Антикитайская грамота

В спокойном 1972 году, когда стране было уже не до революций и ещё не до перестроек, в Приморье переименовали сразу несколько сотен географических наименований. Поводом стал конфликт с Китаем на острове Даманском в марте 1969 года.

За полвека до боёв на пограничной реке Уссури Арсеньев писал: «В Уссурийском крае реки, горы и мысы на берегу моря имеют различные названия… Туземцы называют их по-своему, китайцы — по-своему (Арсеньев, как видим, отказывает китайцам в звании „туземцев“ — В. А.), а русские, в свою очередь, окрестили их своими именами… Следует там, где живут китайцы, придерживаться названий китайских, там, где обитают тазы, не следует руководствоваться названиями, данными русскими. Последние имеют место только на картах и местным жителям совершенно не известны».

Есть радикальная версия о том, что на самом деле все приморские названия имеют древнеславянский генезис, а Арсеньев был то ли японским, то ли американским шпионом, но мы её рассматривать не будем.

До истории с Даманским всё оставалось в основном по-арсеньевски. На карте со старыми нерусскими названиями — китайского, тунгусо-маньчжурского («туземного»), реже корейского происхождения — мирно соседствовали русские. Иные из них были оригинальными, как Владивосток (в данном случае полуоригинальными — город нарекли по модели Владикавказа), другие отсылали к малым родинам переселенцев. Приморье — «Зелёный Клин» — активно заселяли украинцы, что объясняет обилие таких топонимов, как Чугуевка, Киевка, Полтавка. С появлением новых населённых пунктов или апгрейдом старых добавлялись уже советские названия — так из Семёновки «вылупился» машиностроительный город Арсеньев. Что-то, конечно, менялось — Никольск-Уссурийский становился то Ворошиловом, то Уссурийском — но изредка и точечно.

Даманский всё изменил. После боёв на Уссури было решено одним махом избавиться от всех вызывающе нерусских названий и тем самым предотвратить возможные притязания. Приморье замаскировывалось под «исконно русскую» землю — символический акт, своего рода крещение с присвоением нового имени. Методика известная: Кенигсберг-Калининград и Тоёхара-Южно-Сахалинск тоже получали новые советские паспорта после Великой Отечественной. Разница в том, что в Приморье (в меньшей степени процесс затронул соседние Хабаровский край и Амурскую область) переименовывали места, уже больше ста лет принадлежавшие России-СССР.

Смена почти пятисот названий не могла пройти моментально. Ключевым узлом «картографической войны» стали несколько последних дней 1972 года: 26 декабря вышел указ президиума Верховного совета РСФСР, 29-го — постановление Совета министров РСФСР № 753.

С новыми названиями Приморье живёт 40 лет. Иные из прежних топонимов давно и прочно забылись, другие актуальны до сих пор — вопреки всем документам.

Великорусский топографический шовинизм

Новые поколения приморцев могут не помнить, что до 1972 года город Дальнегорск назывался Тетюхе (предположительно — «долина диких кабанов» по-китайски, варианты — «жемчужная река» или «река ссыльных»). Что Дальнереченск был Иманом (от орочского или удэгейского «снег»), а Партизанск — Сучаном (не то от китайского «цветущий» или «чистая речка», не то от удэгейского «трава и крепость»; по версии Арсеньева — «площадь, засеваемая растением су-цзы»). Что говорить о посёлках, сопках и речушках.

Мы не знаем «крёстных отцов», придумывавших новые названия. К сожалению, многие из последних вышли безликими, дежурными, авторов часто подводил вкус. Река Раздольная вместо Суйфуна, Илистая вместо Лефу, Рудная вместо Тетюхе — звучит гладко, но как-то слишком по-среднерусски; такие речки могли бы быть (и наверняка есть) где-нибудь в центральной России. Не случайно многие приморские рыбаки по-прежнему говорят: «был на Суйфуне» или «на Лефу» («на Лефе»). Я родился спустя восемь лет после великого переименования, но и мне как местному жителю куда проще сказать «Суйфун» («шило» на языке каких-то древних приморцев), чем Раздольная.

К новым названиям населённых пунктов привыкли быстрее, потому что их приходилось указывать в адресах и анкетах.

Признаем, что некоторые старые топонимы — как Ян-Муть-Хоуза (от «янмудагоуцзы» — «большая тополевая падь»), ныне Тополёвое — было непросто выговорить. Или падь Мудуёха (Фёдоровка), речка Мудацен (Алмазинка) — звучит сомнительно; хотя вот в Уссурийске есть улица Муданцзянская, и ничего.

