все компьютеры, включая компьютер с дипломной работой его сына, другие электронные носители, письменный и печатный архив, в котором среди других были документы по российской истории, вывезенные Супруном в 1999 году из архивов США и Европы. Исследовательская работа ученого парализована.

Одновременно обыски были проведены у аспирантки Супруна Надежды Шалыгиной, которая писала диссертацию о сталинских репрессиях, а также у полковника МВД Александра Дударева. Выяснилось: заведующего кафедрой отечественной истории Поморского университета подозревают в «разглашении информации личного характера», в том, что он «нарушил конституционные права граждан на неприкосновенность частной жизни, личных и семейных секретов», и «в подстрекательстве должностного лица к превышению полномочий». А именно - начальника архива Архангельского УВД Александра Дударева. «Дело Супруна и Дударева» вызвало большой резонанс в научном сообществе России и Германии. Уполномоченная по архивам «Штази» Марианне Биртлер в открытом письме к Дмитрию Медведеву попросила не запугивать ученых.

Корреспондент «СП» встретился с теперь уже бывшим милиционером Александром Дударевым.

«СП»: — Александр Васильевич, расскажите, что с вами случилось?

— 13 сентября я вернулся из командировки, пришел домой, а меня там ждали сотрудники ФСБ, вручили повестку о возбуждении уголовного дела. Я уголовными делами 26 лет занимаюсь, спросил, почему такая спешка? В воскресенье следователя Шевченко вытащили из дома и потребовали возбудить уголовное дело! Обычно сначала проводят проверку от трех до десяти дней. Но мне сказали: понимаете, исключительный случай. Обвиняют меня в том, что я допустил историка в архив, позволил фотографировать материалы дел. Потом допрашивали меня, весь мой отдел…

«СП»: — То есть, информационный отдел МВД тоже попал под подозрение?

— Моих сотрудников затерроризировали допросами. Произвели изъятие ряда материалов, расписок и т. д. После этого все затихло. Затем дело затребовала генеральная прокуратура, продлила срок расследования, передали в Северо-Западное управление, следователю по особо важным делам Жукову. Приехал Жуков, передопросил нас. Тут как раз подходил срок закрывать наше дело. Или продлевать. В деле фигурируют старые милицейские методические рекомендации, которые к тому моменту давно уже отменены. Следователь спрашивает: «Где приказ об отмене?». Я говорю: «Давайте, я сейчас подниму вам копию приказа». «Нет-нет, — говорит он, — вот вернусь в Питер, запрошу МВД, получу ответ»… То есть, идет искусственное затягивание сроков ведения уголовного дела, это однозначно.

«СП»: — Информация, которую собирали сотрудники Поморского университета, чем-нибудь отличается от уже собранной и изданной в Книгах памяти жертв политических репрессий?

— Ничем не отличается. Это основные биографические данные, там дата и характер репрессии, профессия, семейное положение и т. д. Таких Книг памяти в России издано уже около 300, данные из них объединены на CD-диске, изданном «Мемориалом», где содержится более 2,5 миллионов имен… Я не раз говорил, что если руководствоваться обвинениями, которые нам предъявлены, то надо изымать из обращения все эти издания, а против их составителей и редакторов возбудить уголовные дела.

«СП»: — Что же послужило причиной возбуждения вашего дела?

— Обвинение до сих пор не сформулировано. Я хотел посмотреть, кто писал заявление, но мне не дали. Хотя у журналистов такие сведения есть.

«СП»: — Как? Журналисты знают о вашем деле больше, чем вы сами?

— В местной прессе были опубликованы статьи, в одной из которых, наконец, появился заявитель по нашему делу. Я не буду его называть. Он очень возмущался, что его оскорбили, сообщив про отца, что тот был репрессирован. Я поднял справку и узнал, что его отец был выслан к нам из Германии. Когда началась реабилитация, сын написал заявление о реабилитации матери, ее признали репрессированной, а его пострадавшим, после чего они направили документы в собес, чтобы получить коммунальные льготы. Потом пришел запрос от немецкого фонда в связи с выплатой заявителю денежной компенсации. Он, как пострадавший, получил выплату и от Германии. И вот он пишет гневную статью в газете. Что самое интересное: отец его, оказывается, жив и не реабилитирован.

«СП»: — Почему?

— Потому что заявитель не просил об этом. Странно, да? Вообще на нас, на наше подразделение очень многие подавали в суд по поводу того, что мы не могли найти документы, подтверждающие факт репрессий. Но ни одного заявления по поводу того, что мы такую справку дали! Один заявитель замучил нас своими письмами по поводу того, что мы не могли достать ему нужную справку. Так вот, он разместил в Интернете заметку по нашему с Супруном делу — в нашу защиту! Я просто не ожидал…

«СП»: — Что происходит сейчас с вашим делом? Прошло уже почти полгода со времени его «возбуждения»…

— Да в том-то и беда, что ничего не происходит. Зато приезжали сотрудники БиБиСи, которые снимают фильм о реставрации сталинизма в нашей стране. Я рассказывал им, как и следователю Жукову о нескольких книгах памяти, которые вышли в Архангельской области, в том числе, об одной, которая опубликована под редакцией нынешнего руководителя следственного комитета по Архангельской области, генерал-майора МВД. Принес диск с базой данных и с этой книгой. Там и фотографии, и ксерокопии документов с дел репрессированных. В этой базе планировалось разместить еще данные на 2 тысячи умерших немецких военнопленных. У нас было 13 кладбищ в лагерях для военнопленных, лагеря ликвидировали, а кладбища остались. Соловки — это ведь тоже Архангельская область.

