История в фокусах политики

История все чаще становится инструментом для решения чисто политических задач. Исторической политикой занимаются не только наши соседи по СНГ и страны Восточной Европы, но и Турция, Китай, Япония. Россия тоже не стоит в стороне от исторических баталий. Причем, если раньше «войны памяти» шли у нас на внешнеполитических фронтах, то теперь фронтом номер один оказалась внутренняя политика.

Какие механизмы толкают нас к тому, чтобы пикироваться по отдельным эпизодам истории, чего ждать от исторической политики, рассуждали на лекции «Историческая политика: новый этап» доктор исторических наук Алексей Миллер, ведущий научный сотрудник ИНИОН Российской Академии наук, профессор Центрально-Европейского университета (Будапешт) и эксперт Московского центра Карнеги Мария Липман.

Лекция состоялась в рамках проекта «Публичные лекции «Полит.ру». «Свободная пресса» публикует ее наиболее интересные фрагменты.

Алексей Миллер:

— Главный вопрос, который меня интересовал — кто конкретно осуществляет историческую политику, и с какими целями?

Дело в том, что у значительной части политических элит Восточной Европы сложилось мнение, что история слишком важна, чтобы оставить ее историкам, что история — это предмет политики. Было видно, как история, исторические темы используются для достижения определенных целей внутренней и внешней политики практически во всех странах региона.

Более того: в этих странах возникли механизмы более-менее автоматического самовоспроизводства исторической политики. Это атмосфера ненависти и состояние войны памяти. Не раз мне приходилось видеть, как историки из двух стран встречались, заранее не собираясь менять свои взгляды, и слушали друг друга лишь для того, чтобы поточнее сформулировать свои аргументы.

Мне стало интересно, кто конкретно за этим стоит. Потому что, если вы посмотрите на обширную литературу по политике памяти, можно уверенно сказать: в подавляющем большинстве случаев авторы этой политики не являются предметом специального интереса. Речь идет только о содержании споров.

Заметно меньше внимания уделяется тому, какие институты задействованы, какая политическая логика за этим скрывается. На деле, историческую политику формируют серьезные институты. Например, Институт национальной памяти в Польше имеет штат около 3 тысяч человек. Есть Фонд исторической памяти в России. До недавнего времени, при Ющенко, был весьма активен Институт национальной памяти на Украине, который являлся пародией на польский институт.

Словом, меня интересовала политическая логика, которая скрывается за баталиями по поводу истории. Фокус исследования был направлен, прежде всего, на посткоммунистические страны, но рассматривались и Япония, Китай, Турция. Разумеется, Германия — потому что она крайне важна для понимания, как политики работают с прошлым.

Лично я считаю, историческая политика используется, прежде всего, на партийном уровне. Она используется различными политическими силами внутри страны, чтобы получить те или иные преимущества по отношению к политическим соперникам. Особенно этим занимаются политические силы, которые на данный момент контролируют властные структуры и у которых есть административный и финансовый ресурсы.

Я бы хотел поговорить о внешнеполитической стороне дела. Дело в том, что с 2009 года на наших глазах произошла существенная разрядка в этой сфере. Механизмы и причины этой разрядки весьма любопытны.

Понять эти механизмы, мне кажется, можно на примере отношений между Москвой и Варшавой за последние пять лет. Мы все помним, какой была атмосфера в этих взаимоотношениях в 2007 году, когда на всякое гавканье с одной стороны разносился гулкий лай с другой. Казалось, конца и края этому нет. Между тем, в 2007-м произошло любопытное событие. Премьером Польши в результате выборов стал Дональд Туск, и в его лице Москва получила, наконец, партнера, который тоже был заинтересован в разрядке.

В свое время я пытался понять — для себя — что же делать при обострении «войн памяти»? В результате, сформулировал простой тезис: бесполезно спорить с теми, кто сознательно нагнетает напряженность. Этих людей, за редким исключением, переубедить невозможно — в любой стране. Нужно искать по другую сторону историков, которые, как и ты, заинтересованы в нормализации ситуации и нормальном диалоге.

На политическом уровне, как выяснилось, схема точно такая же.

Когда появился Туск, к чести Москвы, она тут же возможностью диалога воспользовалась. В итоге, был реанимирован специальный орган — Российско-польская группа по сложным вопросам. С российской стороны его возглавлял ректор МГИМО Анатолий Торкунов, с польской — бывший министр иностранных дел Польши Адам Ротфильд. И они, прячась от журналистов, начали систематическую работу по формулированию положительной повестки дня при обсуждении исторических проблем.

