Парадокс Олеси Корниенко

Я упала на землю с другой планеты.

Прибыла — ли с Венеры?

А может быть, с какой-нибудь еще не названной звезды?

Там, откуда я прибыла…

Живу в неудобном для жизни человеческом коконе.

Говорю на незнакомом языке,

Только немногие понимают мое наречье.

Голова полна туманов,

Но мысли опережают ветер.

А в венах моих течет страсть.

Где ты еще такую найдешь?

На границе между невозможным и реальностью.

Это стихотворение написано Олесей Корниенко. У нее вышло несколько стихотворных сборников, одна сказка и одна повесть. Олеся десять лет занималась скалолазанием. В 2008 году Олеся стала финалистом поэтического конкурса, организованного Российским центром научного и культурного сотрудничества при Министерстве иностранных дел Российской Федерации. Ее стихи вошли в сборник «Я вижу сны на русском языке».

Парадокс заключается в том, что творческая жизнь Олеси Корниенко стала реальностью только после того, как ее мама увезла дочку из России.

Олеся жила в северном городе Лабытнанги. Татьяна, мама Олеси, приехала туда, закончив Московский политехнический техникум. Во время родов возникли проблемы, и акушеры применили метод наложения щипцов. Он применяется в тех случаях, когда консервативное продолжение родов чревато осложнениями для младенца и его матери. Но применение щипцов ограничено большим количеством условий. В случае, когда акушеры торопятся с принятием этого решения, младенец сталкивается с дополнительными рисками.

Ошибка акушера при проведении процедуры грозит повреждением лицевого нерва, кефалогематомой, переломом костей черепа, повреждением плечевого сплетения, асфиксией, гипербилирубинемией и внутричерепным кровоизлиянием у новорожденного.

Первый месяц жизни Олеси Корниенко ушел на установление диагноза. Сами врачи при этом говорили Татьяне, что случай безнадежный, что это неизлечимо. Назначали лекарства, но они не приносили пользы. Предлагали отдать Олесю в дом малютки. Мать отказалась. Возила дочь на лечение. В институте педиатрии ей подтвердили, что Олеся полностью сохранила интеллект. Этот шаг вперед помогла сделать профессор Ксения Семенова, один из крупнейших врачей-неврологов России.

Олеся с самого детства не сдавалась. Мама работала. Олеся сама научилась натягивать на себя колготки. Правда, на это уходило минут двадцать из-за спастики рук. Потом она начала рисовать. Мама не верила, что ее Олеся сможет справиться с непослушными руками. Но снова встретился человек, который поддержал маму и дочь. На этот раз им оказалась коллега Татьяны. Она работала художником-оформителем. Татьяна показала ей рисунки Олеси и услышала отзыв: «Олеся рисует прекрасно для человека с ее возможностями». Так у девочки появился наставник. Она стала получать оценки за рисунки и советы, как сделать их более выразительными.

Татьяна пыталась поставить дочь на ноги, используя для этого любую возможность. Она брала отпуска за свой счет, возила Олесю к морю, в санатории и лечебные центры. Это не нравилось ее коллегам. «Как она отдыхать-то любит…». Невдомек им было, что отдыхом эту борьбу за свободу от инвалидной коляски трудно было назвать.

Татьяна не сдавалась. В 1988 году им с Олесей удалось впервые выехать на реабилитацию в Польшу. А в 1992 году они приняли решение остаться там. Сейчас Олеся и ее мама живут в канадском городе Ванкувер.

В день голосования в Совете Федераций Олеся Корниенко не отрывалась от экрана компьютера. Она смотрела прямую трансляцию заседания Совета Федераций.