Язык обтачивает угловатые слова, как море камни. Чан-да-ла-цзы (теперь хребет Лозовый), обрусев, превратился в «Чандолаз», в котором слышится «скалолаз», и слово это живёт до сих пор. Речка Лянчихе в пригороде Владивостока превратилась, естественно, в «Лянчиху», и попробуйте сказать, что это не русское слово; новое название «Богатая» куда тусклее. «Верхние Адими» (Пойма), «Верхняя Шетуха» (Хвищанка) — старые названия успешно переваривались и шлифовались, чего стоит простецкое «-уха» (изначально было «Шитоухэ» — «каменистая река») и «верхняя». Но и в таком виде их сочли неполиткорректными.

Крамольной оказалась Корейская Каменка, ставшая Старой Каменкой. Два Корейских мыса стали Новгородским и Рязанским (по-моему, это слишком). Исчез залив Америка, став заливом Находка, хотя назван он был не в угоду геополитическому противнику, а в память о славном русском пароходокорвете «Америка». Пропал пролив Японец — память об одноимённом транспорте. Не стало бухты Маньчжур (Манджур), названной в честь корабля, высадившего в бухте Золотой Рог основателей Владивостока.

Целились в китайцев, попали даже не в американцев или японцев — в себя.

Удивительно, как тогдашние онищенки от топонимики не переименовали вальс «На сопках Маньчжурии».

Гора Китайская стала Ольховой — ни одного упоминания о тех-кого-нельзя-называть. Манзовка («манзами» в Приморье называли местных китайцев и маньчжур) превратилась в Сибирцево; мой отец, когда-то живший в тех местах, до сих пор оперирует «Манзовкой». Посёлок Хунхуз переименовали в Буйневич — может показаться, что в порядке перевода, ибо буйства хунхузам, «краснобородым» лесным разбойникам, было не занимать. Но нет: имеется в виду старший лейтенант Николай Буйневич, погибший на Даманском.

Бухту Терней, названную в честь французского адмирала де Тернея самим Лаперузом, прошедшим приморскими берегами в 1787-м, нарекли Серебрянкой. Зато остался райцентр Терней.

Часть старых названий почему-то уцелели — великолепный Сихотэ-Алинь, озёра Ханка и Хасан, реки Арму, Бикин, Самарга и та же Уссури (а вот Иман, впадающий в Уссури, сделали Большой Уссуркой — ни два ни полтора). Поэтому карта Приморья всё-таки не безлика. Хасанский и Ханкайский районы по звучанию и запрятанному в звуки смыслу так же отличаются от Яковлевского или Михайловского, как Аризона и Вайоминг от Нью-Йорка или Мэна. Старые имена — поэтичные, осмысленные, допускающие двойное и тройное толкование (учёные до сих пор спорят об их происхождении), — это наши топонимические реликты. Столь же драгоценная экзотика, как уссурийские тигры, единственные из всех собратьев научившиеся жить в глубоком снегу на морозе.

При выборе новых топонимов чёткой системы не просматривается.

Одними названиями отмечены видные приморцы. Посёлок Лаулю превратился в Дерсу — нечастый случай, когда увековечивается память о литературном персонаже, ведь настоящее имя арсеньевского проводника было Дерчу Оджал. Село Майхе (от «муравьиная река») превратилось в Штыково — в честь Терентия Штыкова, руководившего Приморьем в конце 50-х. Зато в фадеевском «Разгроме» навсегда остались «майхинские спиртоносы», а на обочинах местных дорог по утрам продаются свеженакопанные для рыбалки черви, один из видов которых зовётся «майхинским».

Другие имена должны были отразить особенности местности, как река Илистая, либо исторические события — как село Метеоритное (Бейцухе), у которого в 1947 году рухнул Сихотэ-Алинский метеорит. Посёлок Изюбриный (бывший Сетюхе), Медвежий Кут (экс-Синанча), речка Тигровая (Сица) — тут всё понятно.

Многие топонимы, однако, взяты с потолка и не говорят решительно ни о чём. Тот же Дальнереченск — так мог называться любой город, отстоящий от Москвы хотя бы на тысячу километров. Или Дальнегорск, похожий на невыразительный псевдоним вроде «Евгений Петров». Имянаречение Партизанска хотя бы привязано к локальной истории — здесь в своё время партизанили Лазо и Фадеев. А все эти Речное, Скалистое, Фабричный, Грибное, Грушевое, Камышовое, Таёжная, Кривая — зачем? Была сопка Бейшахе — стала Безымянной.

То ли дело — ушедшие в небытие колоритные, похожие на хлебниковские неологизмы Ли-Фудзин, Сандагоу, Табахеза, Эльдуга, Монгугай, Лючихеза (означает всего лишь «шестой приток», зато как звучит!), тайфунный Тафуин, топазовая Топауза… Молодой Фадеев писал о «тревожном улахинском ветре», несущем «дымные запахи крови», но Улахе больше нет. Менять такие названия — что отбеливать Майкла Джексона: теоретически можно, практически выйдет плохо.