Позже стало понятно, что выбор Торкунова оказался чрезвычайно уместным. Летом 2008-го он опубликовал статью в «Независимой газете», в которой написал: не стоит стремиться давать симметричный ответ тем, кто провоцирует баталии по поводу исторической политики с другой стороны, поскольку, помимо прочего, это создает ложные сигналы внутри страны. Другими словами, когда мы начинаем в отношениях с Польшей или Прибалтикой отвечать им, внутри России возникает ощущение, что сейчас Сталина обратно понесут в мавзолей.

Потом был визит Путина на Вестерплятте с осторожными, но правильными словами. Потом осторожное, с массой взаимного недоверия движение по направлению друг к другу — я бы сравнил это с прогулкой по весеннему льду.

К 2010 году оказалось, что Туск и Путин сделали серьезные политические ставки. Это чрезвычайно важный момент. Когда стороны делают крупную ставку на разрядку и выход из исторической политики, на первых порах им нередко приходится платить определенную политическую цену, поскольку общество находится в состоянии всеобщей паранойи. Путин тоже получил долю критики — мол, что же он полякам такие вещи говорит, все равно эти гады не оценят…

В Польше у Туска был и вовсе серьезный противник — партия «Правая справедливость», которая ставила на как можно более жесткую историческую политику в отношениях с Россией и Германией.

Тем не менее, когда ставка на разрядку сделана, сама логика политической борьбы ведет политиков дальше. Отказаться, сказать, что «да, братья Качиньские, вы были правы, и наши попытки нормализовать отношения с русскими провалились», — значит, признать правоту соперника и потерять очки.

Таким образом, возникает положительная инерция, хотя стороны нередко бывали раздражены друг другом (тот же Туск получил далеко не все, что ему было обещано — например, до сих пор не получил всех материалов по Катыни). Словом, стороны все время играли на понижение градуса.

Мы видим это понижение градуса на примере последних столкновений футбольных фанатов в Варшаве. Столкновения дали материал, чтобы раздуть чудовищный скандал. Но он так и не возник.

Что здесь важно? Когда возникают политические силы, которые совершено сознательно стремятся к разрядке, они создают поле, в котором провокации не отрабатываются сразу по полной программе. В результате атмосфера разряжается настолько, что общество может слышать аргументы противоположной стороны. Возникает реальный диалог и понимание сложности проблемы. Это очень много.

Крушение польского самолета под Смоленском стало важным моментом, с точки зрения вопроса «что делать»? Здесь можно поставить твердую четверку обеим сторонам, поскольку обе они решили, что надо сделать более решительные шаги в сторону примирения.

Дальше тема немного пропала из российского медийного поля. Зато поляки толково взялись за дело. Примерно год назад польский Сейм проголосовал за создание специального Центра польско-российского диалога и примирения. Это институт, созданный законом — его нельзя отменить росчерком пера. У него есть бюджет, к нему примыкает еще целый ряд структур, в правительстве Польши есть человек на уровне замминистра иностранных дел, который курирует Центр. Это очень важный шаг вперед.

В России, кстати, такой центр тоже создается. Но — указом президента, так что его будет легко отменить, в случае необходимости.

В Польше никуда не делись люди, которые хотят и дальше отыгрывать историческую проблематику для мобилизации негативного чувства по отношению к России. Тренер польской сборной по футболу был изображен на фото в одном из журналов в форме Плисудского, а статья называлась «Битва под Варшавой-2012». Плюс, конечно, в Польше есть сегмент общества, который не изменил своего мнения ни к России, ни к русским. Этот сегмент был, есть и будет. Но важно, что сегодня он не является мастером дискурса.

Мастером является альтернативный дискурс, и дальнейшие события будут развиваться в его рамках. В августе 2012 года в Польшу поедет глава РПЦ, патриарх Кирилл — впервые в истории российско-польских отношений. Кирилл опубликует совместную декларацию с польским епископатом — форма деятельности, взятая из польско-немецких отношений. Словом, это еще раз доказывает, что стороны прочно встали на рельсы разрядки.

