Вуз, сдавайся!

10 июля этого года на совещании Министерства образования и науки его глава Дмитрий Ливанов указал на необходимость сокращения в последующие три года 20-ти процентов государственных вузов и 30-ти процентов филиалов. На следующий день президент Российской Федерации В. Путин подтвердил взятый государством курс на борьбу с некачественным вузовским образованием. А 25 июля премьер-министр РФ Д. Медведев высказался еще более жестко: «Очевидно, что общее количество вузов превосходит все разумные рамки. Карфаген должен быть разрушен. Значительная часть вузов, которые не отвечает современным критериям, должна быть перепрофилирована или закрыта».

Покуролесив изрядно в школе, разделавшись со школьным образованием, забив осиновый кол всей национальной традиции школьного дела Единым государственным экзаменом, Министерство образования обратило свой взор к высшей школе.

Намерения здесь, как и в случае со средним образованием, самые благие — права личности, качество образования, престиж отечественной высшей школы. Однако боюсь, что результаты могут оказаться столь же плачевными, как и в случае с нашей многострадальной школой.

На первый взгляд, диагноз от Министерства образования справедлив и точен — вузовская система больна, качество образования неудовлетворительно, сама организация вузовского дела застряла где-то между советской эпохой и лихими 90-ми. Вузы неповоротливы, дороги, малоэффективны, они превратились в фабрики по производству дипломов, они негибки и не отвечают современным требованиям.

Все верно, все так — и трудно не согласиться с такой характеристикой нынешнего положения дел. Однако трудно уже согласиться с интерпретацией причин, его породивших.

Официальное объяснение обычно варьируется в пределах стандартной и универсальной формулы «тяжелое наследие тоталитарного прошлого». В соответствии с ней, в нынешней вузовской системе критикуется либо все разом, либо, по выбору: идеология, практика, принцип построения. Но такой подход слишком упрощает ситуацию, он словно вычеркивает последние двадцать лет жизни образования, создает иллюзию того, что вот так, чудесным образом, единым и решительным шажком мы перескочили от Высшей партшколы к Высшей школе экономики. Меж тем, эти двадцать лет во многом объясняют, как наша отечественная высшая школа докатилась до такой жизни.

Плохой вуз не возник сам по себе. Это не заброшенное и поросшее бурьяном поле, как теперь пытаются представить обществу, а напротив — заботливо выведенная плантация чертополоха, уродливый плод усердия и беспрестанных стараний государства и непосредственно Министерства образования. Плохой вуз — это продукт последнего двадцатилетия.

Глядя на нынешние университеты, институты и академии, Министерству следовало бы, отбросив ложную скромность и застенчивость, с гордостью признать — это наша работа, это мы сделали, мы постарались.

Слабый вуз возник не сразу и не сам по себе. Слабый вуз стал отражением слабой школы. Такова уж специфика нашей национальной традиции в образовании, что строится система образования у нас снизу вверх, от школы к университету, а не наоборот. Поэтому как только покачнулась школа в своих основаниях, замоталась и запуталась в невнятных программах и противоречивых требованиях, так ослабел и вуз.

Вузовский преподаватель не творит из ничего, он работает с тем абитуриентом, который приходит к нему со школьной скамьи. И вот сейчас, когда наше среднее образование доведено до крайности, вузы вынуждены обучать не самых достойных на то претендентов, а тех, кого извергла из себя разгромленная «реформами» школа.

В этой ситуации хорошо бы обратить взгляд именно на нее: переосмыслить все, что понакрутили, переделать всё то, что наломали и наворотили, да перестроить на должный лад. Но нет, теперь уже решили ломать вуз дружно, основательно, по науке, приспосабливая к скособоченной школе.

Теоретически наши функционеры от образования правы, вуз сейчас все еще оторван от школы, оторван в том смысле, что, в отличие от нее, еще не развалился до конца. И вот, следовательно, надо этот разрыв ликвидировать, уничтожая в высшей школе последние еле теплящиеся очаги адекватности.

Другая болезнь вузовской системы, приобретенная в последние двадцать лет, заставляющая многих говорить о ее слабости и необходимости кардинального реформирования, — это коммерциализация, общий прагматический, рыночный настрой, обернувшийся ухудшением все того же качества образования. Ширится платность образования, расцветает пресловутая торговля дипломами, и все более и более облегчается, для большей эффективности продаж, содержание обучения.

Указывая на все это, забывают, однако, упомянуть, что образование стало коммерческим и некачественным опять же не по воле преподавателей, а по благословлению и попущению того же государства, того же Министерства образования.

«Образовательные услуги» — разве этот термин придуман преподавателями, доцентами, профессорами? Разве они додумались бы до того, что можно торговать знаниями и променять святое дело учительства на роль приказчика в образовательной лавке?

