Заграница не поможет

Матей Вишнек. Синдром паники в городе огней. — М.: Ад Маргинем, 2012

Недавнюю, ставшую знаменитой, запись в фейсбуке Александра Иванова (основателя и бессменного руководителя легендарного «Ад Маргинем») по поводу поглощения издательства АСТ издательством Эксмо я понял в расширительном смысле. Главный грех АСТ, по Иванову, в неправильном диагнозе, поставленном русской литературе: в АСТ делали вид, что с русской литературой все в порядке, тогда как в действительности русская литература находится там же, где и, по Серебренникову, русское кино. На западе литература ушла слишком далеко вперед, западным писателям доступны такие романные техники, до которых нам еще расти и расти, проблемы, которые там поднимают совсем не те, что волнуют наших писателей — важнее, образованнее, умнее.

В этом контексте трудно не рассматривать выход в «Ад Маргинем» романа Матея Вишнека «Синдром паники в городе огней» — тем более что издательская аннотация сообщает об авторе, что он «самый значительный драматург после Ионеско» — как предъявление, ну, вот тех самых романных техник, до которых нам как до Луны. Тем любопытнее этот роман прочитать.

Город огней — это, понятно, Париж, в котором с 1987 года живет Матей Вишнек — румынский диссидент и писатель, а заодно и герой романа. (На знаке равенства между автором и героем, он же рассказчик, настаивает текст.) Писателей из Восточной Европы в Париже живет больше, чем в Лондоне — русских олигархов. Этих-то неудачников собирает в некий кружок почти мистический издатель месье Камбреленг. Чем они занимаются — трудно точно сказать; это что-то вроде ЛИТО. Камбреленг дает писателям задания (написать рассказ от имени кошки, например — автор этих строк в ЛИТО занимался и подтверждает: да, именно такие задания там и дают), безостановочно высказывается о литературе, устраивает с подопечными веселые перформансы, воспитывает в них профессиональные качества и так далее.

Основной прием «Синдрома…» — игра со степенями условности. Герой Вишнека подсаживается в машину, в которой едут Вишнек с Камбреленгом, и он же потом оказывается автором книги, которую Камбреленг издает. Один из участников кружка, выполняя задание Камбреленга, пишет рассказ от имени горба, но герой этого рассказа оказывается персонажем Вишнека — молодым человеком, проведшим три дня в книжном магазине, в котором взбунтовавшиеся слова повылезали из книг и оттоптались несчастному по позвоночнику. Причем книгу, написанную первым молодым человеком, находит и приносит Камбреленгу престарелая венгерская писательница, участница кружка, а второй молодой человек, с горбом, преследует писателя, который много лет не может ничего написать, потому что он знает слишком много языков. И так далее, и так далее. Авторы превращаются в персонажей, персонажи первой степени условности становятся персонажами второй степени условности, потом — третьей, и обратно.

Сама возможность литературы — когда довлеет многовековая традиция, в условиях перенасыщенности информационного поля, да еще и писателей больше, чем булочников, — и есть ключевая тема «Синдрома…». Тем самым идеальным текстом, от которого приходит в восторг строгий Камбреленг, оказывается беспорядочная запись, фиксирующая слова, которые наполняют пространство вокруг нас в реальности. «6 дней модные бренды по сниженным ценам. Viva Cuba. Верьте детям: ультра-комфорт. Сигнал тревоги. Проездные, единые предъявляйте. Омега-3, кальций, витамины, гарантия качества. Равнодушие ранит хуже, чем цепи. Правила пользования и безопасности. Хочется стать суперменом? Починка SOS. France Scooter», — и так все время; текст «Синдрома…» приводит всего две страницы из этого толстого романа — «весьма увлекательного», по мнению Камбреленга.

Правда ли, что все описанное — и есть тот чистейший прелести чистейший образец, к которому современной русской литературе нужно стремиться?

Фантастическим образом роман Вишнека до мелочей похож на вышедший полгода назад роман Сергея Носова «Франсуаза, или Путь к леднику». Судите сами: одна из ключевых линий «Синдрома…» связана с горбом, в то время как роман Носова разворачивается вокруг отношений героя со своей позвоночной грыжей. Герои обоих романов — поэты, неудачники, и даже завершаются и «Синдром…», и «Франсуаза» стихами героев. В романе Вишнека герои встречаются с авторами, которые их придумали — в «Франсуазе» появляется и играет существенную роль писатель Сергей Носов. «Синдром…» все время ставит под сомнение реальность описываемого — в «Франсуазе» одна из двух линий романа, путешествие героя в Индию, оказывается его, героя, предсмертной галлюцинацией. Одна из самых ярких сцен «Франсуазы» описывает похороны собаки с ее последующим откапыванием — в «Синдроме…» едва ли не самая удачная линия связана со смертью собаки и завершается сценой ее похорон.

Как раз на последнем примере удобно рассмотреть разницу между двумя романами.

Герой Носова помогает своему другу похоронить собаку, приносит для этого большую спортивную сумку, собаку хоронят (таясь от милиции, которая «рубит палки» на нелегальном собачьем кладбище), но потом оказывается, что в боковом кармане сумки, которую захватил из дома герой, был загранпаспорт его жены. Человек, откапывающий что-то на кладбище, вызовет, конечно, куда больше подозрений, чем человек, закапывающий собаку — и вот сцена: ночь, фонарь, лопата, нелегальное кладбище домашних животных, престарелый поэт-неудачник, отчаянно труся, откапывает свежую могилу.

В романе Вишнека собака, привыкшая жить все время рядом с включенным телевизором, умирает от тоски, когда информационный поток вдруг прерывается. Участники кружка устраивают жертве новостной зависимости пышные похороны. На похороны приходит тьма народу, и в том числе Хемингуэй и Камю, Фитцджеральд и Роб-Грийе, Сартр и Ионеско, — все умершие писатели, которых любит Вишнек. По окончании церемонии все они подходят к Вишнеку, чтобы сказать ему, что, мол, здорово он это, с собакой, придумал. Жмут руку и хвалят.

Ситуация, которую конструирует Носов, абсолютно правдоподобна и одновременно в высшей степени абсурдна. Смысл носовского образа больше любых возможных определений, на то и образ. Ну, примерно так, чтобы не отказываться лезть в кузов: жизнь устроена таким образом, что цепь совершенно логичных событий, бытовых действий приводит к не поддающейся осмыслению ерунде. В конце концов — это о смерти, конечно, о диалектике ее необходимости и бессмысленности.

То, что говорит нам Вишнек, поддается формулировке куда проще. Во-первых — бессодержательный мощный поток новостей, в который мы ежедневно погружены, развращает человечество (спасибо, капитан). Во-вторых, автор испытывает радость от удачно придуманного сюжетного хода, рефлектирует эту радость и тут же рефлектирует эту рефлексию.

То, что у Носова органично и непринужденно, у Вишнека — вымучено и нарочито. То, что у Носова до упаду смешно, у Вишнека — скучно. Смысл носовского романа не поддается формулировке, потому что он, как любой настоящий смысл, все время расширяется; роман Вишнека, в конечном счете, о том, как трудно Вишнеку написать роман.

Носов выигрывает во всех сетах с разгромным счетом. И в том, что касается романной техники, и в том, что касается масштаба поднимаемых проблем.

Так что если выход «Синдрома…» и впрямь можно считать практическим доказательством теоретического тезиса об отсталости русской литературы по сравнению с западной, — нет, доказательство неубедительное.