Поиск Богородицы

Самое важное в нашей стране происходит незаметно для интеллигенции. Не обижайтесь: «Что выросло, то выросло» — автор и сам из той же песочницы.

Чего стоит реакция «чистой публики» Питера на 26 октября 1917 года, дошедшая до нас благодаря многочисленным мемуарам: она соблаговолила обратить внимание на еще не по-маяковски бабахнувшую «шестидюймовку Авророву» лишь потому, что та помешала ей — и то ненадолго — обмениваться мнениями об очередном божественном концерте Шаляпина…

Так и в этом году: выступая на вполне средневековом процессе над глупыми мерзавками (перещеголять которых сумела лишь путинская бюрократия, всерьез намеренная оценить хулиганство, тянущее на 15 суток, сначала семью, а затем все же тремя годами колонии — после полугода СИЗО), прокурор Никифоров чистосердечно заявил (а судья Сырова своим молчанием согласилась с этим), что богохульство, как и клевета, является тяжким преступлением.

Составом «тяжкого преступления», по официальному мнению российского прокурора, не оспоренного российским судом, является, среди прочего, следующее: «Подсудимые себя противопоставили православному миру, выставили себя в свете, принижающем убеждения граждан верующих, посягнули на равноправие, самобытность и высокую значимость православия, оказали негативное психоэмоциональное воздействие на социальную группу православных верующих».

Таким образом, прокуратура и суд вполне публично и официально зафиксировали возвращение России в светлую для многих семью теократических государств. Если не ошибаюсь, мы стали в ней четвертыми — наряду с Саудовской Аравией, Ватиканом и Исламской Республикой Иран.

Обсуждение последствий этого для светского общества, которому теперь предстоит доживать ошметки ХХI века по канонам полутысячелетней (и то еще в неплохом случае) давности, — отдельная тема. И вполне серьезное обсуждение в суде, являются ли подсудимые «бесноватыми», вполне очевидно влияющее на выносимый ими приговор, — лишь начало этого долгого и для некоторых увлекательного пути.

Для нас важно иное: любой фундаментализм требует возвращения к истокам — это естественно.

И, раз руководство России открыто и официально ведет ее этим путем, следует обсудить вопрос, о каких именно истоках идет речь, — хотя бы для того, чтобы не уподобиться некоторым новообращенным исламистам 90-х годов. Напомню, что в силу неграмотности они, по сути дела, придумывали себе ислам заново и порой доходили в этом до энтузиазма, по сравнению с которым самый отмороженный ваххабизм казался, действительно, «религией мира и добра».

Истоки русского православия — в Греции.

Греческая церковь отличается от нашей сегодняшней — и «исправление обычаев», приведшее почти 350 лет назад к расколу (который никуда не делся: число староверов и старообрядцев, насколько можно понять из литературы, всегда было и остается и сейчас сопоставимо с числом соблюдающих обряды «официальных православных»), не помогло.

Я был в захолустной греческой провинции в старой, не моложе XIII века, крошечной церкви. В маленькой комнате, с одной стороны завешанной выразительными, но сравнительно новыми иконами (уже послетурецкого времени), прямо перед ними (больше просто не было места) стоял большой рассохшийся стол в окружении простых скрипучих стульев. На покоробившейся, когда-то полированной поверхности этого стола отпечаталось множество кругов от стаканов с молодым едким вином, которое в этих краях не берегут и порой проливают при выпивке.

Понятно?

Эта православная церковь была клубом: тем, чем сейчас церковь является разве что у протестантов. Свойским центром общественной жизни. В ее прохладе собирались, устав после работы, не спеша потолковать о жизни, — и святые были участниками беседы.

Эта церковь оставалась живой, хотя старики умерли, молодежь разъехалась (Нечерноземье вымирает не только в России), и прежних бесед уже, похоже, давно не было. Мы торопились, но все равно сели за стол под иконами и поддержали местную традицию, хотя и без вина.

Одно из самых сильных впечатлений от Греции — церкви в карстовых провалах. Во времена турецкого владычества в некоторых округлых ямах в несколько десятков метров диаметром и глубиной, буйно заросших по краям и дну зеленью, на глубине прятались крошечные церкви или часовни. Некоторые сохранились до сих пор. Туда не водят экскурсии, и надо знать, где они находятся, чтобы свернуть сначала с шоссе на проселочную дорогу, а потом и с проселка — по неприметному указателю, иногда ведущему просто на тропинку или плантацию.