Важно отметить еще момент — позитивный фактор США в вопросе войн памяти в Европе. В момент, когда Обама решил, что ключевое слово в восточной политике «перезагрузка», был послан сигнал так называемой «молодой Европе». В 2003—2004 году эти страны вроде бы вступили в НАТО, вступили в ЕС. И вдруг началась интервенция в Ираке, и оказалось, что им снова нужно выбирать — то ли быть с Берлином и Парижем, то ли с Вашингтоном. Вся молодая Европа, как ее окрестил Дональд Рамсфельд, сделала тогда выбор в пользу Вашингтона.

И вот теперь, благодаря «герою нашего времени» Джулиану Асанджу мы знаем, что американцы со всеми этими странами разговаривали на предмет выхода из исторической политики. Например, с эстонцами. Американцы говорили им, после прихода Обамы: ребята, давайте жить дружно, перестаньте ругаться с русскими. Что характерно, эстонцы американцев послали подальше — сказали, это у нас не предмет для торга.

Почему они так сделали? Эстонцы играют вдолгую. Они рассчитывают, что когда-нибудь нормальный республиканец все же въедет в Белый дом. Может быть, и дождутся. Но, очевидно, у них есть консенсус элит. Те, кто составляет эстонский политический класс, договорились, что должны жестко стоять на позициях войны памяти в отношениях с Россией.

Пример Эстонии показывает, что заслуги американцев не стоит переоценивать. Однако нельзя не отметить: и Польша, и Украина свою политику в отношении войны памяти с Россией сменили именно после прихода Обамы.

Выходя за рамки Восточной Европы, упомяну еще один яркий эпизод в исторической политике последнего времени. Это чудесная история с Саркози, который, в отчаянной попытке получить голоса армянской диаспоры, объявил-таки события 1915 года геноцидом. Правда, это ему не помогло.

Здесь любопытно, что многие страны в последние годы участвовали в поисках геноцида. Напомню, что и Россия нашла геноцид в 2008-м году — в Южной Осетии (на геноциде, правда, мы настаивали недолго). Позже поиски геноцида перестали быть модными. И многие серьезные историки вообще стали отказываться от этого понятия — поскольку оно несет в себе такой багаж эмоций, которым нельзя оперировать в научном тексте.

Словом, сегодня мы можем говорить об общей тенденции к разрядке. Обратима ли она? Думаю, вполне. Но все же за последние пять лет мы многое поняли в механизмах паранойи. А это уже немало…

Другое мнение

Мария Липман, главный редактор выпускаемого Московским центром Карнеги журнала Pro et Contra:

— В мае 2009 года тогдашний президент Медведев заявил, что попытки фальсификации истории становятся все более агрессивными. С этими словами он повелел создать комиссию по противодействию попыткам фальсификации истории в ущерб интересам России. Эта комиссия была создана, но спустя два года прекратила свое существование.

Процесс ее ликвидации, в отличие от процесса создания, прошел чрезвычайно тихо. Сообщение об этом прошло в феврале 2012 года, найти его можно в документе — не откажу в удовольствии полностью процитировать название — «Указ президента РФ об утверждении состава комиссии при президенте РФ по формированию и подготовке резерва управленческих кадров и изменении и признании утратившими силу некоторых актов президента РФ».

Вот там, в этом указе, в пункте 11, подпункте 2, полустрокой сказано, что комиссия упраздняется.

Комиссия, действительно, прекратила существование — но намерение противодействовать фальсификации во власти осталось. Просто оно переместилось из внешней политики во внутреннюю, и в нашей внутренней политике войны памяти только начинаются.

Совсем недавно, например, был выпущен и размещен на сакраментальном сайте госзакупок знаковый документ. Называется он «Разработка учебно-методических материалов по тематическому блоку курса истории России, посвященному фальсификации отечественной истории, для системы общего образования». Получается, отказавшись — во многом — от использования истории во внешней политике, российские власти обратились к политике внутренней. А именно — к созданию единого учебника истории — пока в виде пособия для учителей.

Это означает попытку сформировать единый дискурс, который можно предложить учителям и детям, и воспитывать поколение в представлениях, каковы истоки нашей государственности, кто наши герои. На сайте, в оправдание проекта сказано, что фальсификации истории становятся одним из средств политической борьбы. Книга для учителей так и должна называться — «Фальсификация отечественной истории».