С карт убрали не только китаизмы, но и слова из тунгусо-маньчжурских языков — память о настоящих приморских аборигенах, не китайцах и не русских. Тех, потомки которых сегодня зовутся «коренными малочисленными»; тех, кто никогда не представлял угрозы для России. Может быть, с политической точки зрения уместнее было оставить тунгусские топонимы, убрав китайские? Но это было слишком сложно. Узел разрубили, разом сметя всё.

Под наскоро нанесённым топонимическим гримом здесь и там просматривается, подобно неудачно сведённым татуировкам, волнующая, сказочная история. Загородная станция Сиреневка, где находится дача моих родителей, помнит себя Пачихезой, обрусевшей из китайского «Бачахэцзы» — «восьмой приток». Речка Пионерская в пригороде Владивостока самовольно переименовалась обратно в Седанку. В самом Владивостоке — по недосмотру? — остались улицы Иманская и Тетюхинская.

Халулаевцы не сдаются

Даже теоретические рассуждения о передаче Приморья Китаю для меня неприемлемы. Если новые топонимы, как магические заклинания, гарантируют наш суверенитет, этим они оправданы навсегда.

Но Приморье — территория особенная, и старые названия тоже имеют право на жизнь, если не в официальных бумагах, то в обиходе. Они сильнее соответствуют характеру этой земли — возможно, именно потому, что звучат для нас чуждо. Своеобразие даже глубоко русифицированного и советизированного Приморья (ведь и здесь уже умерли несколько поколений наших близких) лучше всего отражается в неуклюжих, непонятных, даже пугающих названиях.

Бюрократия, к счастью, не всесильна. Одни новые названия приживаются, но другие отторгаются самой территорией или самим языком, словно ткани после неудачной трансплантации. Слова бывают сильнее людей, их создающих. И вот выжили, вразрез со всеми указами, Сидими (или Сидеми, значение утрачено) — де-юре посёлок Безверхово. Тавайза (от китайского «Давэйцзы» — «большая гора»), проходящая по бумагам как бухта Муравьиная. Пидан («большой камень»), наречённый «горой Ливадийской». Как «горы» и «холмы» в Приморье всегда будут проигрывать сопкам, так Пидан останется Пиданом. На Пидане живут летающие люди — местные йети; ясно, что на горе Ливадийской они жить не могут.

Иные словечки оживают в названиях фирмочек, охотхозяйств, марках местных минеральных вод.

Флотских спецназовцев, тренирующихся на острове Русском в бухточке Островной, называют «халулаевцами» — по старому названию бухты. В переносном смысле халулаевец — что-то вроде Рэмбо.

Пляж в пригороде Владивостока — знаменитая Шамора («мелкий песок»), в которой так и слышится шипение моря, — никогда не станет бухтой Лазурной. Лазурной Шамору именуют только в протоколах об очередных мордобоях. Никто не ездит купаться в Лазурную — только на Шамору (добрый совет для приезжих: ударение ставится на первый слог), а после выхода одноимённого альбома «Мумий Тролля» — тем более.

Если на то пошло, то и Приморский край — не идеальное название: приморских территорий в России много. Уссурийский край — выразительнее, но оставляет море за кадром. Тихоокеанский — слишком широко. Сихотэ-Алинский? Япономорский? Корейцы, кстати, упорно называют наше Японское море «Восточным морем Кореи». Или просто Владивостокский?

В «Дальнем Востоке» тоже слышится какая-то дурная относительность. Несколько владивостокских учёных — академики, доктора наук — продвигают альтернативный термин «Тихоокеанская Россия». Меня, правда, и название «Тихий океан» не устраивает. Какой он, к чёрту, тихий.

Острова чужих сокровищ

На рубеже 80-х и 90-х в Приморье спорили о том, не вернуть ли обратно ликвидированные названия. Краевая комиссия по топонимике даже признала кампанию 1972 года «политически ошибочной и безнравственной», предложив восстановить 116 наименований.

А потом всем стало всё равно.

Случись Даманский сегодня — никто и не подумает что-то переименовывать. Да что там — и орудий никто не расчехлит, если вообще осталось что расчехлять. Стоило Китаю заявить претензии на спорные амурские острова у самого Хабаровска — и в середине «нулевых» остров Тарабарова с половиной Большого Уссурийского (последний виден прямо с городской набережной) отдали китайцам.

Что уж говорить о названиях — нам давно не до них.

Китайцы же к топонимам по-прежнему относятся очень внимательно. Они выпускают атласы, в которых Приморье, названное областью «внешний Дунбэй», закрашено «китайским» цветом. Владивосток в этих атласах обозначен как Хайшеньвэй, Хабаровск — Боли. Остров Тарабарова по-китайски — Иньлундао, то есть «остров серебряного дракона», Большой Уссурийский — Хэйсяцзыдао, «остров чёрного медведя».

Чжэньбаодао — «драгоценным островом» или «островом сокровищ» — называется теперь Даманский. Он в итоге тоже отошёл Китаю.

Выучите эту китайскую грамоту — на случай очередной картографической (только ли картографической?) революции. Или, точнее, контрреволюции.