Профессор Супрун: На суде буду молчать

Беспрецедентное уголовное дело, возбужденное два года назад против заведующего кафедрой Поморского государственного университета профессора М.Н. Супруна и начальника Информационного центра Управления внутренних дел Архангельской области полковника А.В. Дударева, наконец, слушается в суде. Профессора Супруна обвиняют в сборе архивных материалов о поляках и немцах, высланных на спецпоселение в Архангельскую область в 1940-х гг., а полковника Дударева — в том, что предоставил ему такую возможность. Иными словами, профессора судят за то, что занимался своей профессиональной деятельностью, а полковника — что выполнял свой служебный долг. Всё это выглядит совершенно нелепо. Сведения о спецпереселенцах интерпретированы следователем как «личная тайна», включение этих сведений в базу данных — как «нарушение личной тайны».

Информация, которую собирали сотрудники Поморского университета, ничем не отличается от той, что представлена в большинстве изданных на территории России Книг Памяти жертв политических репрессий. Это основные биографические данные — дата и место рождения, статья, по которой человек осужден, срок репрессии и т. д. Таких Книг Памяти в России создано около 300, данные из них объединены на CD-диске, изданном «Мемориалом», где содержится более 2,5 миллиона имен.

Корреспондент «Свободной прессы» обратилась к известному историку, писателю Якову Гордину:

«СП»: — Яков Аркадьевич, я помню вашу подпись под письмом в защиту Михаила Супруна. Спустя два года начался судебный процесс. Но его по требованию прокурора закрыли для прессы. Как вы это расцениваете?

— Безобразие, что еще можно тут сказать. Сам процесс абсолютно безобразный, высосанный из пальца.

«СП»: — Что на самом деле от нас хотят скрыть, закрывая работу Супруна? Ведь Архангельская область — это же арктический ГУЛАГ, Соловки…

— Я думаю, людей, которые инициировали этот процесс, сильно раздражает тот факт, что офицер милиции сотрудничает со структурами, которые они считают враждебными. Во-первых, не хотят смычки людей из правоохранительных органов с правозащитным движением, а во-вторых, конечно, не хотят расширения информации о репрессиях, о преступлениях. Нормальная реставрационная атмосфера. Историкам пресекают доступ к материалу исследований. А это смертельно для историка.

«СП»: — Супрун извлекал из архивов ФИО, статью и срок заключения — вот всё, что он собирал. Если это личная и семейная тайна, которая якобы нарушена, то как в свете этого обвинения нам быть с телефонными книгами? С карточками в поликлиниках? С портфолио учеников в школах?

— Никакой семейной тайны в том, что человек был репрессирован, нет. Это зафиксировано в открытых государственных документах. Оперативные, следственные дела могут быть закрыты, и они закрыты, без разрешения родственников нельзя получить к ним доступ. Но сам факт репрессий не является тайной. В том-то и абсурд! Супрун же не выдавал какие-то семейные подробности, что в результате ареста ушла жена или еще что-то в личной жизни происходило, он действительно собирал сухую информацию. Это скорее статистика, чем информация по существу. Дело не в наказании, которое понесет или не понесет Супрун, а в том, что это символическое действо. Изначально, может быть, местное начальство раздражилось на историка и офицера милиции, но потом стало ясно, что это дело может иметь гораздо более расширительный смысл.

«СП»: — Супрун и Дударев, по-вашему, попали под горячую руку?

— Не под горячую руку, а как раз под холодную голову, под логический ход, эти структуры очень осмысленно действуют: надо как-то прекратить занятия, которые всё время напоминают, что творили карательные органы. Они же до сих пор чтут Дзержинского, называют себя чекистами. Прямая преемственность! Им больно всё время слушать, что их отцы и деды были мерзавцами.

Михаил Супрун поделился с корреспондентом «Свободной прессы» впечатлениями от начала судебного процесса:

— Всё там запланировано, приговор подготовлен. Из пятнадцати человек, которые заявили себя потерпевшими, на суд пришли четыре человека, двое из которых готовы отказаться от навязанной им роли потерпевших. Не считают себя потерпевшими. Остальные не знают, чего они хотят от меня. Такое ощущение.

