Сословное общество по-путински -2

«Свободная пресса» публикует вторую часть интервью (первую см. здесь) с заведующим кафедрой местного самоуправления факультета государственного и муниципального управления НИУ ВШЭ Симоном Кордонским, в котором он дает ответ о причинах высокого уровня социальной напряженности внутри российского общества:

«СП»: — Сегодня многие говорят о «стагнации», «загнивании», возвращении к брежневским временам, т.к. Путин снова приходит к власти. Как это вписывается в логику сословно-имперской модели общества?

— Если власть исходит из сословной системы, то Первое лицо государства выполняет функцию верховного арбитра. Члены сословного общества всегда недовольны тем, какая доля ресурсов им досталась. Это ощущение дефицита является имманентным свойством такой системы. К Первому лицу обращаются с жалобами на то, что у них много взяли и им мало дали. И Первое лицо обязано «навести порядок», наказать тех, кто много берет, и тех, кто мало отдает. Это два основных модуса, в которых живет наше население, и никакая демократия здесь невозможна. Это другая социальная реальность. Люди, воспринимающие и осмысляющие свое социальное окружение в понятиях рыночной экономики и демократии, не могут понять, в какой системе живут. Им кажется, что все не так, как должно быть. Становление системы сословного распределения и сословно-распределительной справедливости им представляется совершенно неадекватным социальным действием. И они недовольны властью, реализующей принципы распределительной справедливости.

«СП»: — В последнее время мы все чаще становимся свидетелями самосудов, совершаемых простыми людьми, когда они уже не надеются на судебную систему и сами берут в руки оружие. С этим можно что-то сделать, или это является неизбежным свойством сословной модели общества?

— В сословном обществе нет и не может быть демократии. Есть другие формы согласования интересов, разного рода соборы, такие как партийные съезды в советские времена. Если соборы не решают проблем справедливого уравнительного распределения, то начинаются стихийные выступления тех, кто считает себя обделенным при дележе. Бунты были в России всегда, и при Империи, и в СССР. Это тоже элемент системы согласования интересов сословий, включающийся тогда, когда соборы не выполняют своих функций. Сейчас наше Федеральное собрание, выполняющее, само того не осознавая, функции собора, слабо функционально, мягко говоря. Поэтому вполне возможны стихийные выступления, но они не «против системы», они — за более справедливое уравнительное распределения, то есть «за».

"СП": — За справедливое распределение?

— Справедливое в рамках этой системы.

«СП»: — Это очень интересный момент. По вашим словам, в основе общества лежит один из двух принципов реализации справедливости. На Западе это уравнительная модель, где в качестве инструмента выступает демократия. У нас — модель распределительной справедливости, инструментом которой в советские годы служила КПСС. Но люди-то «берут в руки топоры и вилы» как раз по той причине, что они считают несправедливым устройство общества, в котором живут.

— Им мало дали! И много взяли!

Мы со студентами ездим по стране: за последние 6 лет объехали уже больше сотни муниципалитетов. И везде все люди жалуются, как все вокруг плохо. Но как только с ними выпьешь и посидишь, выясняется, что как раз у этого-то человека все, как говорится, путем. Это везде плохо, а него-то хорошо.

«СП»: — Вы говорите про госслужащих?

— Нет, про простых людей. Правда, простых у нас в стране уже не осталось. Их нет, как не было и в Советском Союзе. Люди замыкаются, переходят к поместной форме жизни, к огораживанию. И, конечно, они недовольны государством, но недовольство — это имманентное условие системы. Оно ее стабилизирует, а не разрушает.

«СП»: — Но это же парадокс! Недовольство, протесты, бунты вы называете фактором, стабилизирующим саму систему!

— Конечно. Во-первых, это признание того, что она существует. Во-вторых, это участие в ней. Чем не доволен народ? Тем, что мало дают. А чем не довольны предприниматели? Тем, что много берут.

«СП»: — И тем самым и те, и другие подпитывают и корректируют работу системы?

— Именно.

«СП»: — Не это ли недовольство наши западные «друзья» воспринимают как свидетельство «зачатков демократии», желание прав и свобод и т. д.

— Конечно! На самом деле более ограниченных людей, чем западные русисты, я еще не видел.

«СП»: — То есть можно ли сказать, что в нашей стране протесты играют совсем другую роль, чем на Западе?

— Не совсем так. Те же Штаты после Второй мировой войны, когда они перешли к строительству социального государства, наплодили кучу сословий: там одноногая черная проститутка, больная СПИДом имеет больше шансов на получение рабочего места, чем нормальный здоровый белый парень. Политическая система США создает преференции некоторым группам людей, формируя сословия.

В США вообще получился интересный социальный эксперимент: люди бежали из сословных феодальных систем на территорию, где не было никакой иерархии. И естественно, что сложилось классовое расслоение со всеми его конфликтами. При этом существенная часть тех, кого мы сегодня считаем людьми, первопроходцами таковыми не признавалась. В частности, индейцы — это были такие звери, чернокожие — то же самое. То есть классовое общество возникло, но при этом в стороне, не будучи включенными в систему капиталистических взаимоотношений, существовали группы не-людей. Женщины там ведь тоже были до недавнего времени не совсем людьми: до 70х годов они не участвовали в выборах. Там формирование сословий шло совсем по-другому.

