Белла Ахмадулина: Пусть утешение придет к людям, которые любят Андрея

Сердце 77-летнего поэта остановилось 1 июня около полудня. Об этом журналистам сообщил секретарь Союза писателей России Геннадий Иванов. Окончательная дата и место похорон сейчас определяются, предположительно Вознесенского похоронят на Новодевичьем кладбище столицы, — сообщил источник «СП» в Союзе писателей.

В некрологах советского образца об этой смерти сказали бы — «после тяжелой и продолжительной болезни». Вознесенский действительно тяжело и долго болел последние годы — давали о себе знать последствия перенесенного инсульта, а еще раньше здоровье поэта, которому 12 мая этого года исполнилось 77, подкосила автокатастрофа. Последнюю операцию — на сердце — Андрей Андреевич перенес около года назад, после чего его супруга, Зоя Богуславская, говорила о том, что о возврате к активной творческой жизни пока речь не идет.

Андрей Вознесенский был одним из самых ярких героев хрущевской «оттепели конца 1950-х — начала 1960-х годов. Архитектор по образованию, он занимался поэзией практически с детства, а его знакомство с Борисом Пастернаком в 14-летнем возрасте — юноша набрался смелости, написал поэту письмо, а тот позвал его к себе в гости — почти сразу же стало легендарным.

Обозреватель «СП» поговорил об Андрее Вознесенском и его месте в художественной жизни последних десятилетий с поэтом, журналистом и искусствоведом Игорем Дудинским, одним из активнейших персонажей столичной художественной богемы времен расцвета таланта Вознесенского:

«СП»: — Как ни грустно, но смерть Андрея Вознесенского не назовешь внезапной…

— Печально, но это была ожидаемая смерть. Он много лет тяжело болел, Богуславская его тянула изо всех сил — героическая женщина. Хотя трудно сказать, оттянула она или, напротив, ускорила его смерть. Впрочем, тут, конечно, я не специалист.

«СП»: — Можно ли сказать, что Вознесенский как поэт в последние годы уже не был актуальным?

— Свою эпоху Вознесенский, конечно, давно пережил — а как же. И он, и ныне здравствующие Евтушенко и Ахмадуллина — в последние лет 20 не были актуальными поэтами. Они уже удивили искусство 40−50 лет назад, а после стали живыми символами.

Золотым веком Вознесенского была хрущевская оттепель, и вот именно тогда он и смешал все карты в тогдашнем литературном мире. Евтушенко, к примеру, был более органичен оттепели, Роберт Рождественский был этакий гражданский поэт — а Вознесенский был и остался таким странным экспериментатором. Он экспериментировал с формой, правда, не так радикально, как это в те времена (и тем более позже) нужно было делать. Какие-то внутренние тормоза у него были, очевидно.

А вот его поэтическая репутация сразу стала очень своеобразной — «завышенной», я бы сказал. Помню, в 1961 году — мне было 14 лет — один очень умный мальчик мне объяснял, что «Вознесенский обобщил Хлебникова». Я, помню, очень удивился: как Хлебникова можно «обобщить», ведь сам Маяковский смог только подобраться к этому. Андрей Андреевич с молодых лет делал авангард по образцу футуристов — сейчас бы это назвали реконструкцией.

«СП»: — Какую роль сыграл Вознесенский и его поколение в тогдашней художественной жизни?

— Тогда, в хрущевские времена, в поэтической Москве царили четыре «монстра». Вознесенский, Евтушенко, Рождественский и Ахмадуллина. Они были действительно актуальными молодыми гениями. Но то, что они остались первыми на следующие двадцать лет — так не должно было произойти.

«СП»: — А было кому их сменить?

— В том-то и дело: были люди, которые могли и хотели сменить «мэтров». Эта группа называла себя СМОГ — Самое Молодое Общество Гениев. Леонид Губанов, Вадим Алейников, Алена Басилова, Владимир Батшев. Их тоже было три юноши и одна девушка. Они-то, выступавшие тогда на Маяковке, были следующим поколением поэтом, причем гораздо более радикальным.

И вот тогда — когда четверо «зубров» поняли, что им уже наступают на пятки — им это очень не понравилось. Мы тогда думали — мне и сейчас так кажется — что признанные поэты оттепели просто пожаловались куда надо — уберите, мол, от нас этих настырных ребят. В ЦК или в КГБ — уж не знаю, это, конечно, не одно и то же, но пожаловаться могли в любое из этих мест. И нашли там понимание — юные авангардисты, которых чиновники не понимали окончательно, тоже были не прочь сдержать новое поколение поэтов.

Вот так, стараниями крупных поэтов, недовольных тем, что появилась более смелая молодежь, в советской поэзии в ее «публичной», скажем так, форме, произошел застой.

«СП»: — Умерла ли поэзия в постсоветской России?

— Зря думают, что поэзия умерла. Как раз сейчас поэзия намного сильнее прозы — стоит почитать любой поэтический клуб в интернете, и станет видно, что там активнейшая работа, поиск новой метафорики, просодии, ритма — в общем, жизнь кипит.

«СП»: — Но ведь поэты сейчас далеко не так известны, как в те времена…

— То, что поэты сейчас не играют такой роли в обществе, как во времена молодого Вознесенского — так это совершенно не удивительно. Как поэзия, эта вызывающе непрагматичная вещь, может играть значительную роль в наше сугубо прагматическое время? Мы сейчас живем в системе товарно-денежных координат, люди давно не связывают поэзию с успехом. Какой дурак будет сейчас становиться профессиональным поэтом?

В результате, мы более или менее знаем сейчас только поэтов-сатириков, вроде Всеволода Емелина. А вся правда жизни — для русской культуры, к сожалению или к счастью, понятие «правды жизни» в искусстве ключевое — сосредоточилась в прозе и в кино, считая сюда и сериалы.

И все-таки поэзия, хотя она сейчас почти вся постмодернична, пародийна, в основе своей сильна, и когда-нибудь еще себя покажет.

«СП»: — Что, по-вашему, останется для вечности из стихов Вознесенского?

Много гениальных стихов. Поскольку он был человек очень высокой культуры, а писал всегда много, у него осталось много действительно гениальных стихов.

И среди них мне больше всего нравится одна строчка: «Умирайте вовремя, помните регламент»…

А вот слова прощания, которые сказала «Свободной прессе» поэтесса Белла Ахмадулина:

— Я виделась с Андреем некоторое время назад, не могу сказать, что это было совсем недавно: он был болен. Самое яркое мое воспоминание о нем — это его молодость. Он появился столь ослепительно, читатели и слушатели так его приняли… Наверное, всем этим людям, которые сразу так близко приняли его открытый ум, сердце, всем очень тяжело. И мне хотелось бы вместе со всеми… мне трудно сейчас говорить… со всеми, кого он любил… Если так дрожат нервы, если боль в горле — пусть эта боль перейдет ко мне, пусть утешение придет к другим людям, которые его любят. Чтобы они нашли в себе любовь, чтобы сохранить его в своей душе, как драгоценность — невредимо, нерушимо.

Его последние слова я бы не смела передавать. Его мужество во время болезни — я бы не хотела об этом говорить… Вся его жизнь была непрестанным художеством.

Мне просто жаль тех, кто уже узнал эту новость, как я. И я болезненно сожалею о тех, кто любил этого поэта, и еще должен пережить эту утрату.

Мы посвящали друг другу стихи. Я ему писала, что он лучше и ярче. Я его высоко ценю, очень высоко…