Между тем, проблема с единым учебником истории не в том, что историки видят в нем какие-то неправильные трактовки или неверные факты. Учебник истории — все-таки не история, а ее версия, которая создается для поддержания идентичности нации. Это историк-исследователь старается узнать побольше о событии, а политику надо редуцировать историю к чему-то общедоступному и отсечь лишнее. В учебник истории поэтому собираются, в основном, общие места.

Нужна ли такая усеченная версия отечественной истории, которая бы разделялась всеми? На первый взгляд — да. Кажется, нужен консенсус об истоках государственности, о характере государственной идентичности, о героях. Монополии на версии истории нет ни у кого, но консенсус может иметь место. Проблема в том, что сегодня в России этого консенсуса нет, потому и единый учебник невозможен. Причем, оснований для его создания даже меньше, чем пять лет назад.

На чем строится единый дискурс, если он все-таки существует? Здесь два направления: либо наша нация — победитель, либо она — жертва. В XX веке появляется еще одно направление — нация-грешник, в первую очередь это, конечно, Германия. Есть яркая цитата на этот счет из британского историка и публициста Тимоти Гартон-Эша, который сказал, что «Германия является чемпионом зла и непревзойденным рекордсменом в строительстве античеловечной диктатуры и чемпионом по демонстрации миру своих грехов и того зла, который она причинила». Равных Германии стран на этом направлении, действительно, нет.

Политики и граждане и впрямь гораздо охотнее соглашаются на роль жертв, чем на роль грешников. И пытаются эту версию отстоять в борьбе, которая очень часто имеет выход в политику, против тех, кто извне или изнутри пытается навязать представление, что нация должна каяться и она виновата.

Примеров этой борьбы много, и основания для нее очень разные. В первую очередь, такой пример являют страны посткоммунистического блока — страны, которые были частью СССР или страны Восточной Европы. Но есть и страны совершенно другие — например, Турция или Япония.

Эти страны мне особенно интересны. Мы много лет слышим, что Россия не может разобраться со своим прошлым, что в этом корень наших бед, и что если бы только мы могли как-то с этим разобраться, признать и расставить акценты. Нам было бы легче в настоящем и в строительстве будущего. Так ли это?

Возьмем Японию. Япония совершала чудовищные акты насилия во время Второй мировой войны. Для нас ВОВ — это, прежде всего, западный фронт. Но для США и, разумеется, стран Юго-Восточной Азии, которые стали жертвой японской агрессии, главная война происходила на востоке.

Американский специалист по Японии, живущий в Стране восходящего солнца много лет, так пишет о Японии:

«История взаимоотношений Японии с ее азиатскими соседями — это постоянный источник напряженности, взаимных обвинений и опровержений. Япония не справляется ни с признанием своей имперской агрессии в этом регионе, ни с искуплением своей вины.

Позорное прошлое в Японии часто минимизируется, смягчается, даже возвеличивается и иным образом искажается во имя обслуживания современных политических нужд. В Японии нет консенсуса относительно ее истории, общей для нее и соседних стран Азии. Существует линия разлома, отделяющая консервативных националистов от большинства населения.

Страны, пострадавшие от японского империализма, получают противоречивые сигналы, и, несмотря на извинения, которые руководители Японии принесли за прошлые грехи, это уничтожает возможность наладить доброжелательные отношения между Японией и ее соседями".

Думаю, если убрать из этого фрагмента слово «Япония», мы бы сочли, что это сказано про Россию.

Центральным моментом в послевоенных конфликтах, связанных с Японией, является ежегодное посещение японским руководством храма Ясукуни. Там в августе совершается церемония поклонения душам воинов, павших за Японию. Посещение этого храма — по сути, возвеличивание и оправдание японского милитаризма. В храме, в частности, покоятся японские воины, погибшие во Второй мировой, которые были признаны военными преступниками.

Соседи Японии неизменно говорят, что Япония уклоняется от ответственности за военные преступления, и каждое посещение храма руководством страны вызывает скандал. Внутри самой Японии есть противники такого подхода, есть учебники, которые в достаточной мере каются за японский милитаризм. Правда, ситуация несколько изменилась, когда умер император Хирохито (в 1989 году, — «СП») — именно он был императором Японии в период Второй мировой, и особенно когда в Японии, впервые за 54 года, сменилась правящая партия (в 2009 году на смену либерал-демократов к власти пришли демократы, — «СП»). Новый премьер от демократов впервые отказался пойти к храму Ясукуни.