«СП»: — Когда в США сложилась такая ситуация?

— За последние 40 лет — когда марксистская профессура на внешнеполитическую потребу своей власти создала на разные симулякры, вроде прав человека. При Рейгане страна была еще более-менее капиталистической, а потом эти симулякры начали внутреннее обращение. И это было знаком отхода от основополагающих принципов уравнительной справедливости в пользу справедливости распределительной, то есть перехода к социальному государству.

«СП»: — А когда в американском обществе существовали пабы «только для белых», в автобусах было разграничение на «белую» и «черную» половину, чем это было?

— Это тоже была сословная система. Дело в том, что число людей рискующих, работающих на открытом рынке, уменьшается, а людей, живущих за счет бюджета, — увеличивается. Т.е. идет трансформация классового общества. Они уже поколение строят социализм, имея в виду социальное государство.

«СП»: — Если у нас классово-рыночная система просуществовала всего 10 лет, и все равно мы сейчас видим такую сильную протестную волну, то у них, вероятно, ломка сознания еще сильнее?

— Конечно. Сегодня у них идея социального государства забила весь рынок — это видно по кризису европейского сообщества. Она стала доминирующей, а они пытаются понять это в терминах финансовых, но не в терминах социально-структурных.

«СП»: — Нас периодически пугают тем, что однажды народ может дойти до такого состояния, что «бояр с мигалками» начнут вешать на фонарях — это возможно?

— Бунты были всегда. Главное, чтобы они не генерализовались. И власть очень хорошо умеет с ними работать, по крайней мере, умела — сейчас уже не знаю. Опасность в том, что власть потеряет инструмент управления этими бунтами.

«СП»: — В каком случае возможна потеря контроля настолько, что этот бунт разнесет действующую систему отношений?

— Это то, что называется коррупцией в силовых структурах. Когда владивостокский ОМОН отказался разгонять праворульных автомобилистов, это стало очень нехорошим симптомом — это очень серьезно. Пришлось на самолетах отправлять туда ОМОН из Москвы.

«СП»: — Это был коррупционный момент, или силовики считали неправильным разгонять людей по внутренним убеждениям?

— Похоже, по внутренним убеждениям. Весь Дальний Восток жил с импорта японских и корейских праворульных иномарок, а тут вдруг взяли и все запретили. Понимаете, в этом случае Дальний Восток выступал корпорацией, т.е. все его жители, в том числе и «силовики», имели долю от этого рынка праворульных машин. Акт, направленный на расширение рынка Волжского автозавода, вызвал социальный протест, в котором приняли участие даже силовики. Опять же — у них слишком много взяли, чтобы отдать другим!

«СП»: — То есть главная угроза нашему обществу состоит в образовании такой критической массы людей, обделенных в пользу других, что они пойдут сносить систему в поисках другой справедливости?

— Да, опасность в начале жесткого передела. Вопрос в трезвости и адекватности самой власти — насколько она понимает то, что возникло в результате ее действий.

«СП»: — А у нее есть такое понимание?

— «В реальности» (в принимаемых законах — прим. «СП») нет. «В реальности» все думают в рыночных демократических терминах, а «на самом деле» (в фактической жизни — прим. «СП») все всё понимают, но выражается это понимание в основном матом — понятия-то отсутствуют.

«СП»: — То есть власти необходимо академическое осмысление социальной действительности?

— Наверное. Я хоть и был когда-то во власти: 5 лет просидел в Кремле, но я там не вижу людей, которым это надо. Власть живет в другом времени.

«СП»: — То есть она потеряла контакт с реальностью?

— Контакт с «реальностью» у нее есть, у нее нет контакта с «на самом деле» (смеется — прим. «СП»).

"СП": — Вы утверждаете, что сословия могут существовать при наличии возможности дележа бюджета, когда есть, что перераспределять. В ближайшие годы такой возможности будет все меньше и меньше, чем это может обернуться?

— Должен быть другой ресурс, и сейчас идет его поиск. То есть поиск того, с чего можно будет жить. Вот, казалось, что инновации могут быть таким ресурсом, но не оправдалось. Ведь чего хотели наши инноваторы? Ученым говорили: «Вы сделайте нам что-нибудь такое маленькое, но чтобы пилить можно было как с нефти». Вот они и нанотехнологили.

«СП»: — А ресурс обязательно должен быть материальным?

— Нет, он должен быть конвертируемым в настоящие деньги в принципе. Ведь что можно продать? Например, страх. Можно продать страх перед ракетно-ядерной войной.

«СП»: — То, чем как раз живет Северная Корея.

— Да, она пугает всех своей атомной бомбой, и все ее кормят различными программами гуманитарной поддержки.

