«Я в своей книге показываю великанов…»

Новая книга лауреата «Большой книги» Павла Басинского с эффектным заголовком «Святой против Льва» и драматическим подзаголовком «Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды» наполовину ожидаема и наполовину неожиданна. Ожидаема потому, что предыдущая книга Басинского — та самая, что принесла ему премию, — была посвящена как раз Льву Толстому, точнее, драматическим обстоятельствам его ухода из Ясной Поляны. А неожиданна — потому что «в пару» к всемирно известному романисту автор выбрал лицо духовное — священника, пользовавшегося крайне противоречивой репутацией — чудотворец и ультраконсерватор, обскурант и «звезда».

Чем нам сейчас интересен отец Иоанн Кронштадтский? Почему его можно и должно сопоставлять со Львом Толстым? «Свободной прессе» отвечает сам автор, Павел Басинский.

«СП»: — Почему именно «Святой против Льва»? Почему не «Толстой против Вл. Соловьева» (как два религиозных философа) или «отец Иоанн против Победоносцева»? (народное и официозное православие)

— «Толстой против кого-то» — это вообще не тема. Вся суть мировоззрения Толстого была в том, что он не был против кого-то. Толстой не боролся с конкретными людьми, он был против всей человеческой цивилизации, как она сложилась к XIX веку и даже гораздо раньше. В своей книге я показываю, что Толстой и против Иоанна Кронштадтского фактически никогда не выступал. В отличие от отца Иоанна, который действительно боролся против Толстого, против его влияния на общество. Против Победоносцева отец Иоанн тоже публично никогда не выступал. В этом удивительная особенность этого священника, который хотя и был несомненным реформатором в церкви, никогда не пытался разрушить что-то в сложившейся ее иерархии. Он не разрушал синодальную церковь, но служил так, как не было принято в синодальной церкви. Поэтому его хотя и не особенно любили и Победоносцев, и митрополит Антоний Вадковский, главенствующий член Святейшего Синода, но они были вынуждены его признавать, потому что отец Иоанн не вносил в церковь «смуты», как Григорий Распутин, например. А вот его конфликт с Толстым — это очень важная реальность ситуации рубежа веков. Даже более важная, чем «отлучение» Толстого от церкви. Это разлом всей России — одни шли за Толстым, другие — за отцом Иоанном.

«СП»: — Считается, что прототипом героя «Смерти Ивана Ильича» послужил тверской прокурор Иван Ильич Мечников; но мирское имя Иоанна Кронштадтского — тоже Иван Ильич. Есть ли какие-то основания предположить, что Толстой оставил имя герою не только в память о тверском прокуроре?

— Это интересный вопрос, о котором я тоже думал. С одной стороны, «Смерть Ивана Ильича» писалась в первой половине 80-х годов, когда феномен отца Иоанна еще не был столь популярен по всей России. Я почти уверен, что Толстой не думал, а, скорее всего, и просто не знал о нем, когда писал эту повесть. Поэтому в своей книге я не касаюсь этого совпадения, считая его все-таки случайным. Но вот Лесков, который, как известно, очень не любил отца Иоанна, в письмах к Толстому 90-х годов постоянно именует его «Иваном Ильичем», зная, конечно, о повести Толстого. Между героем этой повести и отцом Иоанном нет ничего общего. Отец Иоанн смерти не боялся, хотя он очень страдал в поздние годы от своей болезни. Последний раз он отслужил службу за несколько дней до смерти, он как священник был всегда «на посту» и не занимался рефлексией, как толстовский герой. Но совпадение все равно удивительно!

«СП»: — Вы пишете о совершаемых отцом Иоанном чудесах как о чем-то само собой разумеющемся. Он действительно исцелял больных?