Это важный шаг, но вовсе не окончательное решение проблемы. В Японии написан учебник истории, в котором оправдывается участие страны во Второй мировой. Этот учебник не пользуется популярностью в большинстве школ, но он написан, одобрен и утвержден японским министерством образования.

В 2000 году состоялся Международный женский трибунал в Токио: среди преступлений Японии в войне числится и использование женщин из порабощенных стран, прежде всего, Кореи и Китая, в качестве женщин для утех. Так вот, до 2000 года Япония отказывалась провести какую бы ни было юридическую процедуру, которая бы осуждала это преступление.

Проблема и конфликт остаются, накал в отношениях между, с одной стороны, Японией, с другой — Китаем и Кореей, не ослабевает. Китай особенно настаивает на том, что извинений Японии недостаточно. Дело в том, что сам Китай во многом легитимирует свой формально коммунистический режим тем, что режим сражался, был жертвой и в конце концов освободился от японского завоевания.

Китай — это очень интересная история. Страна номинально остается коммунистической, в ней одна партия, а Мао Цзэдун подвергается критике только на китайский лад: что он был на 70% прав, и на 30% - неправ. Дискурс, который придуман, чтобы слегка покритиковать Мао, но все же считать его скорее героем, чем злодеем, составлен в 1980—1981 годах. Он слегка подправляется, но не принципиально.

Есть попытки в маргинальной китайской прессе, так называемого, исторического нигилизма — осуждения коммунистического режима и Мао Цзэдуна. Но с этими попытками ведется борьба. Людей, правда, не сажают в тюрьму, но за отклонение от линии действуют нежесткие санкции.

В 2006-м был написан радикальный учебник истории для старших классов китайских школ, в которых роль Мао выглядела уже как чисто негативная. Но после обсуждения, дискуссии и критики, в 2007-м учебник был отменен.

Последний эпизод, который я хочу упомянуть в связи с Китаем — это выход фильма «Нанкин! Нанкин!» Фильм очень страшный — художественный, натуралистичный, китайский, о резне в Нанкине в 1937 году после захвата города японцами. Тогда, по китайским данным, японцами было убито 300 тысяч человек. Фильм — и это интересный поворот — был подвергнут в Китае осуждению, потому что он чрезмерно представляет Китай как жертву. Китай сейчас находится на подъеме, он рассчитывает обойти Японию в самом ближайшем будущем, стать главной державой в мире, и роль жертвы ему не к лицу.

Еще один пример борьбы внутри нации за роль жертвы или грешника — это Турция. Когда говорят об исторической политике в Турции нам, прежде всего, приходит в голову проблема армян. В официальной риторике Турции никакой резни армян, разумеется, нет, не говоря о геноциде. Речь идет о депортации. Не отрицается, что были ужасные потери среди депортируемых армян, тем не менее, это считается издержками, а не целенаправленным истреблением (речь идет о геноциде армян в 1915—1923 годах на территориях, контролируемых Османской империей, — «СП»). Употреблять слово «геноцид» применительно к армянам в Турции нельзя — за это следует наказание в виде лишения свободы на срок от 6 месяцев до 5 лет. В последние годы, правда, этот закон не применяется — но его никто не отменял.

Однако главным сюжетом исторической политики в самой Турции является не армянская резня, а освещение и трактовка войны за независимость — основополагающего факта в турецкой истории, и роль в ней Ататюрка.

Ататюрк по-прежнему считается отцом нации в официальном дискурсе, но есть и оппозиция. Надо заметить, диктатура и однопартийная система была в Турции до середины 1950-х годов. После этого, в течение нескольких десятилетий, система была многопартийной, хотя не вполне демократической. Сегодня уже можно полемизировать, можно обсуждать роль Ататюрка. Но интересно, что это происходит в Турции по чисто политическим линиям.

Борьба с официальным дискурсом происходит по линии курдов, у которых есть своя партия; по линии либеральной партии, которая раньше противостояла военным, а теперь — правящей партии; по линии исламской партии. Это три разных дискурса, противостоящих официальному, и очень сильно различающихся между собой.

Все это говорит о том, что историческая политика в мире актуальна и сегодня. Фронты исторической политики очень разнообразны, и на них до сих пор ведутся активные боевые действия…

Фото ИТАР-ТАСС / Fotoimedia