Нет, идея образования как элемента рыночной системы «купи-продай» родилась в кабинетах высоких руководителей, в головах тех, кто никогда сам не был учителем и не стоял у доски.

Разве эти разглагольствования о главенстве рынка над всем, о невидимой руке рынка, которая все расставит по местам, раздающиеся и поныне, не были отмашкой для открытия торговли в храме науки? Разве тезис о том, что образование должно обслуживать интересы индивида, подстраиваться под его прихоти и причуды, все эти разговоры об «образовательном меню», об индивидуальном образовательном маршруте не провоцировали развитие сервильности и «чего изволите-с»?

И разве так трудно было предугадать, что интерес индивида окажется чисто прагматическим, корыстным: «Не надо мне вашего образования, дайте побыстрее корочки!».

Надо быть честными, следует открыто признать: все эти годы высшая школа изо всех сил стремилась к тому, чтобы стать такой же малоэффективной, аморфной, хаотичной, криминализированной, как и общество, интересы которого она должна была обслуживать.

Но вернемся к теме коммерциализации. Разве не государство руками Министерства образования выдавало лицензии на открытие многочисленных филиалов, которые ныне подвергаются такой массированной критике, не оно ли давало карт-бланш на подготовку экономистов, юристов, а затем и психологов в каждой подворотне?

Тот, кто полагает, что перед нами новые времена, прощание с хаотичными 90-ми, смена курса — глубоко ошибается. Падение продолжается. Просто наступило время усилить его и перевести из фазы стихийной и подспудной в организованную и открытую.

Все 90-е и 2000-е шло, если можно так сказать, качественное сокращение вузов, размывание устоев и дискредитация высшего образования с точки зрения его содержания и организации. Теперь, когда это произошло и стало очевидным для всего общества, а высшая школа развалена и обанкрочена предшествующими командами менеджеров от образования, можно с чистой совестью и с одобрения всего общества приступить уже к количественному сокращению. И это сокращение не должно восприниматься как неожиданность, оно лишь констатирует факт клинической смерти высшей школы.

Разговор о том, что в РФ должно быть 100 вузов, я слышу с конца 90-х. Тогда это вызывало возмущение хотя бы в профессиональном вузовском сообществе, теперь, судя по крайне вялой реакции и дружному ректорскому «одобрямс», видимо, это уже мало кого волнует. Думаю, что в итоге мы и придем к этой заветной цифре.

Однако, как водится, не сразу, а постепенно. Сокращение, похоже, начнется с провинции, столичными вузами займутся в последнюю очередь.

Арсенал средств для проведения массового закрытия «некачественных» вузов вполне достаточен.

Первое из них — снижение преподавательских ставок, уменьшение количества бюджетных мест по тем или иным специальностям под разными предлогами — такая старая добрая классика, дожимающая и добивающая не первый год многие провинциальные вузы.

Однако с этого года сокращение ведется уже не только в плане бюджетном, то есть чисто административном, но и с учетом рыночной специфики нашего образования. Оно разворачивается «рыночно», посредством увеличения платы за обучение по внебюджету, вслед за поднятием бюджетного финансирования подготовки специалиста. Уже этим летом многим ректорам провинциальных вузов, подкармливавшимся как раз за счет внебюджетного финансирования, придется поломать голову над тем, как бы заманить студента-платника непомерными ценами на обучение. Больше денег на «подготовку» студента, а в результате — меньше вузов, которые вымрут от такой «заботы» об обучающемся.

Другим инструментом отсеивания вузов обещает стать пресловутый средний балл поступающего по ЕГЭ. Так ректор ВШЭ Я. Кузьминов недавно предложил установить планку качественности на уровне 50 баллов, некоторые горячие головы требуют и того больше — 70.

Что это за критерий оценки качества вуза по среднему баллу ЕГЭ абитуриентов? Как может вуз отвечать за тот уровень подготовки, который связан со школой? Не вдаваясь в обсуждение проблематичности этого требования с точки зрения закона, который дозволяет получать высшее образование всякому успешно сдавшему ЕГЭ на конкурсной основе без указания количества баллов, обращу внимание на другое. Вся система ЕГЭ, которой так гордится наше Министерство образования, была изначально построена так, чтобы вымывать из провинции лучших и талантливых выпускников школ. ЕГЭ изначально задумывался как инструмент, который позволит попасть в ведущие (читай — столичные) вузы Москвы действительно самым лучшим.

Можно не соглашаться с тем, что эти ребята и в самом деле достойнее других, но факт остается фактом: абитуриенты с высокими баллами по ЕГЭ стараются изо всех сил выбраться подальше из умирающей глубинки, делая перспективы ее возрождения все более и более призрачными.