Представьте себе такую церковь: складка скалы, отгороженная каменной кладкой (а иной раз и просто расщелина), побеленная изнутри, с буквально несколькими крошечными иконами и засохшими букетами полевых цветов внутри. Двери иногда просто нет, свет падает через крошечное оконце или естественную дыру.

И вдруг наверху замирает оглушительный даже на огромном расстоянии треск мотоциклов, и через несколько минут по тому же подземному ходу, по которому пробрались Вы, постоянно сомневаясь и уверяя себя в том, что министерство туризма, установившее указатели, не может так чудовищно ошибаться, в комнатку влезают два амбала-байкера, затянутых в черную кожу. Бегло крестятся и начинают стремительно и совершенно по-хозяйски хлопотать: сметают пыль и мелкую паутинку с углов, подливают масло в лампадки из прячущейся в углу бутылки, протирают иконы принесенной с собой влажной тряпкой, подметают пол…

На Ваш недоуменный вопрос, не монахи ли они случайно (насмотрелся на «монахов в миру», послушание которых заключается в самых неожиданных занятиях, вплоть до работы топ-менеджерами в корпорациях), следует взрыв здорового даже не хохота — ржания, затем — искреннее недоумение: мол, неужели мы хоть чем-то похожи на монахов?

И парни объясняют, что они местные жители и «просто проезжали мимо по своим делам». Они специально выехали чуть раньше, чтобы прибраться в церкви, до которой от дороги пилить явно больше километра, что по жаре является расстоянием даже для допотопных «харлеев». Но в их деревне так поступают все, в том числе и те, у кого нет мотоциклов и кто ходит пешком.

Потому что это их церковь с начала турецкого ига, чуть ли не с пятнадцатого века. И в ней нет священника — жителей мало, все заняты делом, да и зачем нужен посредник людям, которые верят в бога, молятся ему и между делом ухаживают за его домом?

Греческая церковь жива.

Только не нужно рассказывать, что 70 лет большевиков хуже четырех веков турок, а «русское быдло» в подметки не годится великому и свободолюбивому греческому народу.

Не надо сказок, тем более гнусных.

Просто греческая церковь другая.

Все экскурсоводы предупреждают, что в церковь надо ходить с покрытыми плечами и коленями, и я не видел ни одного случая, когда в церкви кто-то обращал на это внимание (исключение — монастыри: в Метеорах женщинам надо закутывать выдаваемой шалью любые брюки, будь то шорты габаритами с бикини или шальвары, представляющие собой те же юбки, только надетые на каждую ногу отдельно, но плеч это не касается). То есть внимание может и обращали, но молча и про себя считали, как при Советской власти, что приход к богу и молитва сами по себе важнее, как говорят военные, «уставной формы одежды».

Прямо передо мной в очереди к святому Спиридону стояла девушка в мини-юбке «по самое не могу», а про плечи можно и не упоминать (хотя распущенные до пояса волосы какую-то их часть, конечно, теоретически покрывали). Я невольно вспомнил, что в далекой России прокурор за два дня до этого официально объявил уголовным преступлением нахождение на территории Храма Христа Спасителя — собственности московской мэрии — в том числе и в ее части, не использующейся для богослужения, — в одежде, «непозволительно для такого места открывающей части тела».

В Греции же никто не то что не пытался накинуть этой девушке на голову благоухающую всеми кожными заболеваниями Малой медицинской энциклопедии половую тряпку, как принято в наших «продвинутых» церквях, не говоря о монастырях, — к ней относились с тем же уважительным почтением, что и к явным ежедневным прихожанам (хотя в том конкретном случае я, сказать честно, все же предпочел бы иметь возможность сосредоточиться на святом Спиридоне).

В греческих церквях нет хищных и будто вываленных в засохшей грязи старух, ненавидяще шипящих на Вас и прямо перед Вами обламывающих Ваши свечи (если их и убирают, то ТОЛЬКО после того, как Вы ушли; я специально пытался застать служителей на убирании своей свечи, но моего терпения не хватило ни разу). Вас никогда не вытолкают из греческой церкви взашей и не преградят Вам вход в нее, как это бывает, например, в соборе Александра Невского в Таллине (даже если Вы одеты в офисный костюм), «потому что через десять минут мы закрываемся, и вообще — нечего здесь делать».

