Яков Рябов: Я открыл Ельцина и жалею об этом

В марте исполняется 83 года крупному политическому деятелю советского периода, бывшему секретарю ЦК КПСС по вопросам обороны и первому заместителю председателя Совета министров СССР Якову Рябову. Дата не круглая, но это хороший повод порасспросить его о кремлевских тайнах той поры. Яков Петрович рассказал корреспонденту «СП» о своих встречах и взаимоотношениях с высокопоставленными советскими чиновниками.

«СП»: — Яков Петрович, вы ведь в большую политику пришли от станка?

— Я коренной уралец. Родители строили Уралмашзавод, а я 14-летним пацаном в 1942 году пришел сюда работать токарем. Вырос до начальника цеха. Затем был избран секретарем парткома. На Урале поднялся на высшую партийную орбиту — стал первым секретарем Свердловского обкома партии в 1971 году, а потом дослужился до секретаря ЦК по обороне. И на всех должностях старался быть полезным Уралу, даже если это было во вред себе.

Помню, как в 1971 году вошел в конфликт с тогдашним секретарем ЦК по обороне Дмитрием Устиновым. Наш Уралвагонзавод в Нижнем Тагиле подготовил выпуск танков Т-72. Но в Харькове наладили производство танков Т-64. Военным он не нравился, и его приняли на вооружение только под большим давлением самого Устинова, который жестко выступал против нашего Т-72.

Вскоре Устинов приехал к нам вручать области орден, но отказался ехать в Нижний Тагил. Я его все-таки на Уралвагонзавод привез. Показали танк, а он мне говорит: «Знаешь, Яков, ты занимайся своим партийным делом, а в оборонку не лезь». Ну, меня заело. «Я знаю, — отвечаю, — чем мне заниматься. Танк Т-72 в производство пойдет!» И началось… Приехала комиссия. Мнения у нее разделились. Тем, кто подчинялся Устинову, не нужен наш танк, а военным — приехали генерал армии Павловский, маршал Бабаджанян — танк нравится. Следом приезжает первый зам. министра обороны маршал Якубовский и тоже говорит, что наш танк армии нужен. Потом мне звонит Брежнев: «Что там у вас с Устиновым?» Я ему объясняю, что мы создали прекрасную машину, которая станет не только основой нашей мощи, но и долгие годы будет основой нашего оборонного экспорта и принесет много валюты. Брежнев неопределенно сказал: «Ладно». И положил трубку.

Дней через пять мне звонит министр обороны маршал Гречко: «Вылетаю к вам в Нижний Тагил». Через четыре часа мы с командующим Уральским военным округом встречали Гречко на Тагильском аэродроме ПВО. Показали ему сборочный цех завода. Вывели маршала к шоссе, которое шло вдоль корпуса. Вдруг гул. Со скоростью почти 70 километров в час мчится Т-72, от булыжника искры летят. За ним второй — скорость такая же, только башня крутится и пушка вверх-вниз. Третий танк остановился, высекая искры, с полного хода прямо возле Гречко. Маршал был восхищен. Пришли к директору завода. Гречко говорит: «Надо танк в производство пускать». Пошли мы с ним к телефону ВЧ, позвонили Брежневу. Гречко докладывает: «Я посмотрел Т-72. Это чудеснейшая машина. Это то, что нужно Вооруженным силам. Если вы не будете возражать, я от вашего имени объявлю, что машина принимается на вооружение». Брежнев отвечает: «Тебе решать. А как же с Устиновым?» Гречко говорит: «Да на хрен он нужен со всеми его перекрутками!» Устинов мне этого не простил.

«СП»: — Припомнил, когда вас назначили секретарем ЦК по обороне?

— Поначалу вроде бы нет. Он поздравил меня с избранием, мы расцеловались. Посоветовались, кого мне взять помощником. Участок достался нелегкий — отделы оборонных отраслей промышленности, административных органов и нефтехимического комплекса. Самым сложным, конечно, был оборонный отдел. Я почти каждую неделю ездил в командировки на оборонные заводы, или в НИИ. В год получалось примерно 40 городов и около 150 научных и конструкторских организаций.

