Ветряной мельницей убило советского классика

Тут мой хороший знакомый и замечательный поэт Бахыт Кенжеев рассказывал про то, что читает в последнее время.

Оказалось, Леонида Леонова читает.

Оказалось, что Бахыт ознакомился с моей книжкой «Подельник эпохи: Леонид Леонов», и заинтересовался.

И вот что, между прочим, говорит Кенжеев: «…к прилепинской книжке у меня свои претензии: он там все время спорит с каким-то ужасно оглупленным либеральным противником и говорит: вот какая у Леонова была трудная жизнь, а вы вот его забыли… Какая чушь! Я, вот, типичный представитель либеральной интеллигенции, а поэт Исаковский, как и Шолохов, был сталинским сатрапом, мы это знаем. Что, это мешает нам говорить о том, что первый был замечательным поэтом, а второй — превосходным прозаиком? Нет. Частная жизнь одно, а поэзия — другое. Так что Захар отчасти спорит с ветряными мельницами».

Вот так, значит, Бахыт? Чушь и ветряные мельницы.

Я только одного не пойму в таком случае, где ж тогда Леонов-то?

Один из крупнейших прозаиков столетия, неоднократно выдвигавшийся на соискание Нобелевки, любимец Горького и Есенина, учитель Астафьева и Распутина, автор нескольких безусловных шедевров, в числе прочего, великого романа «Пирамида», который, замечу к слову, выходил один раз — в 1994 году, и с тех пор не переиздавался ни разу — где он?

Вы давно его книги встречали на прилавках? Что-то слышали о новых экранизациях Леонова?

Если б Леонов родился не в России, а в какой-нибудь не очень крупной европейской стране — там бы ему памятники стояли в каждом крупном городе, — не то дело у нас.

У нас тут ветряные мельницы нагоняют такого ветра, что знай держись.

Леонова нет не то что в школьной, но даже в университетской программе. Тут недавно в издательстве «Slovo» выходила многотомная антология русской литературы — с явным расчетом на то, чтоб стать главным подарочным изданием для мировых библиотек — собственно, я ее уже дважды видел в российских культурных представительствах Лондона и Рима. В этой антологии вообще Леонова нет.

Не секрет, что история русской литературы XX века давно и старательно преподносится строго как история борьбы писателей с советской властью. Если писатель хорошо боролся — добро пожаловать в святцы. Если плохо — давай, до свиданья. Если боролся так себе, но все равно был вроде как затравлен — можно додумать, что боролся изо всех сил. Вот Борис Леонидыч, к примеру, который Пастернак. Между прочим, никакой не узник совести, а правоверный советский литератор: в 30-х на первых полосах центральных советских газет Пастернак появлялся чаще всех безыменских и михаилов голодных вместе взятых, на некоторое время заняв оставленное Маяковским место главного поэта эпохи.

Об этом, конечно, вспоминать в приличном обществе считается неприличным.

Откройте любое зарубежное издание, так или иначе касающееся российской словесности — там едва зайдет речь о советской литературе, прямым текстом пишут: после революции в литературе была черная дыра, всех погубили, кроме Солженицына и Бродского, вовремя укрывшихся от кровавого маховика.

Кто такую картину нарисовал и зафиксировал в сознании и русского читателя, и читателя не русского? Красно-коричневые патриоты, что ли? Или кто-то другой, кого я ненароком сильно оглупил по словам Кенжеева?

Да мы сами ее и придумали, и себя в ее верности убедили. Чего теперь ждать от зарубежных читателей и филологов: они нам поверили на слово.

Ну, как «нам» — не нам, а вот этому, оглупленному мной либералу, очень крикливому и чрезвычайно настойчивому.

Теперь на любой читательской встрече, хоть во Франции, хоть в США, хоть в Англии, хоть в Италии, максимально серьезно мне задают один и тот же вопрос: «Вы иногда не без симпатии отзываетесь о советской власти — но как бы писали свои книги, если б жили в те времена?».

Подразумевается, что тогда нормальные книги вообще никто не писал, только Василий Аксенов, и то после выезда из страны. А в эсэсэсэре была сплошная ложь, бесконечная, как ее, лакировка и повсеместные парторги.

«А как писал Валентин Распутин? — спрашиваю я, — Что такого спрятала в стол Белла Ахмадулина? Какие тиражи были у Стругацких? Разве нечестен был с читателем Василий Шукшин?».

Молчат — но не согласны со мной, вижу по лицам.

Вот только не надо мне приводить списки раздавленных этой самой советской властью — я о всех невинно убитых печалюсь больше вашего.