Греческие священники, наверное, далеки от идеала. Но они хотя бы читали Библию и помнят, как Христос изгнал торгашей из храма, и везде, в любом месте Вы берете свечи, пишете записки, заказываете службы, святите иконы и крестики ТОЛЬКО бесплатно. Да, пожертвования приветствуются, но они абсолютно добровольны: это пожертвования, а не плата, и обычно щель для монет и банкнот расположена так, что священники не видят, сколько Вы туда положили и положили ли что-нибудь. Да они, собственно, и не хотят видеть: греческая церковь старается помочь человеку облегчить его отношения с богом, а не вмешиваться в них и тем более не диктовать, что и как он обязан думать и чувствовать.

Церковные лавки, когда они есть, вынесены в отдельные и не бросающиеся в глаза помещения. Вы можете войти и выйти из церкви не проходя через лавку. Прямо передо мной у туриста не было мелочи, и у продавца тоже, и вместо 8 евро сдачи ему дали бумажку 10 евро: потому что бог для человека, а не человек для бога (если я, конечно, правильно понял ломаный английский).

В некоторых церквях Корфу (пишу о том, что видел сам; может быть, так и в других местах Греции), в том числе крупных (например, у святой Варвары — второй по почитаемости святой острова) продаются иконы ручного письма, но по заведомо символической цене в 10 евро. С одной стороны, вера важнее денег, с другой — сейчас кризис, и греки бедны, а главное — разницу в том, сколько икона, по-Вашему, стоит и этими 10 евро Вы можете сами тут же пожертвовать церкви. Если у Вас есть эта разница, и если Вы хотите ее отдать.

Греческие священники, может быть, и лукавы: человек слаб, а они люди. Но они точно не лижут своим политикам руки, как мы видели недавно на Валааме.

И не лизали никогда — даже во времена диктатуры «черных полковников», которые, при всем уважении, были покруче — пожесточе и пострашнее — Путина и компании.

Не знаю, отчитывались ли они перед «черными полковниками», подобно Алексию II, в свое время публично, под телекамеру, рапортовавшему Путину после выборов: мол, «мы за Вас голосовали» (про «Кирилла всея Часы» просто помолчим).

Почему-то сомневаюсь.

Греческая церковь жива не потому, что в Греции тепло, солнечно и растут кипарисы, а потому, что она (насколько это кажется со стороны) считает своим долгом не принуждение и закабаление человека, а искреннюю и бескорыстную помощь ему. На горьком опыте ставшая в последнее десятилетие привычной для русской интеллигенции фраза «острое православие головного мозга» на греческий не переводится и не переведется никогда. Не уверен, что греческая церковь отлучит от себя «православнутых активистов», заведись они там: она терпелива, но совершенно явно не будет приветствовать и пригревать, не говоря о том, чтобы натравливать их.

В крупных церквях, где я был, Вы можете свободно ходить вдоль иконостаса по всей солее, проходя в том числе за амвоном, чтобы ближе подойти к иконам, чтобы проще вглядеться в глаза святых и молиться ближе к ним, чтобы Ваша молитва дошла.

Оглядываясь на агрессивно и профессионально обиженных в своей первобытности мракобесов и инквизиторов с порогов греческих церквушек и храмов, невольно думаешь, что раз уж Россию на глазах и вполне серьезно, с гиканьем и улюлюканьем превращают в теократическое государство, — нам пора второй раз заимствовать у греков православие.

Ведь православие, как мне кажется, — религия света и радости, а отнюдь не мрачного исступленного беснования.

В большинстве стран мира есть церкви, но нет бога, а у нас пока и в этом все навыворот: в России бог есть, а вот церкви, надежно соединяющей его с нами и позволяющей не мучительно торить собственные тропинки, а спокойно и свободно идти к нему общей дорогой, — увы, нету.

И честные священники, которые сохранились даже в Москве, и греческая открытость многих, даже самых известных святынь (несколько лет назад меня потрясла этим, например, Псково-Печерская лавра) ситуацию не спасают, а лишь усугубляют, подчеркивают, как бы мне ни хотелось ошибаться хотя бы в этом.

Автор — директор Института проблем глобализации, д.э.н.