Теперь, выстроив механизм их изъятия, сформировав у самих абитуриентов стойкий чеховский посыл «В Москву! В Москву!», чиновники от образования обрушиваются с критикой на провинциальные вузы, которые вынуждены принимать тех, кто остался в провинции и имеет не слишком высокие показатели по ЕГЭ.

Таким образом, вполне очевидно, что «отставание», «некачественность» провинциальных вузов запрограммированы. Вузы в средних по численности городах начнут отмирать, закрываться при жестком следовании такому критерию отбора, ибо в них по определению будут попадать большинство абитуриентов с низким ЕГЭ.

Исполнение мечты 90-х о ста вузах (Кузьминов весной говорил, впрочем, даже о 50-и) может иметь далеко идущие социальные последствия. И эти последствия будут трагическими прежде всего для провинции, где вузы становились слабее и хуже с молчаливого согласия самого государства, не оказывавшего им необходимой поддержки.

Когда в свое время началось сокращение сельских школ, было много криков о том, что деревня без школы умрет. Школы закрыли, деревни и в самом деле начали вымирать. То же самое произойдет и в случае сокращения вузов — без них умрет уже город.

Это особенно верно для провинции, а именно она пострадает в первую очередь в результате планируемого массового сокращения. Вуз для нее — это не просто кузница определенного рода специалистов, место формирования местной, городской, областной интеллигенции. Город без вуза — это просто поселение, территория, где живут. Город без вуза перестает быть значимой культурной единицей. Подчеркну при этом, что речь идет не о каких-нибудь малюсеньких городках с населением в 10−20 тысяч, на которых крест поставлен уже давно, а о городах крупных, с населением в 100−500 тысяч.

Фурсенковская школа и невнятное существование после нее — вот и все, что останется провинции после так называемой оптимизации вузов.

Мало кто задумывается над тем, что закрытие вузов предполагает уничтожение не только будущей интеллигенции. Ведь закрытие вузов, как и закрытие школ до этого, повлечет за собой неизбежные увольнения преподавателей, ликвидацию и без того тонкой провинциальной интеллигентской прослойки. Руководителям закрывающихся провинциальных вузов окончание своей карьеры удастся пережить почти безболезненно. Они получили свое и имеют достаточно средств для последующего безбедного существования, однако куда деваться простым преподавателям? По большому счету — некуда: заводы не работают, места в школе заняты. Только пополнить и без того немаленькие ряды продавцов, охранников, грузчиков и поломоек.

Перед нами уже не просто процесс обанкрочивания образования. Это больше похоже на организованное обанкрочивание страны. Нынешняя оптимизация, грозящая свестись только лишь к простому количественному сокращению, ставит под угрозу будущее всей страны.

Нам рисуют блестящие перспективы мегавузов, работающих по самым высоким образовательным стандартам. Однако за всеми этими алогичными по своей сути рассуждениями о повышении качества путем простого сокращения стоит, скорее всего, неприглядная картина вымирания провинциальных вузов, принципиальный переход на рыночные, конкурентные отношения в сфере образования по принципу — выживает сильнейший, то есть наиболее приспособленный, изворотливый, сервильный. При этом государство отказывается от всякой осмысленной политики в области общегосударственной подготовки кадров, фактически пускает все на самотек, планомерно провоцируя буйство стихийной борьбы за существование в вузовской сфере.

И если переходить на рыночный язык наших чиновников, начатые в вузе игры будут иметь такие же последствия для высшего образования, как аукционы 90-х. Тогда произошел развал промышленности и лучшие ее части оказались в руках немногих олигархов. Здесь результаты будут такими же: мы получим ряд столичных вузов-олигархов в высшем образовании при полном падении и разложении его в глубинке.

Изъятие вуза из крупного города во многом аналогично закрытию школы в деревне: после этого деревня вымирает. Теперь вслед за деревней вымирать начнут уже целые города: духовно, культурно, демографически. Россия начнет двигаться в сторону возрождения системы раскиданных по стране острогов-островков цивилизации и дикой, заброшенной территории вокруг.

Это культурное запустение будет усиливаться не только из-за отсутствия каких-либо перспектив для молодых людей, но и через вымывание из провинции культурных слоев. Более того, в некоторой степени, это курс на ликвидацию интеллигенции как класса, замену ее специалистами и работниками. Вполне возможно, что таким способом решаются и вопросы политического характера: идет процесс сокращения неудобного для власти бунташного сословия, мнение которого надо учитывать и с которым следует считаться.

По большому счету, через сокращение вузов нам предлагается курс на сворачивание идеи полнокровного и равномерного развития всей страны. А значит, утверждается колониальная диспропорция между периферией и центром.

Фото: Юрий Мартьянов/Коммерсантъ