«СП»: — А идея может быть конструктивной?

— Проблема в том, что я не вижу персонификаций. Идеи всегда должны быть персонифицированы в человеке или движении, а сейчас нет ни таких людей, ни таких символов. Раньше был Че Гевара, например, но в сегодняшней системе появление людей со статусом Че Гевары мне кажется невозможным. Потому что появление такого человека означает возникновение иерархии — под него начинают строиться, а в современном постмодернистском обществе ее нет.

Я также не вижу сегодня новых объединяющих идей. Недавно была идея экологии — оказалось, пузырь. Вспомним историю с птичьим гриппом. Одна швейцарская фирма разработала лекарство от гриппа — ей нужно было обеспечить рынок под этот товар. Тем или иным образом был инициирован доклад ВОЗ о грядущей пандемии нового гриппа. Под это дело многие государства провели госзакупки этого лекарства — тем самым был создан многомиллиардный рынок. Другие примеры: потепление климата, уменьшение биологического разнообразия — на этих идеях люди создавали финансовые пузыри и обогащались. Идеи превращаются в товар, теряя статус мобилизующих концептов. Может, оно и хорошо.

«СП»: — Сословное устройство общества должно прийти к своему концу?

— Нет, не представляю себе как это может быть. Наше сословное устройство не меняет принципы своей организации уже 300 лет: как Петр Первый решил модернизировать Россию, так с тех пор циклы и идут. После отмены крепостного права началось социальное расслоение и формирование рынка — он рос бешеными темпами. В феврале 1917 года мы видим нормальное политическое оформление классовой структуры общества, а в октябре 1917 происходит инверсия к сословной системе, но уже с другими сословиями. Имперские сословия были ликвидированы как класс — вырезаны. Распределительная справедливость восторжествовала в какой-то, как сейчас кажется, невозможной, доведенной до логического конца форме. И строительство светлого будущего продолжалось на идее мировой революции где-то до 1927 года, когда стало ясно, что мировой революции не будет, и нужно строить «социализм в отдельно взятой стране». А где для этого взять ресурсы? Нашли, ресурсы оказались человеческие: понадобилась коллективизация и индустриализация, т.е. превращение всего населения в трудовой ресурс. Были созданы новые сословия рабочих, крестьян и служащих.

Стремление партии и правительства к уравнительной социальной справедливости в брежневские времена закончилось всеобщим дефицитом, а в 1989−90-х годах система накрылась. Снова началось классовое расслоение, которое завершилось в начале 2000-х годов переходом к новой сословной системе и превращением в ресурсы многого из того, что есть на территории страны. Редукция рынка, формирование ресурсной базы, то есть изъятие товаров и услуг с рынка и превращение их в ресурс для справедливого уравнительного распределения идет достаточно интенсивно.

«СП»: — Какое отношение к сословному устройству общества лично у вас?

— Наблюдательное. Это просто другая система, другой мир. Российский специфический мир, не западный. В кризисных ситуациях он может быть гораздо более стабильным, чем то, что называется рыночной экономикой и демократией. Ведь демократия инструментальна — это форма согласования интересов между классами. А поскольку в нашей системе классов нет, то зачем нам демократия? У нас должен быть «СОБОР». И постепенно наш парламент превращается в «Собор»: отмена выборов по мажоритарной системе, делегирование в него спортсменов, артистов, военных — это все формирование сословного представительства. Но для того, чтобы эта система эффективно заработала, нужно чтобы сословия осознали себя. Необходимый компонент сословной системы — это осознание людьми своей принадлежности к сословиям, а вот этого нет. И нужно, чтобы власть нашла в себе смелость объяснить народу, что же она создает. И я не представляю, кто возьмет на себя смелость сказать, что у нас сословная система.

«СП»: — Можно себе представить, что случится. Во всем мире сейчас идет движение к сословному обществу?

— Нет, есть и противодействие. Вспомните, с чем столкнулся Обама со своим законом о здравоохранении. В систему государственного страхования здоровья включено около 40% населения США. Он захотел довести этот показатель до социалистических размеров, до всеобщего охвата населения. Естественно, он столкнулся с жесточайшим сопротивлением: «Почему мы должны за свои деньги кормить вот этих?» — это реакция классовой системы на движение к сословности. Этот президент — типичный левак образца 80-х годов, т.е. у него картина мира основана на правах человека и распределительной справедливости.

А в Европе сейчас вполне здоровая тенденция к отказу от «завоеваний социального государства»: растет влияние правых партий, формируется европейский национализм. В Евросоюзе зашли слишком далеко в построении социального государства, основанного на принципах уравнительной справедливости, теперь споткнулись на экономике, потому что породили сонм сословий — паразитов, которые считают, что им распределяют мало. Так или иначе будут их отсекать, урезать в правах. Иначе не выживут.

Так что нельзя однозначно сказать, что сословное распределительное общество — единственно правильное, а рыночное классовое — зло, или наоборот. Ничего правильного нет!

Фото: Александр Коряков/Коммерсантъ