Протест на фоне засухи

Мы переживаем недавнее прошлое: вслед за чудовищными лесными пожарами в Сибири и «газовыми атаками» на ее города, заставившими вспомнить позапрошлый год, из-за весенних заморозков и летней засухи, как и в 2010-м, пришел неурожай.

Впрочем, проблемы с урожаем в этом году тоже не афишируются официальном пропагандой, как и проблемы с лесными пожарами в Сибири, а зря. Ведь, в отличие от них, они могут привести к серьезным политическим проблемам, — а госаппарат, как правило, является заложником собственной пропаганды и не справляется с проблемами, о которых та умалчивает.

Зерновой баланс: официальный оптимизм вызывает недоумение

Даже по предварительным оценкам, в России погибло 7,6% посевов, и только прямые потери оцениваются в 36,5 млрд.руб. Запасы зерна в сельхозорганизациях на начало августа на 14,8% ниже прошлогоднего, причем урожайность ниже даже катастрофического 2010 года: пшеницы намолочено 25,2 центнера с гектара против тогдашних 26,1. Об уровне прошлого года — 34,2 центнера с гектара — не приходится и мечтать. Тогда собрали 94 млн.т. зерновых, а официальный прогноз на этот год плавно снизился с 82−86 до 75 млн.т.; специалисты же ожидают совпадения урожая с уровнем внутреннего потребления страны — 71,5 млн.т.

Это выше, чем в 2010 году (когда было собрано 63 млн.т.), хотя сбор пшеницы ожидается на тогдашнем уровне — 40−43 млн.т. При этом качество пшеницы неуклонно снижается; достаточно сказать, что пшеница 1-го класса в России практически не выращивается, на 2-й класс приходится не более 0,1% объема современного урожая, на 3-й класс — около четверти. Основа урожая — пшеница 4-го класса, которая при советской власти не считалась даже продовольственной. Она вместе с фуражным 5-м классом идет на экспорт, а в пищу используется в смеси с «пшеницей-улучшителем» — импортным зерном 3-го класса.

Конечно, с прошлых лет на складах остаются переходящие запасы зерна (эксперты порой отмечают, что часть его лежит аж с 2005 года), но индустрия его хранения в целом не выдерживает критики. Основная часть элеваторов, оставшихся еще с советских времен, обветшала; недостаточные мощности хранения превратили их владельцев в монополистов, со вкусом злоупотребляющих своим положением. В результате многие хозяйства предпочитают хранить зерно у себя — часто в неприспособленных для этого помещениях или же в аналогах амбаров времен крепостного права. А 30% производителей зерна вообще не имеет никаких мощностей для его хранения.

В результате зерно портится и гибнет, а, как показали проверки последнего времени, иногда и вовсе волшебным образом исчезает (не оскудевает Россия талантами, и грешно думать, что один Чуров в ней волшебник).

Таким образом, официальные данные о переходящих с прошлого сельскохозяйственного года остатках зерна, скорее всего, завышены. И неурожай делает неизбежным естественные для критической ситуации меры прямого государственного регулирования зернового рынка — в частности, ограничение экспорта зерна.

Это представляется вполне очевидным, но правительство устами вице-премьера Дворковича (нельзя не восхититься аппаратной мудрости министра сельского хозяйства Федорова, ускользнувшего от подобной чести) официально заявило о ненужности не только ограничения экспорта, но даже и простых зерновых интервенций, привычных аж с 2003 года.

Похоже, помимо желания «успокоить рынок» в основе подобных заявлений лежит прежде всего либеральный фундаментализм, рассматривающий любую активность государства, не связанную с обслуживанием интересов глобального бизнеса, как непростительную ересь на грани сатанизма. Вероятно и простое бюрократическое стремление избежать ответственности за порчу настроения высшего руководства сообщением недостаточно политкорректных фактов, и страх перед повторением ошибок 2010 года (когда запрет на экспорт привел к возникновению излишков и порче зерна), и общий негативный опыт зерновых интервенций (запаздывание которых, непосредственно вызванное бюрократизацией госаппарата, превратили их в инструмент поддержки не столько производителей, сколько спекулянтов-перекупщиков).