Вскоре я получила письмо, в котором Олеся писала: «То, что я услышала, было как в сюрреалистическом фильме потому, что члены Совета Федераций несли полную чушь об ужасном отношении к российским детям в американских семьях, об американских деревнях, где якобы погибают „наши дети“ и куда якобы не пускают российских представителей, и даже о соседней Финляндии, где „каждый день убивают детей“… Кто-то высказал утопическую мысль, чтобы к следующему году ликвидировать все детдома и интернаты и усыновить всех детей. НО! Никто не задумался о том, что будет с теми малышами, которые почти обрели американских родителей, привязались к ним… РЕБЕНОК — НЕ ВЕЩЬ, чтобы его отнимать у одних и давать другим! По какому праву сборище бездушных людей решают судьбу конкретных детей?! Не могла даже поверить в то, что закон приняли единогласно! Похоже, что всем вынули сердца и вставили камни…»

Мы говорили с Олесей и ее мамой по скайпу в течение нескольких вечеров. Олесе трудно говорить: сильно нарушена дикция. Мама Таня была рядом с Олесей и помогала нашему разговору. Фоном был заливистый лай щенка с хорошим именем «Хоуп». Для Олеси он особенно дорог: она смогла купить щенка на премию, которую получила после публикации своей повести о солдате, который служил в Чечне.

«СП»: — Татьяна, расскажите о достижениях Олеси.

Творческие способности Олеси стали раскрываться, когда ей было пять лет. Тогда она сочинила свое первое стихотворение. Как-то раз в Польше она увидела программу по телевидению: танцевали люди на колясках. Она сказала: «Мама, я тоже хотела бы танцевать». Я за голову схватилась: разве это возможно? В те дни проходил международный чемпионат по танцам на колясках. Участвовали люди из более чем 15 стран. Мне очень понравилось то, что я увидела. Я подошла к организатору этого фестиваля. И рассказала о дочери, которая хотела бы научиться танцевать.

Так Олесю пригласили в клуб. После первой тренировки Олеся не поверила, что когда-нибудь сможет танцевать: «У всех руки такие плавные. А мои как у робота: могут вверх-вниз да в стороны двигаться». А Ивонна Чок — председатель этой организации танцовшиков-колясочников — ей в ответ: «У тебя есть чувство ритма. У тебя есть выражение лица. И ты способна всем телом показать, как ты любишь танцевать».

Так она начала танцевать. Первый показ был в 1999-м году. В одной из самых красивых гостиниц Варшавы. Олеся потом поделилась, что не помнила ни как она вышла на паркет, ни как она танцевала.

Она стала регулярно тренироваться, выезжать на соревнования. Например, в Голландии среди 20 пар в своей категории они с партнером завоевали серебряную медаль. Всего за свою спортивную карьеру она получила семь медалей. А в танце «сальса», который они показали со здоровым партнером во Вроцлаве, зрители выразили свои эмоции овациями. Здесь, в Ванкувере, она уже выступила в одном шоу. И снова зрители аплодировали стоя. А судья потом подошел и еще раз поблагодарил Олесю.

В Польше Олеся узнала о том, что люди-инвалиды могут заниматься скалолазанием. Она тоже захотела попробовать. А еще ей захотелось увидеть скалы. Вскоре то польское общество инвалидов, с которым мы общались, объявило о наборе в группу скалолазов. Олеся попробовала. Мы смогли организовать первую поездку в горы. Она вернулась с синяками и шрамами, но безумно счастливая. А ведь начиналось тоже с неверия тренера, что «девушка с такими тоненькими руками сумеет забраться на скалы». Так она стала альпинисткой. Наверх она поднималась с помощью инструктора, а спускалась самостоятельно. С 2000-го по 2010-й годы она занималась альпинизмом.

Уже в Польше мы познакомились с клириками одной из церквей. Олеся подарила им рисунок и неожиданно они принесли ответный подарок: электрическую пишущую машинку. Олеся начала писать. И первое ее стихотворение, отпечатанное на той машинке, называлось «Надежда». У него была особая история: когда мы в очередной раз попали в детскую больницу, к нам неожиданно подошла мама одной из девочек, ожидавших операции по поводу рака. Она попросила написать стихотворение для ее девочки.

Потом появились другие стихи. И однажды про Олесю рассказали ксендзу Яну Твардовскому — поэту и философу. Он помог Олесе поверить в себя. Первый сборник стихов Олеси вышел в Польше в 2005-м году.

