Пороть тебя надо

Праздники. Решили с отцом на дачу. Сумочки собрали, барахло с балкона, за зиму накопившееся, сгребли. Решили чайку на дорожку выпить, хвать, спичек нет. А мы некурящие. Позвонил соседке. Не открыла. Ходила за дверью, шуршала своим жилищем, но не отперла. А другие на площадке интеркомом забаррикадированы, к ним и звонить неохота. Ладно, думаем, на даче отопьёмся.

Спустились. Цветение, птички. Ворота стоянки неизвестным автомобилем плотно припёрты. И ведь не один наш малолитражный на стоянке, десятка два автомобилей. И никакого телефона под лобовым стеклом, ищи-свищи. Тут стали и другие дачники со своим барахлом собираться, негодуют, где, мол, эта тварь. Звонить куда-то принялись, по квартирам, там-сям, везде ищут. С час прошло, даже соседка нос на улицу высунула, такой кавардак поднялся. Тут из соседнего дома сонная такая краля цокает, недовольная, чего разбудили. Её бы, наверное, линчевали, но денёк больно хороший, птички верещат, настроение отходчивое. А в феврале или марте точно бы несдобровать.

Едем. Рассекаем майский воздух. Подрезают, поворотники не включают. Для неподготовленного жителя какой-нибудь так называемой развитой страны чёрте что на проспекте творится, но мы, местные, только забавляемся. Иногда я конечно что-нибудь крикну матерное или начну по кнопке гудка колотить, через отца перегибаясь, за рулём-то он. Но это редко. В целом позитив.

Упёрлись в пробку, думали, ради мигалки какой-нибудь перекрыли, или авария. Так и есть, авария, только на встречке. А наша полоса притормаживает, чтобы поглазеть на смятые корпуса и лошадиные силы, и как чёрные полиэтиленовые мешки мёртвыми телами заполняют.

Дальше промчались вплоть до перекрёстка с рельсами, где кто по обочине норовит, кто по встречной. Но это уже пустяки, дача близко, однако не все опасности позади. Когда личности с размахом крали миллиардами, члены нашего садоводческого товарищества тырили по мелочи. Засыпали идущую вдоль улицы канаву и сдвинули забор. А перед ним ещё и деревьев насадили. А чтобы деревья уберечь, в землю колышков натыкали. Оттого вода с тех пор не по канавам течёт, а где русло себе отыщет. Где под фундаментом, где по огороду. Улицы сузились, деревья разрослись и корябают автомобили, а если навстречу кто, то в сторону не отъедешь — колышки так колёса и пропарывают.

Но мы карты минных полей знаем, доехали благополучно, барахло выгрузили, пошли на общее собрание. Народу собралось немного, но все активные. И столько, оказывается, всего интересного в товариществе происходит. Одна тётка соседке биотуалет под забор выплёскивает, другая куст калины в узде не держит, и он всем солнце закрывает, архитектор бывший планирует тайно всех скупить с целью перепродажи застройщикам. Бывший зам такого-то ворует электричество, сын того самого выгуливает собаку без намордника, бухгалтерша присвоила собранные на дорогу деньги… Тут все примолкли и на бухгалтершу уставились, а она такая помаду достала и типа ничего не знаю, и вообще у меня голова с утра болит, пойду за пивом. А ей, типа, мадам, куда, это хищение и уголовка, а она — я в таком тоне разговаривать не намерена.

Погундели и разошлись. Вернувшись домой мы стали собирать душ после зимы. Крутили трубы, крутили и поссорились. Короче, я бросил ключ на восемь и пошёл куда глаза глядят. В магазин пошёл. А там водка, пиво, друзья детства. Выпили хорошо, поговорили, не помню, почему сцепились. Домой вернулся засветло, но с распухшей губой.

Включаю телек, а там глухонемую девяностолетнюю ветераншу показывают. Живёт в сарае, без электричества и печки. Освещает и готовит на керосине. Зимой стены картонными коробками конопатит. И соседи такие недовольные, куда государство смотрит. Бабка четыре года повязки меняла на фронте, а помрёт при лучине.

С государством понятно, а сами-то они что. Не могли печку ей сложить, что ли, за столько лет? Она же с самого сорок пятого одинокая и в таких хоромах. Это же не так что бы очень невозможно печку поставить. Кричат, жалуются и расходятся. Бабка, правда, не унывает, улыбается, и цвет лица поразительный, и глаза.

Лёжа в темноте, к шансону соседскому вместе со всем посёлком прислушиваясь, я стал думать о коллективизме, который народам эту местность населяющим приписывают. Типа, здесь всё этим коллективизмом так и дышит, индивидуалисты хиреют, а коллективисты процветают. Только не пойму я никак, что это за коллективизм такой, когда каждый норовит уесть ближнего. Оттяпать, кинуть, напакостить, позлорадствовать, отвернуться в трудный момент. И слабых затаптывают. Больше похоже на подчинённых, покинутых строгим хозяином, которые друг друга ненавидят, а объединяет их только одно — поиск нового хозяина, да пожёстче, посвирепее, чтобы было под кого снова всем стадом лечь, распластаться, покаяться, заборчики свои временные сломать, от нечестно награбленного отказаться и на коленях приползти, и перстень лобызать дрожащими губами. А потом, когда спину под кнут подставлять наскучит, когда захочется чего-нибудь эдакого, захочется забухать лихо и самих себя в чём-нибудь страшном укорить, начнём мы выкаблучиваться, устроим кавардак, раскидаем игрушки, опрокинем трон, головы покатятся, чтобы спустя годы наши потомки наклейки на стены шлёпали: «Государь, прости нас, пожалуйста».

Утром только вышел на веранду, чаю попить, так сразу через забор сосед-старичок перевесился и давай делиться. Новая методика вечной молодости: во-первых, хобби, а во-вторых, только не смейся, порка. С хобби понятно, а вот порка. Муж должен пороть жену, жена мужа, и вообще, надо время от времени друг друга хорошенько выпарывать. Отсюда баня и многое другое, тайное и горячо любимое. И научное объяснение имеется — выброс эндорфинов, полезный стресс, а в результате активное долголетие, молодые любовницы и свежий цвет лица в гробу. У меня даже чай остыл, так заслушался.

Вот оно, значит, откуда. Массовая интуитивная склонность к здоровью через садо-мазо — вот секрет нашего коллективизма и единства. Пойду пока редиску сажать, чтобы, когда придётся кого-нибудь пороть, витаминов в организме хватило.

Фото предоставлено автором