Хук Чавеса

Для меня это личная потеря — крестный… Да, понимаю, кто-то представит себе крест, водичку, купель. Но я о другом крещении. Звездном. Оно может быть всяким… Иногда взглядом. Иногда касанием. Причем ударным. У меня вот так и было в ноябре 2004-го, в Институте Философии РАН, откуда он поехал на переговоры с «Лукойлом» (диалектика стабилизации)…

Тут уж лучше себя не перескажешь, поэтому открываю отрецензированную«СП» книгу минувшего года «Верность и ревность» и не правлю отсутствие заглавных в начале строк:

«…после того, как нас, не вместившихся в зал, «причесали» окончательно, наступила тишина. минут пять прошло, и тут снизу послышался бодрый голос: по лестнице, дружелюбно и даже нежно обнимая Кагарлицкого, шагает, будто студент, общающийся с сокурсником — Уго. над чем-то смеётся, уже поворачивая в нашу сторону. раньше, на фото и телеэкране, не слишком часто его показывавшем, Чавес казался мне полным и приземистым, но как только они с Кагарлицким поднялись до нашего уровня, стало видно, что он, во-первых, более чем на голову выше Кагарлицкого и всех нас, а во-вторых ещё и неимоверно широк в плечах. всё же у индейцев своё телосложение…

хотя это, конечно же, постоянный, врождённый цвет кожи, но всё равно его точнее чем смуглым — не назовёшь. смуглый Чавес проявил, не задумываясь, демократичность, которой никто не ожидал: он начал здороваться за руку со всеми нами, аутсайдерами. тут всем стало очевидно, как бы глупо выглядело его появление, например, в лифте, и если бы он прямиком вошёл в зал — нас не замечая, как эстрадная звезда, торопящаяся на сцену. но не таков референдумом избранный, народный президент. поступил по-ленински, сам того не зная. поскольку мы с историком оказались одними из крайних — то «кто был ничем, тот станет всем», нам и досталось одно из первых рукопожатий. Кагарлицкий стал как бы переводчиком-консультантом рядом с Уго — президент постоянно о чём-то спрашивал друга, имея по другую руку и своего интеллигентного переводчика, конечно. Чавес от простых рукопожатий перешёл к коротким диалогам — вот и историк прямо оторопел, когда Уго, сильно пожав ему руку, спросил, чем Лёха занимается. пока мой товарищ деловито запинался, я уже Кагарлицкому подсказал, что это — историк. Уго понимающе кивнул и схватил мою руку огромной ладонью — да, в таком рукопожатии не солжёшь и не присочинишь. вглядываясь глубоко, как до этого офицер в красном берете, Уго сам высказал предположение, что тут же перевёл не Кагарлицкий, а другой переводчик:

— А вы, наверное, занимаетесь проблемами экономики?

не знаю, что во мне выдавало экономиста — то ли серая плотная водолазка нового поколения, то ли двухдневная, ещё аккуратная щетина и слегка «сосульчатые» волосы, как у студентов-мажоров?

— Нет, скорее, социальными проблемами.

Уго дружелюбно нахмурился, на этом не завершая быстропереводимого диалога:

— На каком курсе учитесь?

— Уже отучился, я аспирант.

тут Кагарлицкий с боцманской улыбкой подсказал другу Уго, где место юнги:

— Это же наш сотрудник! Институт проблем глобализации…

Уго Чавес просиял, словно спала пелена условностей, и с улыбкой дал мне под дых:

— Компаньеро!

мол, что ж ты молчал-то, сразу не сказал? жест, конечно, дружелюбный и эксклюзивный, но удар-то не слабый! однако пресс-сотрудник МЛФ ко всему готов. жить стало веселее! этакое внезапное революционное крещение… следующим рукопожатым Уго таких не отвешивал… я обратил внимание на одухотворённые лица студиозусов — они все изменились к лучшему за считанные минуты общения с Чавесом в демократическом режиме. Уго заглянул и за наши спины, где в коридоре всё гуще толпились студенты. до них уже не дотянется весьма длинная и сильная рука Боливарианской революции…

Чавес исчез в зале, где его встретили овацией, а мы смело двинулись за ним, минуя рамку и оторопевших, нам не препятствующих чернорубашечников. места остались только на галёрке, туда мы с историком, ближе к окнам, и двинулись…"

Вот так это было. Люди, мало разбиравшиеся в социализме — заинтересовались, это не фраза, это визуальность. Пожалуй, удивительно, но аналогичную ситуацию я отыскал в книге, пафосно названной «Москва сталинская. Большая иллюстрированная летопись», где дан газетный дайджест 1920−30-х. И там — совершенно проходное фото. Но какое говорящее! «Ленин выходит из здания Высших женских курсов после заседания 1-го Всероссийского съезда по просвещению» — 28 августа 1918 г.

Годовщины великого Октября не минуло — и не скажешь, что Ленин забронзовел. Живейшая и любимейшая фотография — у подъезда нынешнего РГГУ, точнее у бывшей ВПШ. Ильич худой и маргинальный, задумчивый и недоверчивый, похожий на голодного Гавроша. Выходящие студенты его словно и не знают — вероятно, съезд ими воспринимается как семинар некий окольный…

На кого тут похож Ленин? На прохожего — кепка выглядит подавляюще, пальто великовато, по всему — ему крайне неуютно физически, чуждовато. Но какая-то уверенная мысль сквозит в глазах из-под великоватой кепки — какое-то пока незаметное этим выходящим из РГГУ студенткам достижение. Будущее!

Ничего такого, чего не было бы в СССР, Чавес не придумал — он просто направил нефть в карманы бедноты. И появилось бесплатное образование, появились самодеятельные бедняцкие «Гуэрилла-рэдио», люди сами основали радиостанции, ведут там новости в своих трущобах. Каким «тоталитаризмом» это регламентировано? Каким ЦИК и адским большевизмом? Нет — самими жителями Венесуэлы. Без «указки», без «зомбирования».

Чавес рассказывал, как государство проводит интернет в беднейшие районы Каракаса, и при сохранении либеральными олигархами монополии на СМИ, имея лишь один государственный телеканал, умудряются проводить свой ликбез — поверх «цензуры»…

Он двинул меня — мол, а вы-то тут чего призадумались? Руки есть, ноги есть мозги на месте, книги под рукой — в чем проблема?! Нам, в Венесуэле, приходилось куда сложнее — у вас-то тут США не маячит под боком. Но вытряхнули их из промышленности, из газа, из нефти — да, это еще не индустриализация. Но и даже так если бы зажила РФ при Путине — это было бы точно не поле чудес для олигархов и будущих номинантов Форбса. Однако Путин свой класс защищает. А вот Чавес, сотрудничая с Сечиным и всеми этими «питерскими», — оставался революционером.