Потом Олеся написала сказку. Это была сказка о Рождестве и Новом годе, приключениях маленького олененка, который был любимцем своих папы и мамы, но его заколдовали и он стал игрушкой, которая попала в руки девочки-инвалида, у которой никого не было.

Мы послали эту работу на конкурс детской книги. Издателям очень понравилось, но они попросили сделать продолжение сказки. А это уже было в 2007-м году, когда Олеся поступила в университет и искала работу. Но издатели поставили очень короткий срок: надо было закончить сказку в течение месяца. Она ездила в Варшаву, искала работу и потом возвращалась и ночью сочиняла эту сказку. Сказку она дописала, издательство приняло ее для публикации, рисунки были сделаны в Кракове, а издали ее в Варшаве.

Всего у Олеси в Польше было издано четыре книги. Два сборника стихов, сказка и повесть о двух братьях, старший из которых служил в Афганистане, а младший попал в Чечню. Олеся начала думать о Чечне с начала первой войны. Книга родилась уже в Польше. Но несколько лет спустя мне удалось побывать в Лабытнанги. Я разыскала там Комитет солдатских матерей и показала им рукопись. Они познакомили меня с мамами солдат и те сказали, что книга полна правды. Так родилась эта повесть, которая получила премию на литературном конкурсе в Дании.

«СП»: — А вам не страшно было слышать от врачей предложения оставить ее навсегда? И не было ли вам страшно забирать больного ребенка?

Я не испытывала страх. Я чувствовала злость. И немного растерянность: действительно, а что я буду делать? Ведь они с самого начала мне говорили, что «ребенок ни к чему не способен», что она будет только лежать в кровати или сидеть в коляске. Мне говорили: «Отдайте ее в дом инвалидов». Я спрашивала: «Что там с ней будет?». В ответ — «Ну, мамочка, мы этого не знаем. Вы молодая, сможете еще семью завести». Папа Олеси сначала радовался ребенку, а когда понял, что с ней произошло, исчез. Я просто взбунтовалась.

Но когда Олесе было пять лет, я позволила себе слабинку. Устроила Олесю на месяц в дом инвалидов «Успенка». Там держали разных инвалидов: умственно-отсталых, с аутизмом, с ДЦП. Это было в 1980 году. Устроила. Потом писала, спрашивала о ее здоровье. Через месяц не выдержала.

К тому моменту я получила еще одно направление в санаторий. Поэтому написала в интернат, сообщила и спросила, как забрать ребенка. Молчат. Я собралась и поехала. Обошла здание интерната. И увидела Олесю через окно. Я была поражена ее виду. Она сидела полусогнувшись, устремив глаза куда-то в пол. Вокруг нее кругами ходил ребенок лет семи-восьми. Возможно, это был аутичный ребенок. Я помню, во что она была одета. Потом зашла и попросила, чтобы мне вынесли дочь. Ее переодели, прежде чем мне показать. Но я же видела, в чем она была. И от нее был ужасный запах, как будто бы ее вообще не мыли.

Я взяла ее на руки. Я позвала ее «Олесенька», а она смотрит на меня туманными глазами. Смотрит и не видит. Я ее взяла крепко за плечи и тряхнула: «Олеся, это — я, твоя мама». И только тогда увидела, как в ее глазах стали появляться какие-то искорки.

Я ее в охапку. Привезла в гостиницу в Тюмени. Отмывала два часа. И после этого мы дали зарок, что пока я жива, я ее никуда больше не отдам. Мы больше не расставались. Как только ситуация позволила воспользоваться приглашением из Польши, которое мы получили еще за восемь лет до этого, мы уехали туда.

«СП»: — Что все-таки стало основным мотивом решения отдать Олесю в интернат?

— Безысходность. У меня была депрессия. Одиночество. Отсутствие понимания. На работе были неприятности: надо было с Олесей куда-то ехать, я брала отпуск за свой счет. Мне начали говорить: «Ты пользуешься тем, что у тебя ребенок». Меня это ужасно ранило. Я не знала, как этому сопротивляться.

