В России подросло «поколение Путина»

Российская молодежь эгоистична, завистлива, алчна и, зачастую, не приемлет моральных принципов. Высшей ценностью для нее являются деньги, которые нужно не только заработать, но и потратить как можно скорее: уверенности в завтрашнем дне у молодых нет. При этом россияне, входящие в возрастную группу 18−25 лет, совершенно не интересуются политикой и жизнью страны в целом. Поэтому никакой модернизации, двигателем которой, по идее, являются молодые люди, не случится. Что отличает современную российскую молодежь, каковы ее ценностные установки, и почему появилось «поколение Путина» в интервью «СП» рассказал известный социолог, доктор философских наук, директор Левада-центра Лев Гудков.

«СП»: — Лев Дмитриевич, для начала, давайте попробуем выделить «вневременные», если можно так выразиться, ценности и установки для молодежи.

— В числе первых я бы выделил такую категорию, как любовь. Любовь как идея, как ценность.

Второе — это традиционные «семейные» ценности: уважение к старшим, родителям, чувство поддержки, признания в семье. Но если говорить о фактическом состоянии, то в нашем обществе существует большой диссонанс между почтительностью и уважением к родителям и несимметричным отношением старших, для которых молодежь — непонятная, страшная, отделяющаяся от них. И даже отчасти угрожающая взрослым.

Третье — образование. Это связано и с амбициями молодого поколения, и с планами на будущее, с уровнем запросов и претензий к жизни.

«СП»: — Теперь, основываясь на вышеперечисленных условно «модельных» ценностях молодежи, давайте поговорим о ценностных установках и жизненных ориентирах современной российской молодежи.

— Наша молодежь не очень отличается от всего российского общества по характеру запросов. Разве что степенью настоятельности тех или иных желаний. Чего хотят люди? На первом месте — денег, это специфическая нынешняя ситуация. Сейчас общество стало более сложным, разорванным, завистливым по сравнению с советским. Начала действовать массовая культура, а она уже задает другие модели, другие формы существования, другие образцы жизни — гораздо более пестрые и яркие.

И молодежь хочет денег — любым образом. И конфликт возникает чаще всего между желаемым и возможностью реализации.

«СП»: — Относительно нынешнего поколения существует мнение, что оно очень цинично. Это связано как раз с желанием заработать денег?

— Я бы не сказал, что молодежь более цинична, чем другие возрастные группы. У молодежи еще сохраняется сильный идеализм, причем противоречивым образом соединяемый с цинизмом, но уже в меньшей степени. Поэтому молодежь менее цинична, чем поколение, скажем, 40-летних. Уже поживших, умудренных, но еще не успокоившихся, как старики. Они наиболее мрачно смотрят на жизнь, особенно это касается женщин.

Цинизм же проявляется отчасти из-за принципа «деньги решают все». Деньги «решают» и поступление в ВУЗ, и выбор ВУЗа, и всю последующую карьеру. Это особенность нынешней молодежи. Советская молодежь делала ставку на знания, на упорство, отличалась идеализмом, — и посредством всего этого добивалась поставленных целей.

Сегодня не вся молодежь рассчитывает на «блат», связи, деньги. И здесь есть такая зависимость: чем ниже интеллектуальный капитал в семье, тем сильнее миф о всесилье денег. И наоборот: чем образованнее семья, чем сильнее интеллектуальный капитал, тем больше акцент делается на личных способностях человека, его умениях самоорганизовываться, планировать свою жизнь на долгое время.

Вообще, способность жить не только сегодняшним-завтрашним днем характерна как раз для интеллектуальной молодежи.

«СП»: — А как разделяются эти две группы?

— Примерно 15−17% молодежи — это люди с высоким интеллектуальным потенциалом. Эти люди будут пытаться найти хорошую работу, имея в виду не только денежное вознаграждение, но и вклад в свой собственный капитал на долгосрочную перспективу, возможность относиться к себе с уважением. Причем эти люди ориентированы на интеллектуальную работу, намерены получать от нее удовлетворение. Это очень важно. Важно и другое: стремление в первую очередь к профессиональной самореализации в конечном счете дает бОльшее материальное вознаграждение, чем же просто стремление заработать побыстрее на первых порах.

У нас в обществе вообще очень «короткое» время. Для молодежи этого времени побольше, но все равно мало. На выходе из образовательных учреждений в большинстве своем молодые люди стремятся как можно быстрее заработать деньги.

«СП»: — То есть большинство молодых людей не планируют свою жизнь в средне- и долгосрочной перспективе?

