Последние островки русской жизни

Медвежий угол

— Эй, москвичи! А ну-ка стой! Сегодня ночуете у меня, слышите? Я из МЧС, так что это приказ!

Мы в 1000 километрах от Москвы на северо-восток, в Вологодской области, недалеко от Великого Устюга. Гостеприимного спасателя зовут Владимир Владимирович Рябинин, а так, конечно — Володя. Он носит морпеховскую тельняшку и форменные теплые куртки спасателей. Отец Рябинина был человек в своем роде знаменитый — десятки лет руководил колхозом, земли которого простирались километров на 50 во все стороны.

Земля, на которой Володя работает сутки через трое, называлась когда-то Уфтюгой, по протекающей здесь речке, притоку Сухоны. Сейчас обитаема лишь малая ее часть; большинство же сел и деревень принудительно выселены еще в 1976 году. Всего в огромном по площади Нюксенском районе, к которому относится и Уфтюга, сейчас живет около 15 тысяч человек, а в лучшие времена было и с полсотни тысяч…

Асфальтовой дороги от большой трассы на Великий Устюг — нет, покрытие заканчивается в райцентре. Зато превосходный асфальт проложен до выселенного Верхнеуфтюгского сельсовета. Вышло это так: лет 20 назад выделили деньги на постройку дороги на Уфтюгу, приехали строители и потребовали архитектурный проект дороги. Денег на составление проекта дороги к жилым селам не оказалось, зато был готовый проект «в пустоту». По нему и построили.

На Уфтюге всегда был немножко «медвежий» угол. В отдалении от оживленных торговых путей; с земледелием, плодов которого хватало, в основном, только самим; с ремеслами, которые также «заточены» на самообслуживание, на автономию… В советские времена тут пытались создавать товарное хозяйство, однако последние десятилетия свели на нет и эти попытки.

Два года назад в одной из наиболее оживленных деревень района, Пожарище, закрылась последняя молочная ферма. Государство из отрасли ушло, а частников то ли не нашлось, то ли им не дали работать. Из мест, где в Нюксенском районе можно работать, остаются лишь государственные учреждения да «Газпром» — в Нюксенице построили газораспределительную станцию на одной из главных российских газовых магистралей.

Учиться у бабушек

Деревня Пожарище называется так не потому, что построена на погорелом месте. Огонь здесь пылал вполне управляемый — пожаром расчищали площади для нового строительства и распашки. Известна деревня с XVI века — она «коренная», как и большинство других поселений в этом «кусте».

Олег Коншин, руководитель и основатель этнокультурного центра в деревне Пожарище, выглядит лет на 10 моложе своих ровесников из райцентра. В окладистой бороде ни одного седого волоса, голос чистый и звонкий. Причина очевидна — «не злоупотребляет». У Коншина другие «наркотики», интереснее: Олег Николаевич уже 20 лет ведет Уфтюгу «вперед, в прошлое». В традиционную жизнь, к тем песням и тому быту, каким жили в досоветские времена.

Когда-то за традиции здесь держались очень крепко. Женщины, например, насмерть стояли за свое право носить платки так, как носили всю жизнь. Школьниц за платки и национальный костюм выгоняли с уроков, колхозниц пытались «прорабатывать» на собраниях — многие сдавались и надевали «советское», но другие до конца ходили в платках «рогами», в расшитых сарафанах.

Удивительно, но всё это — быт и песни — интересно и детям, и молодежи. Раньше фольклорный ансамбль «Уфтюжаночка», с которого всё и начиналось, держался на энтузиазме людей старшего поколения, рассказывает Коншин. А потом и молодежь стала перенимать, перехватывать, сейчас старые песни поют и 12-летние девочки — всё перенимают так, как было.

Тут стоит отметить, что речь не просто о песнях, сказках или свадебных обрядах. То, что мы привыкли называть «фольклором» — лишь один из элементов традиционной жизни, которую и восстанавливают в Пожарище. У этой жизни — свой календарь, построенный наполовину из аграрных, наполовину из церковных праздников. У нее свой ритм — переменный, где лето гиперактивно, а зимой день краток и безделен… У нее, наконец, свои ритуалы социализации: в отсутствие телевизора и интернета ближайшими друзьями становятся соседи.

Телевизор сейчас, конечно, есть. А вот интернета в Пожарище практически не имеется — хотя оптоволоконный кабель к «путинскому телефону» имени одного из нацпроектов исправно протянут. Но вот поди ж ты: никому не нужный телефон-автомат стоит, а интернет от него протягивать — «не положено»… Так что традиционные «вечёрки» с пряжей и песнями — пожалуй, самое уместное развлечение для долгих зимних вечеров в 20 километрах от трассы.

«20 лет назад, когда мы начинали работать, активны были бабушки 1920-х годов рождения, — рассказывает Олег Коншин. — Те, что старше — были, можно сказать, немощные, а 1900-х годов были уже редкие экземпляры». За несколько лет от наиболее знающих стариков записали полный свадебный обряд; бабушки вспомнили, как на Уфтюге до коллективизации колядовали на Рождество, гадали на Святки, гуляли на Масленицу… А дальше — начали учить молодое поколение.