Мы же о другом говорим: совершенно очевидно, что советская эпоха все равно дала великую литературу — далеко не всегда, отметим, вступавшую в неразрешимые противоречия с советской властью. А порой вообще ни в какие противоречия не вступавшая, представляете?

Но вот открываем мы учебник литературы для 11-го класса, по которому теперь учат наших детей.

Леонида Леонова я там и не искал: знаю, что нет.

Набокова нашел, а Валентина Катаева нет — хотя Катаев, только не убивайте меня сразу, писатель никак не меньший, чем Набоков.

Естественно, что и Фадеева давно зачистили, и Николая Островского, и Серафимовича. Никто и не ожидал их увидеть.

Но там нет Алексея Николаевича Толстого, вот ведь что. А он был, в мои годы его в школе проходили. В безусловном даре этого писателя никто и не сомневался никогда, даже неистовые хулители «красного графа».

Зато Пастернак есть, куда ж без Пастернака теперь.

«…да не обойдешься с одним Пастернаком», — в каком-то странном прозрении написал Есенин еще в 1924 году: тогда Борис Леонидович и не был ему реальным соперником на поэтическом поприще, но ведь как в воду глядел.

Вдруг выяснилось, что «Доктор Живаго» — безусловно, более важная книга, чем, скажем, «Петр Первый», не говоря уж про «Хождение по мукам». На последней странице «Хождения по мукам» фамилия Сталина появляется в положительном контексте — а такой товар в нашу лавочку не принимают.

Появились в учебнике Михаил Булгаков, Александр Солженицын, Виктор Астафьев. Никто не вправе оспорить их величину — но так ли мы уверены, что те же Солженицын и Астафьев больше Алексея Толстого собственно как писатели? Я вот уверен только в том, что Солженицын и Астафьев с советской властью боролись (первый безоглядно и мужественно, а второй дождавшись ее погибели), а Толстой вовсе нет.

Не знаю, как вы, а вот я искренне считаю, что российскому подростку куда полезнее прочитать «Петр Первый», чем «Архипелаг ГУЛАГ», введенный в школьную программу.

И Мандельштам в учебнике есть, и Ахматова, и правильно, что так. Но Павла Васильева нет, и не будет.

И Бродский есть — он и завершает учебник, и правильно, и прекрасно, потому что он великий поэт. Но Юрия Кузнецова нет, и не предвидится.

Вы скажете мне, что я называю несопоставимые величины?

Да нет, вполне сопоставимые. Несопоставимыми их сделали ветряные мельницы, которые лет 25 размахивали тут изо всех сил.

Такого урагана нагнали, что иногда чувствуешь себя как на пустыре, не за что ухватиться.

Давайте называть вещи своими именами: советские учебники отражали во многом варварское и явно идеологизированное отношение к литературе. О сегодняшних учебниках такого в полной уверенности не скажешь — но направление задано явно и очевидно.

Под занавес напомним, в каких именно выражениях Бахыт Кенжеев утверждает правоту либеральной интеллигенции: «…поэт Исаковский, как и Шолохов, был сталинским сатрапом, мы это знаем…».

Вот в том-то и дело, что вы «это знаете», равно как и многое другое, и знание ваше огромно и тяжело.

Одно непонятно, что ж такого сделали Исаковский и Шолохов, чтоб их сатрапами обзывали?

Шолохов, между прочим, не подписал ни одного расстрельного письма. В отличие от того же Пастернака или, скажем, Василия Гроссмана. И ничего подобного пастернаковской сталиниане («…живет не человек — деянье: поступок ростом в шар земной») он тоже не сочинял.

Зато Шолохов вел мужественную переписку со Сталиным о том, как происходит коллективизация на Дону — тому же Пастернаку такое и в голову бы не взбрело.

К слову сказать, переписка Шолохова для меня не меньшее доказательство его авторства «Тихого Дона», чем обнаруженная рукопись этой книги. У нас ведь как писали наши ветряные мельницы: Сталин чуть ли не сам назначил безответного и никчемного Шолохова в авторы гениальной эпопеи. И как вы себе представляете при таком раскладе всю эту ситуацию: Шолохов, который на самом деле никто и звать его никак, с совершенно невозможной наглостью указывает Сталину на большевистский беспредел, творимый на Дону? Такого и быть не могло. Его поведение как раз и продиктовано тем, что он знал, кто он такой — автор великого романа, летописец эпохи — и с этих позиций он и писал вождю… или как там принято говорить? — тирану.

Так почему сатрапы-то, спрашиваю?

Или я опять с мельницей разговариваю?

На снимке: писатель Леонид Леонов (в центре) беседует с односельчанами в деревне Полухино.

Фото: Тиханов/ РИА Новости