— Да, молодые люди сегодня «живут» самым ближайшим днем. Не дальним будущем — отложенного удовольствия, отложенного потребления, что характерно для развитых обществ. И именно потому, что наша молодежь не ставит себе задач на долгую перспективу, она во многом повторяет своих родителей. И оказывается еще более конформистским, чем поколение своих родителей.

«СП»: — Исходя из этого, та модернизация, о которой говорят так много руководители нашей страны, лишена главного двигателя — молодежи?

— Совершенно точно. Безынициативность молодежи везде, кроме сферы потребления: в сфере политического участия, взятии на себя ответственности. Последнее, возможно, является и самым важным. К примеру, если посмотреть на результаты исследований, скажем, немецкой молодежи, то там 60−70% участвуют в различных добровольных объединениях. Сколько у нас таких, я думаю, не имеет смысла даже говорить. В организациях гражданского общества, различных некоммерческих организациях представлены люди среднего возраста. А молодежь относится к этому в лучшем случае индифферентно.

«СП»: — Вот мы и подошли к политике. Известно, что нынешняя молодежь совершенно не заинтересована в политике: политически пассивных — подавляющее большинство. Но все же из тех, кто интересуется: для них какие направления в политике интереснее других? Это «правые», «левые», какие-то другие политические силы?

— Они распадаются примерно поровну. О существовании же разного рода политических организаций, молодежных сегментов разных политических партий знает очень мало молодых людей. Если взять Москву, мегаполис с большой долей проникновения информации, то даже в столице знают об этих политических организациях 50−60% молодых людей. А симпатизируют кому-нибудь, даже не участвуют, а симпатизируют — не более 6%. Готовы участвовать — еще меньше.

«СП»: — А почему? Есть ли объяснение этому?

— Неинтересно. Не видят смысла в этом. Считают, что оказывать влияние на власть никакие организации не могут — так думают до 90% молодых людей. Идея общего блага, которая очень важна, и была важна ранее, для нашей молодежи абсолютно не значима. На первом месте, повторюсь, индивидуальные материальные блага, блага общества потребления.

Отчасти это объясняется советским периодом: принудительной коллективности, принудительного отказа от личных ценностей во имя общего блага.

«СП»: — Как менялся интерес к политике у молодежи начиная с перестройки и по наше время?

— Он менялся радикально. Понятно, что в советское время было полное отвращение к общественным и политическим организациям, к комсомолу. Потому что было понятно, что это все казенное, формальное и совершенно бессмысленное. В перестройку начал резко расти этот интерес. Однако среди молодежи он все равно был ниже, чем среди людей старшего возраста. Последние понимали, что не хотят жить так, как раньше, и эта энергия отталкивания подстегивала интерес к политике. У молодежи это было в гораздо меньшей степени.

И как раз в перестройку и вплоть до 91−92 года эйфория от изменений, надежда, иллюзии захватили довольно большую часть российского общества и молодежи в частности. Дальше наступило разочарование: эйфория сменилась апатией, утратой иллюзий. И эта нестойкость, отсутствие долгого времени вообще говоря указывает на тонкость культурного интеллектуального слоя, на его неспособность поддерживать энтузиазм. И это обернулось тем пофигизмом, который мы наблюдаем и сейчас: неспособностью ставить какие-то важные задачи и выполнять их, нежеланием участвовать в жизни страны, обессмысливанием жизни, резким сужением горизонта существования.

После этого произошла некоторая дифференциация настроений. С приходом Путина началась поляризация внутри молодежи — она пришла на смену безразличию. Молодежь разделилась: появилось даже некое «поколение Путина»: это молодежь, которая облучена путинской пропагандой. Это националистическая, антизападная молодежь, молодежь, для которой все представления о характерной для «перестройки» демократии оказались дискредитированными, даже более того — враждебными объектами. Среди молодых людей появилась среда поддержки режима. Она скорее характерна для ущемленных и слабых слоев — периферийных, прежде всего сельских, жителей малых городов. И для тех жителей крупных городов, для которых закрыты перспективы: националистических, ксенофобских, очень агрессивных.

С другой стороны — меньшая по объему группа, но с очень пестрым спектром: от антифа и анархистов до либералов и яппи, жестких западников — тех, кто знает о демократии в теории.

«СП»: — Вы говорите о «поколении Путина», сформировавшемся под влиянием пропаганды. Какими ценностями притянули эту молодежь?