Вскоре убедился, что имевшаяся у нас система разработки вооружений поглощает слишком много денег из казны. Разные КБ параллельно вели работу над системами одного и того же назначения. В результате силы главных конструкторов тратились на проталкивание созданных образцов. Иногда недоработанная и недостаточно испытанная техника запускалась в производство, из-за чего было немало аварий и катастроф. А в целом такая политика вела к тому, что мы во многих вопросах начали отставать от американцев. По этим проблемам и возникли у нас трения с Устиновым.

«СП»: — Какие?

— В 1977 году я вместе с начальником Генштаба маршалом Огарковым и представителями министерств проверял противовоздушную и противоракетную системы обороны Москвы. Она имела много недостатков. Устинов меня выслушал и говорит: «Знаешь, Яков, раньше и такой системы не было». Потом мы столкнулись по танковому вопросу. У нас были огромные хранилища устаревших танков. Под Свердловском целый арсенал на тысяче гектаров. Ангары, дома для офицеров. Говорю Устинову: «Дмитрий Федорович, зачем держать такое количество никому не нужной техники? Давайте спокойно сдадим старые танки в переплавку, дома передадим городам, офицеров отправим служить туда, где они действительно будут полезны». Он разозлился: «А что это тебя так волнует? Мало ли что? Вдруг эти танки пригодятся?»

«СП»: — Наверное, Устинов приложил руку к тому, что вас «ушли» с должности секретаря по обороне?

— Да. Он долго выжидал повода. Была предвыборная кампания в Верховный Совет СССР. Я баллотировался от Свердловской области, от Нижнего Тагила. Все шло как обычно, я выступал на заводах, и тут первый секретарь горкома попросил меня встретиться в узком кругу с членами бюро горкома, секретарями райкомов. «Ходят слухи, — говорит, — что Брежнев тяжело болен. Разъясните ситуацию».

Об этом разговоре, видимо, доложили Брежневу. Дня через два после моего возвращения в Москву он мне позвонил: «Вот вы с Долгих готовили вопрос по Госплану (а мы действительно года за полтора до того разработали предложения по укреплению кадров Госплана). Надо сейчас заняться этим делом. С тобой Суслов поговорит». Минут через двадцать приглашает меня Суслов: «Леонид Ильич с вами говорил?» Есть предложение, чтобы вы стали первым зампреда Госплана".

Политбюро состоялось, мой вопрос решили, и я выступил. Поблагодарил за то, что товарищи помогли мне пройти в ЦК хорошую школу, можно сказать, академию. После заседания меня обнял Алексей Николаевич Косыгин и сказал: «Вы не переживайте, в Госплане тоже пройдете хорошую школу. Если что, обращайтесь прямо ко мне».

«СП»: — А как вы стали первым заместителем предсовмина?

— Умер отвечавший за химический комплекс зампред Леонид Аркадьевич Кастандов. А я в Госплане курировал в числе прочего и химию. И потому тогдашний председатель правительства Николай Александрович Тихонов предложил меня на этот пост. Но его достаточно скоро сменил мой бывший ученик Николай Рыжков. К сожалению, он быстро забыл все хорошее, что я для него сделал. Когда я еще работал секретарем обкома, то немало помогал ему в продвижении по службе.

Я думаю, что у Горбачева при назначении меня зам. предсовмина была мысль использовать в дальнейшем с уклоном в международные и внешнеэкономические дела. Я часто был главой делегации в зарубежных поездках. Но Рыжкову это дело сразу не понравилось. Как-то, возвратившись, я зашел доложить ему о результатах визита. А он с какой-то небрежностью ответил, что прочтет мою записку о поездке позднее. Потом начались трения по текущим вопросам. Рыжков, когда пришел в Совмин, начал многое кромсать. Людей менял, структуру. Но меня больше всего возмущало другое. Утром мы собираемся на президиум правительства, о чем-то договариваемся. Он отправляется к Горбачеву, просидит там с ним до вечера, возвращается, и оказывается, что решение принято противоположное тому, о котором мы утром договорились. Захожу к Рыжкову. Говорю, что неправильная линия, что нужно доверять замам. Обиделся! Ведь он теперь мой начальник, а я его, как 20 лет назад, поучаю. Потом говорил с ним на эту тему не раз. И в сердцах рубанул: «Ну что ты слушаешь этого демагога Горбачева, Николай? Если завалится экономика, отвечать будет Совмин, а ты во главе».