Когда говорил с журналистами, упомянул про этот диск. В фойе гостиницы, где мы беседовали, вокруг нас терлись какие-то ребята с интересными чемоданчиками. Буквально через час после встречи с журналистами звонят мне из службы собственной безопасности: «Васильевич, ты там упоминал про какой-то диск?»

«СП»: — Но это же все открытые, опубликованные документы. Вы действовали, осуществляя Закон о реабилитации?

— Не только. Проект «Этнические российские немцы, репрессированные в 40-е годы» и его продолжение «Немецкие военнопленные на русском Севере» осуществляется на основе договора, подписанного председателем Красного Креста Германии, начальником УВД Архангельской области и ректором Поморского университета. Мы с Супруном выступали лишь в качестве исполнителей этого проекта. Но я боюсь, что теперь никто не пустит исследователей в архивы. Как только стало известно про эту историю, тут же начались звонки, сотрудники милицейских архивов из других регионов в панике спрашивают: так что, нам закрывать архивы? Как быть?

«СП»: — Как вы думаете, это — инициатива местных спецслужб или команда из Москвы?

— Я не знаю. Поначалу думал, что это непрофессионализм наших чекистов. Но когда дело передали в Северо-Западное управление, и сейчас вторично продлевают его на семь месяцев, у меня возникла мысль о команде сверху. Тем более, что следователь из Северо-Западного управления, когда к нам приезжал, моментально разобрался в деле, он подтвердил свою высокую квалификацию, с ним вообще-то приятно было иметь дело, с Жуковым. Есть Закон о реабилитации, в котором предписано публиковать списки реабилитированных, что мы и делаем. Но в эти списки могут попасть и нереабилитированные, могут попасть и фамилии следователей… Хотя в Законе о реабилитации написано, что необходимо публиковать списки следователей, дознавателей НКВД, прокуратуры и МВД, которые допустили факты незаконного ведения следствия в отношении этих репрессированных. То есть, ФСБ, прокуратура не выполняют свою работу, они своих следователей сами должны были проверить… При этом дело искусственно затягивается…

«СП»: — Вы уже не служите в милиции?

— Это обычная милицейская практика. Когда что-то в наших рядах происходит, сразу выясняется, что сотрудник вчера уволен. Я сам написал рапорт. Честно говоря, не жалею. Вы знаете, что творится сейчас в МВД. После этого работать, заниматься интересными делами там едва ли получится. Хотя многие историки, в том числе зарубежные пишут к нам запросы. Но сейчас объявлено, что нужно бороться с должностными преступлениями. Показатели нужны. Оборотни в погонах. Супрун — что, он историк. А я — чиновник. Вот теперь уже пенсионер.

«СП»: — До каких пор возможно продление расследования уголовного дела?— По российскому законодательству — сколько угодно.

Что говорит адвокат Дударева и Супруна Иван Павлов

— Да, в России расследование уголовного дела может тянуться бесконечно. Но по европейскому законодательству существует так называемый разумный срок нахождения лица под прессом тяжести выдвинутых подозрений. Процессуальный статус у Дударева сейчас — подозреваемый. Если человек сотрудничает с органами уголовного преследования, то с таких материалов снимается гриф секретности. В России таких прецедентов еще не было. Законодательство предусматривает 75-летний срок сокрытия семейной или, например, медицинской тайны. Как юрист не вижу никаких оснований для возбуждения этого дела. Это может быть сделано лишь в превентивных целях: закрыть информацию навсегда. Дело Супруна-Медведева — это четкий сигнал всем архивариусам: закрыть архивы, чтобы ни один историк туда не мог просочиться. Хотя именно сейчас, в начале 2010 года в России появился замечательный закон «Об обеспечении доступа к информации о деятельности государственных органов и органов местного самоуправления». Он превосходит все известные мне законы об этом в разных странах. Но польза от него будет в том случае, если он будет работать. Если граждане будут писать запросы о предоставлении информации. Но пока такой практики нет. Это вопрос нашего менталитета. Право на информацию — это центральное, фундаментальное право человека, без которого никакая, даже суверенная демократия не может существовать.

«СП»: — Но Супруна и Дударева обвиняют в том, что они нарушили некую личную тайну…

— Я не понимаю суть этих претензий. Следователь не сформулировал, в чем заключается личная тайна, которая якобы нарушена. 137-я статья УК, под которую, по мнению следствия, подпадают действия моих подзащитных, охраняет частную жизнь гражданина, но не имеет никакого отношения к историческим данным. Мне непонятно, почему потомки переселенцев, якобы недовольные деятельностью ученого, обратились в ФСБ, а не в суд и не в прокуратуру.

Процесс искусственно затягивается, сейчас не проводится никаких допросов, и следователь сам не понимает, что ему дальше делать. Самое плохое, что в этом деле уже давно нет никаких новостей. Обвинение никому из фигурантов до сих пор не предъявлено. Мера пресечения не избрана. Нам даже не дают ознакомиться с материалами уголовного дела, не говоря уже о том, чтобы копировать их.