Я не пишу об этом как о чем-то «само собой разумеющемся». Я привожу свидетельства лиц, которые могут пользоваться доверием. Я ставлю вопрос, а не утверждаю. Просто примеров, когда отец Иоанн исцелял безнадежно больных, слишком много, чтобы отмахнуться от них и сказать: всё это миф, всё это выдумка! Я думаю, что у него был дар исцеления, но всё зависело от того, насколько сам больной верит в эту возможность. Это очень сложный и тонкий вопрос, и я не берусь на него ответить. Я его в своей книге просто ставлю.

«СП»: — Феноменальный успех книги отца Тихона Шевкунова «Несвятые святые» показал огромный интерес современных читателей к книгам, условно говоря, о православии, но написанной «светским», а не церковным языком. Может ли ваша книга удовлетворить этот интерес? Или она все-таки совсем о другом?

— Ну, тягаться с отцом Тихоном я не берусь! Там же миллионные тиражи, а мне дай Бог собрать свои несколько десятков тысяч читателей, которые интересуются Толстым. Но феномен книги отца Тихона должен быть осмыслен светской литературой. Он ведь неслучаен. Мне в этой книге не всё нравится, но если она нравится миллионам людей, я не могу не уважать их выбор. Эта книга нравится моей жене, моей маме — значит, в ней есть что-то такое… Это опять-таки вопрос культуры компромисса: нужно признать, что православный священник может написать книгу, которая волнует огромное количество людей. Почему? А я думаю, еще и потому, что изначально отец Тихон (Шевкунов) был воспитан в лоне светской культуры, учился во ВГИКе и так далее.

«СП»: — В книге говорится: «Вне имперского контекста мы никогда не поймем, почему два безусловно искренних и глубоко верующих человека, желавших добра, даже во многом похожих друг на друга — своей неотмирностью, своей совестливостью, своим бессребреничеством, равнодушием к земным благам и, наконец, огромной любовью к простому народу, — оказались не союзниками, но врагами?» Остался ли этот «имперский контекст» в прошлом вместе с Российской империей? Или он присущ России вне зависимости от формального государственного строя?

— Нет, этот вопрос, конечно, в прошлом. Россия — давно не империя. Суть империи в том, в империи всем есть дело до всех. Суть демократии в том, что уважается «суверенитет» личности, ее «privacy», «права человека» и так далее. Что лучше? — я не берусь судить, хотя мне лично ближе демократия. Толстой и Кронштадтский — это два Учителя, которым доверяла огромная часть российского общества. Сейчас таких Учителей нет. Каждый сам себе учитель. Но мелких «лжеучителей» и сейчас множество. Людям трудно жить без «гуру», без поводырей. Для кого-то такими «гуру» становятся православные батюшки, монахи, для кого-то — лидеры разных сект, для кого-то — поп-звезды и т. д. Я все-таки в своей книге показываю великанов, как к ним ни относись. Это была другая эпоха в смысле масштаба личностей.

«СП»: — Там же сказано: «Трагедия спора была в том, что оба они искали пути спасения веры в условиях кризиса самой веры, в котором отдавал себе отчет всякий здравомыслящий русский человек». Преодолен ли за прошедшие сто трагических лет этот кризис? Или разросся?

— Кризис не преодолен. Проблема в том, что этот кризис в России был как бы «заморожен» Советской властью (кстати, вполне по совету Конст. Леонтьева). Сейчас он «разморожен», и обществу, и церкви вдруг стало больно. Появились какие-то «Pussy Riot», возникли конфликты между монастырями и музеями, и так далее. То, что в Европе решалось все эти десятилетия, мы не решали. У нас одни всерьез хотят вернуть Святую Русь, не понимая, что Средние века давно прошли, а другие говорят, что церковь — это вообще Средние века, не понимая, что в церкви реально нуждается огромное количество людей. И вместо поиска компромисса мы начинаем очередную гражданскую войну. В этом плане вопрос о Толстом и его «отлучении» остается актуальным. Пока мы его как-то не решили, не «сняли», он будет мучить нас как призрак прошлого.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Антон Луканин