«СП»: — Не боялись, что Рыжков доложит Горбачеву об этом разговоре?

— Не исключал и этого, но уже тогда понимал, что дальше молчать не могу. А вскоре генсек пригласил меня, сказал, что нужно укрепить международные связи: «Мы на политбюро посоветовались и решили, что вы возглавите дипломатическую миссию во Франции». Я сказал, что его предложение в душе моей вызывает дискомфорт. Наверняка в МИДе очередь стоит из кандидатов в послы во Францию, зачем туда посылать меня — человека со стороны? Но Горби настоял. Я ответил: «Вы уже решили все. Если я откажусь, то через месяц вы, учтя отказ, отправите меня в Эфиопию. Тогда уж лучше в Париж». После этого я зашел к Рыжкову и выдал ему все, что думал о нем.

«СП»: — Но и в Париже вы долго не засиделись?

— Да, начались трения с Горбачевым. Как-то приехал он с визитом во Францию. Накануне от меня потребовали разместить его охрану — 143 человека. Я говорю: «Что, на войну собрался?» Обиделся. Потом я предложил поехать в Страсбург, выступить. Все-таки единую Европу начинают строить, а мы останемся на задворках. Он отмахивается, еле уговорил. Потом опять говорю: «Хватит с народом на улицах обниматься. Надо выступить в Сорбонне. Французы это оценят». Видимо, моя настойчивость не понравилась. К тому же я не скрывал, что не разделяю взглядов «прорабов перестройки». Так что вскоре после визита Горбачева тогдашний глава МИДа Шеварднадзе прислал шифровку с благодарностью за работу и объявлением об отставке. Горбачев освободил меня и от госдачи. За два дня до моего возвращения в Москву моих детей и внуков грубо выдворили оттуда. А дачу эту приватизировал потом его помощник Георгий Шахназаров.

«СП»: — Говорят, вы вытащили на высокую партийную орбиту Ельцина?

— Когда меня избрали вторым секретарем Свердловского обкома, я пригласил Бориса Ельцина зав. отделом строительства. Так получилось, что несколько моих друзей учились вместе с ним. Я предварительно спросил их мнение о Борисе. Они говорили, что он властолюбив, амбициозен, ради карьеры готов переступить даже через родную мать. Но любое задание начальства он разобьется в лепешку, но выполнит. Я прямо сказал друзьям, что именно такой человек мне и нужен — он же строительство курировать будет, а не идеологию. Но Борису при встрече я эти претензии высказал. Он сразу вскинулся: «Кто вам сказал?!» Я ему объяснил, что это неправильный подход: «Тебе нужно думать, как искоренить недостатки, а не о том, кто о них сказал». Но он потом все равно вычислил этих людей и не давал им хода.

Позже, каюсь, помог Ельцину стать секретарем обкома по строительству. А уезжая в Москву, рекомендовал его на свое место, тогда уже первого секретаря обкома. Я считал, что он достаточно изменился. А его волевые качества были нужны области. Брежнев тоже удивился: «Почему он? Не член ЦК, не депутат, даже не второй секретарь». Но я сказал, что Ельцин справится. Сейчас и грустно, и стыдно вспомнить об этой моей ошибке.

«СП»: — Яков Петрович, у вас богатейший опыт хозяйственной работы. Что бы вы посоветовали нынешнему правительству для выхода из кризиса?

— Со стороны советовать — дело малодостойное. Скажу только о главном. Не дырки нужно затыкать, а создавать средства производства потребительских товаров и производство средств производства. Глупо ждать милости от заграницы. Свою экономику мы должны ковать сами. Без понимания этого невозможно решить ни одной серьезной проблемы в стране.

Фото: ural-yeltsin.ru