Мать, что делать?

А была ли советская школа действительно лучшей?

Порою мне кажется, что нет. И я боюсь этой растущей во мне изо дня в день уверенности. Нет, у меня нет особых претензий к обучению: учили хорошо, правильно и, в большинстве случаев, как надо, требовали, спрашивали, двоек и колов за леность не жалели.

Но школа — это не только обучение.

Поэтому сейчас, когда говорят о лучшей в мире системе образования, забывают о том, что она не справилась с главной возложенной на нее задачей — не смогла дать того, кого была дать обязана — будущего строителя коммунизма.

Я говорю об этом не только как теоретик, человек со стороны, не только как тот, кто увидел итог советской школы — миллионы будущих строителей коммунизма, громко промолчавших в конце 80-х — начале 90-х. Я говорю об этом как продукт советской школы, как ее выпускник, как тот, кто видел, как она работает на практике.

Александр Зиновьев, кажется, говорил о том, что в Великой Отечественной войне победу одержал советский учитель. Так вот, получается, что в 40-е победил, а в 80-е страну потерял. Это тот, старый учитель может гордиться собой, советскому учителю 60−80-х гордиться нечем. Те, кто поумнее, это понимали. Сознание этого, сознание неверности, ложности взятого пути уже ухватил в своем знаменитом фильме «Доживем до понедельника» Станислав Ростоцкий. Помните сцену, когда герой Тихонова сталкивается со своим бывшим любимцем, и с отвращением к себе, прежде всего к себе, созерцает его преуспеяние. Это ли не предчувствие поражения советского учителя и советской школы? Констатация начала конца.

Я — выпускник советской школы, в котором, как и во многих моих ровесниках, и во многих тех, кто выпустился до меня, в сущности, было мало советского, который, если и почерпнул что-то советское, то сделал это невольно, стихийно, интуитивно, впитал, что называется, с молоком матери, а не благодаря школе.

Что советского я мог почерпнуть в школе?

Нудные бесконечные линейки? Бессмысленные политинформации? Заседания совета дружины, на которые шел с глубоким сожалением о потерянном времени, за час до уроков? Идиотизм конспектирования «Лев Толстой как зеркало русской революции»? Пустое и мертвое по чувствам сочинение на тему «Комсомольцы — всегда впереди», которое я передрал в основном с какой-то пятикопеечной брошюрки о комсомоле, и которое затем передрала почти половина класса? Комсорга, девочку с амбициями, будущую кандидатку на панель, с невероятными амбициями и неустойчивой психикой?

Была ли школа 80-х советской?

Я все более и более склоняюсь к ответу — нет. Это была не советская школа, это была просто школа. Почему? Да потому, что в ней не было того же, чего не было по меткому выражению В.В. Розанова в школе дореволюционной — не было сердца. Был гуманизм, было снисхождение, а сердца, настоящего, не от ума, горящего, пылающего уже не было. Задор был потерян, и люди просто учились. Романтика потонула в официозе, а социальный, идеологический аспект уступил место профессиональному — поступить в институт, устроиться на хорошую работу, быть хорошим полезным работником для своей страны — это в лучшем случае. Воспитание шло само собой, либо как абстрактное такое, общегуманное воспитание, либо как такое, для галочки. И если что мелькало ученику советской школы, то это искренность подвигов и побед, которую никак не могли заслонить официальные формы мероприятий. Но эта живость уже была за стенами школы, либо шла от родителей, либо от самого школьника. Идеологических заслуг, как мы знаем теперь, у школы не было.

Идеологическими предметами были литература и история. Именно там должно было совершаться воспитание будущего гражданина СССР, будущего носителя революционной идеологии. И что мы имели? Смех над героями «Детей подземелья», интерес к чисто авантюрной стороне приключений Пети и Гаврика в средней школе, откровенную скуку при изучении «Что делать?» и повести «Мать» — в старшей. «Боже, какая скука», — думал каждый, не прочитывая очередной материал о крепостниках-помещиках в «Мертвых душах» или о демократической общественности в «Отцах и детях». Этой революционно-демократической общественности было до тошноты много, типаж был столь однообразен, что можно было под копирку писать сочинения про очередного типичного представителя, именно так, как это делал герой «Доживем до понедельника». Живая человеческая трагедия, живое биение истории, романтика революции превратилась в нечто скучное, смешное, обрыдлое. Плод замер.

А школа оставалась глуха к этому внутреннему омертвению, к этому выхолащиванию пятью строками в учебнике, в отличие от того же учителя Мельникова из фильма Ростоцкого. Она работала на поток и, упиваясь этой индустрией поставки строителей коммунизма, забыла о том, что к стройке, может, она их и подготовила, но не обязательно к стройке коммунизма.

Последние десятилетия школа советская существовала в каком-то забвении, упиваясь автоматизмом работы учреждения, штамповкой безликого и безэмоционального, для отчетности произведенного продукта. И вот, вдруг, заметив помертвелость, зашевелилась в начале 80-х. Но как!

Открываю скандальный, известный сборник 1984 года «Философско-психологические проблемы развития образования»:

Цель воспитания — человек как самоцель

Это был гвоздь в крышку гроба. Это был конец. Это был целенаправленный, закрепленный уже в теоретическом, педагогическом сознании курс на деидеологизацию советской школы, курс на капитуляцию и поражение. Бытовая, ежедневная сдача позиций получила высочайшее одобрение сверху. После этого удивляться было уже нечему. Советская школа капитулировала. Коммунизм как цель был снят с повестки дня еще до горбачевских времен.

Может быть, это не было ее прямой виной, ибо верно говорит Ушинский, школьное дело не может стоять вне дела общесоциального. Но ее виной было то, что она уже задолго до этой официально озвученной отмашки начала проваливать свое дело. Ведь и тот, кто начертал лозунг цели воспитания как движения к абстрактному «человек как самоцель», свалился не с Луны, а вышел из советской школы и с советской университетской скамьи. И вопрос «куда смотрела школа»? здесь более чем закономерен.

Фото: РИА Новости/Олег Иванов