Однако даже самое идеологизированное заявление может опираться на реальные факты, — или, по крайней мере, намерения.

Российские официальные источники настойчиво говорят о выполнении экспортных обязательств, которые в настоящее время оцениваются в 12,1 млн.т. зерна. Стоит ли за этими заявлениями хоть что-нибудь, кроме бюрократической инерции и чиновничьего страха отклониться от официозных успокаивающих мантр? Почему российское государство полагает, что его трейдеры выполнят свои обязательства?

Говоря проще: откуда возьмутся эти 12,1 млн.т. экспорта, если внутреннее потребление зерна примерно равно урожаю, а запасы зерна (и особенно запасы зерна, поддающиеся изъятию из системы хранения) в разы меньше?

Надежды на ВТО?

Возможно, реальные надежды официальных лиц связаны со вступлением в ВТО, точнее, с тем ударом, который оно наносит российскому животноводству.

Как обычно при засухах, на фоне общего снижения урожая сейчас опережающим образом падает сбор фуражного зерна, а заготовка грубых и сочных кормов страдает сильнее, чем, например, выращивание пшеницы. Но в этом году ситуацию усугубляет и повышение открытости российского рынка: в частности, пошлины на ввоз живых свиней при присоединении к ВТО упали в 8 раз. По оценкам, сделанные уступки и без засухи делают просто нерентабельным выращивание свиней в значительной части личных хозяйств и старых свинокомплексов, а вызванное ею удорожание кормов существенно повысит ущерб.

Под удар попадают и другие отрасли животноводства, в первую очередь разведение крупного рогатого скота. Российские животноводы жаловались, что сразу же после окончательного принятия решения о присоединении к ВТО государственные (!!) банки объявили о прекращении их кредитования, в том числе и в рамках кредитных линий, успешно действовавших долгие годы.

Это логично: кредитование будущего покойника, действительно, может быть и увлекательным, но уж точно нерыночным занятием.

А потери, которые понесет животноводство, обернутся сокращением потребления зерна — и снижением общей потребности в нем России. В результате то зерно, которое в силу своей физической гибели не доедят свиньи и коровы, достанется россиянам и пойдет на экспорт. Но животные живучи — и для обеспечения требуемого экспорта его все равно, скорее всего, не хватит.

Вместе с тем присоединение России к ВТО сокращает не только внутреннее потребление зерна, высвобождая его для экспорта (и обрекая нас на увеличение импорта мяса), но и перечень мер поддержки сельхозпроизводителей. Многие привычные простые методы запрещены, а разрешенные сложные еще не освоены чиновниками, — а времени на это освоение в условиях неурожая практически не осталось. Кроме того, многие разрешенные методы поддержки (вроде страхования) оказываются недоступными многим российским хозяйствам из-за их плохого финансового положения или недобросовестности страховых компаний, государственный контроль за которыми остается недостаточным. Характерно, что доля застрахованных посевов выросла за последние два года с ничтожных 4 до не менее ничтожных 10%.

Таким образом, увеличение импорта продовольствия неизбежно не только из-за присоединения России к ВТО, но и в силу неурожая. Однако сейчас, в отличие от 2010 года, неурожай носит глобальный характер: в США вообще самая сильная засуха за 56 лет. В результате мировые цены на продовольствие летят вверх.

Нет худа без добра: это, в частности, создает дополнительный стимул для интеграции на постсоветском пространстве. Можно понадеяться, что белорусская картошка хоть в этом году сможет потеснить в магазинах Москвы французскую и израильскую.

Однако в целом надеяться на дешевый импорт не стоит — и не только из-за мировой конъюктуры, но и в силу такой специфики современной России, как тотальный и безнаказанный произвол монополистов, который качественно усугубляет любые конъюнктурные проблемы.

Злоупотребления монопольным положением — важнейший фактор экономики и политики

Российская торговля производит впечатление отрасли, монополизированной не хуже электроэнергетики или ЖКХ. Из-за засухи 2010 года в несколько раз подскочили цены на гречку и пшено, причем чудовищный дефицит гречки (доходило до импорта из Китая под ее видом семян сорняков), насколько можно судить, был организован целиком и полностью искусственно. Ведь среди достоинств гречки — то, что она почти идеальна для хранения. Когда на пике кризиса попытались провести товарные интервенции, продать удалось лишь около 8 тыс.т.: оказалось, что склады России буквально забиты сверхдефицитной гречкой.