«СП»: — Вы поняли, почему именно эти люди считают себя пострадавшими?

— Я читал материалы дела, прежде чем идти на суд. Каждого из них вызывали в управление ФСБ в Новодвинске. Как люди чувствуют себя, если их вызывают в ФСБ и начинают накачивать? Управление ФСБ хорошо с ними поработало. Этнических немцев привезли сюда в 1944 году на строительство бумажного комбината, тут их до сих пор большая община.

«СП»: — Сорвана ваша работа о немцах. Но если продолжить эту логическую цепочку, то Архангельская область — это же Соловки… Нас ждут еще какие-то страшные открытия? Что от нас хотят скрыть, инициировав этот процесс?

— Архивы только-только приоткрыли. В Архангельскую область, по моим данным, еще до 1941 года было сослано около 130 тысяч семей кулаков. С детьми это около 400−700 тысяч человек. Мы практически об этом ничего не знаем. В 1940 году только в Архангельскую область прислали 54 тысячи поляков, депортированных после раздела Польши 1939 года. А в общей сложности в Вологодской и Архангельской областях было 88 тысяч — это треть всех депортированных поляков. Немцев — 12 тысяч. Греков — 7 тысяч. Но ничего об этом мы до сих пор не знаем. А в послевоенные годы сколько сюда ссылалось!

По указу Ельцина от 1993 года издано три тома Книги Памяти. Прокуратура и ФСБ включило туда только 6 тысяч имен. 12 тысяч — упустили, не включили, и сейчас бывшие прокурорские работники, которые работали над этой Книгой, за голову хватаются, как они допустили такие ляпы.

Тут масса тайн. Их очень много. Я уж не говорю, конечно, о Соловецком лагере особого назначения, об этом вообще документы закрыты, никто написать не может. Один журналист, любознательный человек, Юра Бродский сделал фильм «Власть соловецкая», ему удалось буквально по крупицам найти документы, причем, в Италии!

«СП»: — На Соловках еще много тайн?

—  Я пытался собрать материал по Соловкам, хотел книжку написать, — ничего нет! Я больше материалов нахожу в Польше или в Германии, чем в России. Ничего не дают, ни к чему не подпускают.

«СП»: — Значит, неисследованные истории сотен тысяч раскулаченных тоже ждут своего часа?

— Архивисты МВД говорят, что эта тема практически не разработана, не исследована.

«СП»: — Сегодня вся работа остановлена?

— Конечно. Сейчас уже в Магадане закрыт архив, исследователь из Вологды туда поехал, чтобы поработать по грекам, но как только началось наше дело, ему доступ в архив закрыли. Александру Васильевичу Дудареву коллеги из милицейских архивов звонят постоянно, из Сыктывкара звонили недавно, из других регионов: «Как нам быть?»

«СП»: — Как намерены вести себя на суде?

— Мы с адвокатом Павловым написали ходатайство, в котором говорим, что нет такой статьи в Уголовном кодексе, по которой нас можно судить. Ни следователи, ни прокуратура, ни Следственный комитет, ни эксперты юридического факультета Санкт-Петербургского университета не могут разъяснить, что такое личная и семейная тайна. Поэтому мы отстранились от процесса: Павлов будет кроссворды разгадывать, а я буду газеты читать. Мы имеем право молчать, ничего не говорить.

«СП»: — Не будете участвовать в процессе?

— Нет никакого смысла. Уже решение суда понятно. Либо оправдают за отсутствием состава преступления и события преступления. Либо осудят, и тогда меня приговорят к штрафу до 18 зарплат и лишению права преподавания в течение двух лет. Мы с моим адвокатом настроены на то, чтобы получить обвинительный приговор. Только лишь в этом случае мы имеем право обращаться в Конституционный суд за пересмотром и последующей реабилитацией.

«СП»: — Вы работаете сейчас в Польше, пишете там книгу… Уезжать-то совсем не собираетесь?

— Всё определит суд. Если вынесут приговор, что мне нельзя заниматься преподавательской деятельностью в России, то чем же мне заниматься? К архивам не допустят, от исследований отстранён, преподавание собираются запретить — ну что делать? В таксисты идти?

На верхнем фото: профессор М.Н. Супрун и полковник А.В. Дударев