— Традиции имеют огромное значение, — уверяет Коншин. — Говоря словами бабушек, «это всё передавалось из поколение в поколение. Кто родителей своих поминает, у засека дня не видает». В этой поговорке большой смысл. «Не нами начато, не нам и покидать. Мы, как могли, держали, и колхозы пережили, теперь вам передаем — а вы уж, как можете, несите. Стыдно ли будет вам, или будет от этого польза — это вот и будет видно».

Если к вам в дом вдруг заваливаются 20 человек со всей деревни, начинают громко петь и требовать подарков, а после гостей на полу остаются не только мокрые следы, но и целые горсти овса — это неудобно, скажем прямо. Но жители Пожарища с удовольствием встречают колядующих, которые за полдня успевают обойти большинство домов деревни.

Генетический код

То, что для жителей Пожарища традиционная культура — больше, чем песни, стало ясно, когда Олег заговорил не только о собирании фольклора, но и просто — «о времени и о себе»:

«СП»: — Почему вы считаете, что именно на Уфтюге — самая коренная русская культура?

— Я сейчас вопросом отвечу на вопрос: а много ли осталось русских, которые знают свои корни? Не просто там то, что общепринято, а настоящие! Вот у нас в деревне испокон веков (с XVI века, как минимум) жило семь родов. Это Климентьевы, Лобазовы, Колупаевы, Осиноватиковы, Хомяковы, Белозеровы. Это люди, которые испокон веков жили своими традициями, знаниями, умениями. Навыками, мастерством, языком своим. Да, своим, ведь пойдешь в следующий куст деревень, в Тарногский район — и говорят по-другому немножко, и поют. Они, конечно, тоже русские, но у каждого попа свой устав. Где родился, так и пой!

И сейчас, в отличие от этой общерусской культуры, необходимо, чтобы была искра своей, локальной памяти. А почему мы должны жить так, как нам диктует юг России? У них свои традиции, а у нас свои. А Русский Север — это вообще, можно сказать, сокровищница мировой культуры. Здесь встречаются такие архаичные формы, которых нет ни в центральной России, ни на юге.

Взять нашу родную пляску «Уточка», которую мы здесь зафиксировали — она уже не жива даже на территории Вологодской области. А здесь вот женщины, благодаря нашим бабушкам, ее пляшут — как могут. Даже девочки. Мы специально особо никого не обучаем. Ведь с обучением особого выбора нет. Это в городах есть такие школы, которые развивают творческое мышление, искусство. А мы собираем всех здесь: и богатых, и бедных. У нас равенство для всех, а выбора нет особенно.

«СП»: — Но вот есть телевизор, есть школа — они-то живут, не обращая внимание на корни! Как удается с ними сосуществовать?

— Мы живем в 360 км от Вологды, как жили, так и живем. Ну, и телевизор есть, и школа есть. Но как на телевизор, так и на школу надо посмотреть внимательнее. Такое ли образование она дает, какое нужно? Я вот сейчас скажу факты, которые иногда повергают в очень серьезное размышление. Бабушки пели и знали свою причетно-плачевую традицию. Былины — до 10, 15 и даже 30 тысяч строк! По 300 страниц печатного текста! А ведь они были неграмотные! Женщины ткали на 6, 8, 10, 12 подножках — узорное ткачество, которое состояло из десятков тысяч нитей. А сейчас — получая образование, много ли мы получаем от настоящего образования? Наши предки жили образами — разговаривали тоже образами. Разговаривали на том диалектном языке, с той интонацией, которая была присуща им и данной локальной традиции. А сейчас, увы, мы потеряли свой генетический код.

«СП»: — Как, по-вашему, можно его обрести вновь?

— Я думаю, что огромную роль в сохранении традиционной культуры должно играть государство. Но сейчас оно делает вид, что не понимает: без культуры — никуда! Это — задача и это политика государства. А мы, конечно, сильны духом, но… Впрочем, я думаю, что настанет время, когда всё станет на свои круги.

«СП»: — Бывает ли, что люди из городов возвращаются сюда?

— Люди возвращаются. Многие туристы, кто к нам приезжает, тоже начинают задумываться: а кто же мы на самом деле? И почему мы должны идти под девизами другой какой-то культуры, не зная своей? Почему у нас идет засилье влияний других культур — а нашей люди не знают? И почему они, можно сказать, не имеют права на получение доступа к своим культурным ценностям?

«СП»: — Но зачем эта культура в наше время?

— Все эти наши песни, пляски — это всё ж таки проявление мировоззрения человека. Мы стараемся научить тому мышлению, которым мыслили наши предки. Очень много подобных проектов, которые призваны раскрыть эту генную память. Она ведь не умерла, она живет в человеке!

Она живет и в городском человеке. Но проблема в том, что у нас-то ситуация хорошая. Люди все коренные. Посторонних почти что и нет. В других же местах, когда утрачены уже коренные связи, становится сложнее. Но, конечно, надо всегда стараться не забывать, что мы, все ж, люди-то русские!