Эту ситуацию раскрыл лично тогдашний президент Медведев. Сделал соответствующие заявления, описал проблему, — но, как пишут в титрах голливудских фильмов, «ни одно животное не пострадало».

Этот сигнал, конечно, был осмыслен российскими монополистами — и не только большими торговыми сетями — и безнаказанность 2010 года этой осенью породит новые, причем значительно более масштабные, преступления в виде создания новых искусственных дефицитов и завышения цен.

Строго говоря, процесс уже пошел: даже по официальным данным, пшеничная мука за 3 недели августа подорожала на 3,6% - на столько же, на сколько за все предшествующие семь месяцев 2012 года. Цена кур (питающихся зерном!) увеличилась на 2.8%, пшеничного хлеба — на 2.0%, пшена — на 1.5%, сахара — на 1,1%. Пермяки, например, уже сообщают, что в сетевых магазинах миллионного города практически исчезли крупы, в первую очередь пшено; невозможно купить овсяные хлопья, чтобы сварить себе завтрак.

Этот процесс продолжится: растущие цены на зерно вкупе с искусно и безнаказанно направляемой монополистами потребительской паникой — мощный фактор инфляции (недаром Минэкономразвития недавно пересмотрел ее прогноз в сторону повышения). Общее удорожание продовольствия в целом только из-за неурожая может составить около 10% до конца года (а по хлебу и молоку — не менее 20%). На фоне роста тарифов ЖКХ, роста цен на бензин и, вероятно, на лекарства это нанесет болезненный удар по кошельку народа и придаст новый динамизм и новую, социально-экономическую составляющую протестам. А ведь правящая оффшорная аристократия и так, последовательно и принципиально отказываясь от развития, обрекает страну на расширение недовольства и (не в этом году) социально-политическую дестабилизацию.

Принципиально важно, что произвол монополий не ограничивается простым грабежом потребителей: как и всякий массовый и повсеместный грабеж, он приобретает выраженное политическое содержание. Не стоит забывать, что Февральская революция началась с голодного бунта, возникшего из-за спекуляций, выражаясь современным языком, средней руки чиновников питерской мэрии при том, что запасов продовольствия было более чем достаточно.

Чтобы не наступить на грабли Февраля 1917 года, нынешние «хозяева земли русской» должны — ради даже не блага народа, но лишь собственного выживания, — начать ограничивать произвол монополий.

В принципе это несложно. Достаточно предоставить антимонопольной службе право обеспечивать полную финансово-экономическую прозрачность любой компании, в отношении которой возникает подозрение в злоупотреблении монопольным положением, и принуждать ее к снижению монопольно завышенных цен.

Кроме того, по образцу Германии антимонопольная служба должна получить право при резких колебаниях цен сначала возвращать их на прежний уровень, а потом уже расследовать, что это было. Ведь расследование может тянуться годы, за которые ущерб, нанесенный экономике злоупотреблением монопольным положением, может оказаться невосполнимым.

В сочетании с грамотными зерновыми интервенциями и, возможно, гибким ограничением экспорта зерна этого достаточно, чтобы засухи не заметил никто, кроме аграриев и журналистов.

Однако сегодня ограничение произвола монополий и, соответственно, ограничение грабежа потребителей представляется серьезной модификацией всего политического строя. Ведь без массового злоупотребления своим положением монополии не смогут платить колоссальные взятки, а это может оставить без денег весь класс, правящий и владеющий сегодняшней Россией.

Выбор между коррупцией и Россией, между собственной гибелью в системном кризисе и развитием общества еще лишь намечается в будущем. Во весь рост он встанет перед правящей тусовкой не в этом году: она еще имеет возможность закрывать глаза на категорические императивы развития, продолжая уничтожать народ и страну ради личного обогащения.

Однако неурожай этого года еще раз показывает: ресурс подобной политики близится к исчерпанию.

Автор — директор Института проблем глобализации, д.э.н.

Фото: Валерий Бушухин/АО «Раздольное» Беляевского района