«СП»: — Люди не понимали, что вы не в отпуск едите, а дочь спасать?

— Конечно. Много лет до переезда в Польшу мое душевное состояние было ниже низкого. Даже порой дурные мысли в голову приходили. Да и время было тогда тяжелое: тем более, на Севере. Я хотела молока или творога для ребенка купить, а уже «все кончилось».

«СП»: — Олеся, какие воспоминания у тебя остались от интерната?

— Мне не позволяли сидеть на кровати. Хотя я могла сидеть. Я все время лежала. Кормили меня тоже лежа, хотя мама всегда меня кормила, когда я сидела. Лежала очень неудобно: голова всегда касалась перил кровати. На затылке все стерто было. И я до сих пор слышу этот особый стук алюминиевых ложек. Он означал, что дети-соседи заканчивают есть и, значит, скоро подойдут ко мне. Мне всегда там хотелось есть. Еще помню, что кровать была почти всегда мокрая. Белье не меняли и никогда не спрашивали, хочу я в туалет или нет. А тот мальчик, которого мама увидела через окно, он часто ходил вокруг моей кровати. Однажды он написал мне на лицо. Я все-таки осталась там живой.

Татьяна добавляет: «Я чувствовала неладное и приехала сама. Я писала письма Олесе, которые ей читали. Однажды медсестра читала ей мое письмо и вдруг Олеся схватила ее за халат и закричала: „Где моя мама?“. Тот приступ оказался настолько серьезным, что у Олеси начало останавливаться сердце. Мышечная спастика и до него добралась. Все-таки персонал спохватился и стал делать уколы. Потом они все-таки сознались, что Олеся едва не умерла».

«СП»: — Олеся, а кто-нибудь в интернате с добром к тебе относился?

— Не помню. Я была там недолго. Может быть, потом кто-нибудь бы и появился.

«СП»: — Как вы получили польское гражданство?

— Мы просто выполнили все требования. Пять лет жили в Польше по виду на жительство. Потом подали на постоянный вид на жительство. И через десять лет получили гражданство.

«СП»: — Олеся, а как ты выучила польский язык?

— Я его сама выучила. Меня никто не учил. Я просто была вместе с польскими детьми в санаториях и центрах реабилитации. Выучила язык общаясь с ними. В варшавском университете учила испанский. Тоже хорошо получалось.

«СП»: — Как вы живете в Канаде?

— Отлично. Во-первых, у нас трехкомнатная квартира. Я могу спокойно выйти сама из дома и войти в него. Дому уже 20 лет, но он был изначально построен с учетом потребностей инвалидов. Даже до магазина в километре от дома я могу доехать сама. Нет никаких бордюров. В доме масса приспособлений, которые облегчают жизнь инвалидов.

«СП»: — Кто это все устанавливает, и какова процедура?

— Просто нужно подать заявку через социальных работников. Они предоставляют телефоны и другие контакты тех служб, которые занимаются установкой. Потом те уведомляют, когда приедут для установки. Все оплачивается государством. При этом мы — временные жители Канады. Но нам уже оказывается финансовая помощь. Мы получаем пособие в размере 1700 канадских долларов. Из них вычитается 340 долларов за квартиру. За человека. У нас остается примерно 500 долларов. И еще есть наши польские пенсии. Всего на двоих у нас выходит 1500 долларов. Медицина отдельно. Нас принимают бесплатно. Самое удивительное для нас в Канаде — толерантность. Мы с первого дня были поражены. Выходим на улицу, а с нами здороваются и нам улыбаются. Люди подходят, предлагают помощь и сами везут коляску.

«СП»: — Татьяна, что на ваш взгляд, должно произойти в России, чтобы ситуация с инвалидами изменилась? Нужно просто изменить законы? Или отношение людей?

— В первую очередь, должно измениться отношение самих людей. Что будет с теми детьми, бумаги которых оформлены, они знают о том, что их ждут, а их не выпустят?