«СП»: — А примете ли вы чужого человека, если он приедет к вам жить?

— Чего не было, не могу сказать. И предполагать не буду. Рассказываю только то, что было.

«СП»: — Ну а если представить себе?

— А это будет зависеть от того, насколько он будет соблюдать наши традиции, насколько он будет владеть диалектом. Еще раз скажу: у каждого попа свой устав. А в какое место попал, так и пой! Все ж таки люди, которые приезжают — прежде всего попадают в какую-то общность, которая создавалась веками! И раз уж вы попали, должны соблюдать те традиции и те условия, которые здесь есть.

«СП»: — Многие обряды православная церковь считает языческими. Как вам удается строить отношения с церковью?

— Священник должен быть умный, который понимает и суть традиционной культуры, и то, что он делает. Раньше были люди традиционной культуры. И каждый батюшка из приходской церкви был не оторванный сам по себе, как религиозный деятель. А он жил в этой же культуре, был окружен людьми и делал то, что делали и люди…

«СП»: — Вам комфортно жить в Пожарище? Что бы вы хотели для большего счастья здесь?

— Почему же некомфортно? Очень комфортно. Если бы мне было нужно больше — я бы уехал в город искать лучшего счастья.

А так… Побольше бы было молодежи, это было бы очень здорово! А в остальном, слава Богу — что Бог дал, то и делаем, лучшего выбирать не приходится.

Последние времена?

Уфтюгские традиции — довольно строгие. Алкоголя и табака, например, здесь не знали до самой Великой Отечественной — это уж потом, некуда деваться, солдаты привезли с войны и махорку, и выпивку. Судя по всему, и своими здесь стать нелегко — если, конечно, твои предки не входили в те заветные несколько родов, живших на Уфтюге испокон веку. Зато туристам и покупателям — а в Пожарище делают прекрасные домотканые полотна, снимают документальные фильмы и пр. — всегда рады.

Эта «национальная деревня Русского Севера», как Пожарище характеризует само себя, весьма похожа на общины американских амишей в Пенсильвании. Эти люди, сектанты, эмигрировавшие из Швейцарии в Америку около 300 лет назад, максимально сохраняют традиционный образ жизни, характерный для европейцев позднего средневековья. Они не признают ни автомобилей, ни электричества, ни современной системы образования — хотя дети амишей часто получают образование. Чтобы потом либо вернуться домой и жить как предки, либо оставить общину навсегда.

Что-то подобное происходит и на Уфтюге. Хотя жители Пожарища и сопредельных сел — не раскольники, не сектанты, они так же, как и амиши, хотят найти выход из современного тупика — в прошлом. «Последние времена наступают», — качая головой произносит Олег Коншин, и это звучит так же, как звучали мрачные пророчества старообрядцев сто или триста лет назад. А единственная надежда — и с этим, наверное, согласны не только на Уфтюге — что в решающую минуту найдется достаточно здравых людей, которые спасут. Если, конечно, Бог попустит.

Пока же — настоящее у Пожарища прекрасно, но перспективы туманны. В первый класс школы в соседнем Лесютине пошла в этом году всего одна девочка. Детей постарше — больше, но что будет, когда начальную школу придется закрывать?

А родители детей-подростков — то самое пропавшее для традиции поколение — уже строят планы, как увезти детей в Вологду, Москву — или еще дальше. Дети, которых центр Олега Коншина воспитал в своей, уфтюгской традиции, уезжать пока не хотят. «Ничего, подрастут — поумнеют, спасибо скажут», — говорит главный отец страны Владимир Владимирович о своей дочери.

Впрочем, обезлюдение району пока что не грозит. На распределительную станцию в Нюксенице для расширения приглашают около 600 новых рабочих. Все местные мужики, кто мог, на работу уже устроились, но людей не хватает. Похоже, как и в других аналогичных случаях, проблему решат с помощью гастарбайтеров.

Братчина

Зимняя «вечёрка», она же игрище — действительно собирает в одну большую избу всех, кто хочет общения. В Пожарище восстановили традицию братчины — на вечерке в самом начале по кругу пускают особую медную чашу с домашним пивом, каждый с благодарностью из нее прихлебывает. По глотку достается всем — от 5-летнего мальчишки до его 94-летней прабабушки. Около десятка людей приехали из Москвы и Питера — они тут почти свои, кто-то и прикупил дом. Большой дом с полугектаром земли стоит, кстати, около 100 тысяч рублей, торг уместен.

За пляской под гармонь Владимир Рябинин и Олег Коншин встречаются. На одном и том же пятачке — два совершенно разных танца.

Разница — во внутреннем напряжении: его нет у фольклориста, но есть у спасателя. Олег поддерживает веселье — Владимир словно доказывает что-то всему миру, будто выплескивает скопившуюся злость и усталость.

Таких, как Коншин, в русских деревнях почти нет. Таких, как Рябинин — через одного. Но и тот, и другой — это Россия. В хорошем ее варианте. Назовите это утопией, назовите глупостью — но верится, что, раз такие люди еще есть, Господь действительно не попустит. Верится — потому что без веры в нынешней России слишком грустно и бессмыссленно.