— Это довольно сложный набор комплексов. И не случайно я говорю, что это прежде всего люмпенизированная или периферийная молодежь, для которой закрыты возможности быстрого роста. Эта среда хронической социальной депрессии, соответственно — это завистливые создания. Это называется ресантиментность, то есть зависть смешанная с возмущением, с переносом причин своих неудач на объект зависти. Классовая ненависть. Это гремучая смесь, и она дает основания для массовой молодежной ксенофобии, вплоть до ее радикальных проявлений.

Сам Путин в этой картине мира воспринимается как образ полноты реализации желаемого. То, чего лишен парнишка в каком-нибудь Урюпинске, в нем представлено во всей полноте. Он и охотится, он летает на самолете, он богат, он может срезать любого, он может себе позволить неуважительный тон обращаясь к журналистам. И вот эта возможность свободы для унижения других или достижения того, что для других закрыто, — она выступает как полнота значения всего ценностного. На Путина проецируется все, чего лишен этот человек в своей жизни.

В принципе, это то, что называется «авторитарный синдром»: готовность восхищаться и подчиняться с одной стороны, и готовность управлять и проявлять агрессию — с другой.

Плюс, очень привлекательная поза агрессии по отношению к «вражескому» Западу — на фоне предшествующего периода унижения (эпоха президентства Бориса Ельцина). Возможность «дать в морду» как стиль поведения является крайне привлекательной для такого типа людей. Это объясняет высокую популярность Путина. Но не объясняет неготовности участия в голосованиях: молодежь и раньше, и сейчас в гораздо меньшей степени интересуется выборами президента России и другими выборам, чем другие группы.

«СП»: — В социологических опросниках есть стандартные вопросы: верит ли респондент в свободные выборы, пойдет ли голосовать. Судя по результатам опросов, процент положительных ответов все время падает. Был ли какой-то переломный момент, когда закончилась постперестроечная эйфория политической активности?

— Да, этот момент был в 1995 году. Наступило полное разочарование реформами, Ельциным, несоответствие ожиданий тому, что уже произошло. Отсутствие людей, которые могли бы помочь понять, что происходит. И главное — это впервые начавшаяся тогда работа PR. Пошла массовая накачка, манипулирование общественным мнением, и люди поняли, что их помимо воли заставляют что-то делать. И президентские выборы 1996 года стали «точкой невозврата». Сильнейшее чувство, что тебя используют, убило разом всю политическую активность, желание голосовать. И в первую очередь это ударило по молодежи.

Что же касается всех наших протестов — это, что называется, протесты по жизненным показаниям. И они прекращаются, как только немного улучшаются условия жизни. Это также свидетельствует об отсутствии гражданской солидарности, длительного расчета.

«СП»: — Был ли какой-то всплеск политической активности после того, как пришел президентом Путин?

— Это был всплеск консервативных надежд. Только что закончился трансформационный экономический кризис, начали расти доходы населения, жизнь понемногу начала налаживаться. И вот случился кризис 1998 года, который на фоне надежд на начало улучшений в жизни воспринялся населением крайне болезненно. И вот пришел Путин, который сказал: «я знаю, как надо». Образ лидера с готовностью был принят молодыми россиянами, которые с радостью отдали за него голоса.

«СП»: — Но ведь потом популярность Путина начала снижаться. Произошло ли такое же оживление в 2008 году, когда на пост президента вступил Дмитрий Медведев?

— Это отчасти был перенос ожиданий, которые изначально связывались с Путиным. В целом же электораты у них разные.

«СП»: — А на предстоящих выборах — как парламентских, так и президентских — стоит ли ожидать роста надежд на будущее?

Никаких изменений не предвидится. Полная деморализация, ощущение, что выборы будут нечестными, что все решено заранее… На протяжении 10 лет страна жила стабильностью, нежеланием что-то менять. Но с прошлой осени проявился четкий тренд: стала нарастать тревога в обществе, неуверенность в завтрашнем дне. Появилось ощущение, что сохранение текущего порядка вещей грозит еще бОльшими потерями в будущем. Причины этой тревоги — административный произвол, коррупция, беззащитность людей, падение жизненного уровня.

«СП»: — Сохранятся ли эти настроения после выборов?

— Думаю, да. Или даже будут нарастать.

«СП»: — Не приведет ли это к катастрофическому снижению рейтингов власти, или власть предержащих фигур?

— Пока еще ресурса у власти достаточно, но он снижается. Если он дойдет до какой-то критической черты, то он рухнет очень быстро. Пока года на два хватит. По меньшей мере.

«СП»: — А какой уровень недоверия стал бы критичным?

— Здесь не просто уровень недоверия, а еще и продолжительность этого недоверия. Критичным я считаю уровень недоверия более 50%. А продолжительность должна быть не менее полутора лет.