Что делать? Дума должна инициировать инспекцию всех мест содержания инвалидов и сирот. По всей России. Нужно проанализировать ситуацию в каждом из них. Нужно опросить самих сирот и инвалидов. Переориентировать бюджет и часть средств, выделяемых Минобороны, отправить на инвалидов и сирот. Помочь тем инвалидам, которые готовы участвовать в программах мини-интернатов. Но все эти программы должны проводиться с участием и под контролем неправительственных организаций. Мы знаем, что даже в Думе нашлось семь думающих людей, которые проголосовали против закона. Значит, надо обращаться к этим семи. Инвалиды тоже должны консолидироваться. Они должны поднимать свой голос. Пусть они тоже выходят к зданиям горадминистраций и требуют улучшения своей жизни.

«СП»: — Таня, но ведь сейчас в России даже одиночный пикет может быть приравнен к массовой акции… И участникам грозят штрафы.

— Боже мой… Как же тогда выходить из этой ситуации… Пусть тогда эти женщины из числа тех, кто проголосовал за закон, взяли бы на воспитание инвалида. Посмотрели бы, как они запели бы. Но они не возьмут…

Мы прошли через многие тяготы и многого натерпелись. Я оставила семью, работу и родину ради Олеси. Но если бы она осталась в России, мы бы никогда не смогли даже говорить с вами. В первую очередь, потому что ее бы уже не было. Как это предотвратить в отношении других детей?

«СП»: — А с 80-х годов, когда Олеся содержалась в интернате, что-нибудь изменилось в условиях жизни там?

— Олеся говорит, что абсолютно ничего. Может быть, есть показательные интернаты. Но, кроме интерната, есть другая проблема. Куда отправляют сироту или инвалида, когда ему исполняется 18 лет? В дом престарелых. Вместо помощи в учебе, устройстве жилья — сразу списывают к старикам.

«СП»: — Вы сказали, что в России Олеся не смогла бы получить образование. Расскажите, с чем вы столкнулись.

— Образованием в России занимаются чиновники Гороно. Когда подошло время поступать в школу, я пришла к ним и сказала, что хотела бы, чтобы моя дочь-инвалид училась. В общую школу она не могла пойти: ничего не приспособлено, ступеньки. Вроде бы, согласились на индивидуальное обучение. Собрали комиссию. Комиссия пришла к выводу, что Олеся не знает геометрии, не знает фигур. Какие фигуры, если о наличии интеллекта говорило то, что она знала азбуку. Но знание букв никто не проверял.

«СП»: — То есть у нее спрашивали, что такое параллелепипед, еще не дав поступить ей в первый класс?

— Одна из учительниц сама сказала: «А зачем ей это все надо? Пусть она и так живет». Все-таки, постановили, что Олеся будет на индивидуальном обучении. Но учительница походила к нам месяц. Потом заявила, что денег не выделили на индивидуальное обучение. Все закончилось. Олесю я учила сама.

То есть инвалиды должны оставаться неграмотными. Об университетах вообще не идет речь. Зачем России образованные инвалиды… Они слишком много будут требовать. Безграмотными легче управлять. Куда ни кинь — всюду клин. Ох, Россия… Богатая Россия… Только на что и для кого…

Олеся закончила нашу беседу призывом: «Призываю молодежь старше 16 лет и взрослых к активной форме протеста. Но самое главное — старайтесь во что бы то ни стало привлечь внимание СМИ к вашей акции. Форма может быть очень разной… от сбора делегации от каждого интерната и отправка ее на прием к Путину, до простого, но ОБЩЕГО МЫЧАНИЯ! Этого никто никому не может запретить. Представьте себе, весь интернат мычит, по 10, 15 и больше часов мычит, персонал и дирекция сходят с ума, а вы всё мычите. Может, журналисты спросят, почему. И тогда вы выдвигаете требования: отмена запрета усыновлений, улучшение условий и так далее. Или придумайте другую форму протеста. Главное, чтобы вы действовали не маленькими группками, а всем интернатом».