Не курорт

Время стало быстрее: лето уложилось в два месяца, осень — едва ли не в два дня. Текст российской жизни густ, как зимние сумерки. Правильные слова, ответы на вопросы, которые и задавать-то никто не задавал, потому что страшно, появляются сами собой. Короткие, четкие, ритмичные. Как одностишие или команда на поле боя неизвестно с кем.

Эти три слова выползли откуда-то из блогов, кажется. Оккупировали мозги государственных людей. Завелись — как черви в пыли, по слову Аристотеля, в голове у сытого телеведущего Киселева. У благообразного, похожего на кусок прогорклого масла протоиерея Чаплина. Влезли в разных писателей калибром поменьше. Звучат, звучат и звучат, как будто не их раз за разом повторяют. Как будто это они повторяют сами себя. Превращаются в фоновый шум. Прячутся за разговорами о грядущей Олимпиаде, необходимости привлечения инвестиций, достигнутых успехах и неизбежных трудностях. Мигают бегущей строкой в каждом выпуске новостей на федеральных каналах.

Тюрьма не курорт.

Это уже не про Толоконникову, не про ее письмо, не про порядки в отдельно взятой мордовской зоне или во всех вообще зонах бескрайнего отечества. Это больше, это важнее, это про все. Не про дикие по-средневековому представления элит и масс о вине и воздаянии. Не про издевательства над конкретной девушкой или сотнями тысяч заключенных. Вообще не про издевательства. Не про что-то такое, что выходит из ряда вон, а про порядок. Про норму. Про опору мира. Про Россию.

Их повторяют так часто, потому что они, эти три слова, выстроившиеся самопроизвольно в ряд, — идеальная формула для описания того, что здесь, вокруг, с нами, из нас строят. Строители просто боятся признаться в этом, даже сами себе. Ну, действительно ведь, звучит немного вызывающе и коробит. Но зато объясняет любые действия власти и всех, кто играет на стороне власти — за деньги, от безысходности, или по простоте душевной, испытывая от происходящего незамутненный восторг.

Все разговоры о неповторимости нашей, об особой культурной идентичности, о собственном пути, о роли и месте страны и народа в мире укладываются в эти три слова. А если что и остается торчать — то с этим можно поступать, как Прокруст с прохожими. Почему? Да потому что тюрьма не курорт.

Правильный слоган позволяет за хаосом депутатских инициатив, смешных и страшных, за блеянием общественников и воплями неравнодушной молодежи, за действиями настоящей власти усмотреть проект. Увидеть лес за деревьями. Понять, в чем суть грандиозного преобразования России, затеянного вот сейчас, на наших глазах.

Тюрьма — это ведь не про преступление и наказание, как многие ошибочно думают. Тюрьма — идеальная тюрьма, а здесь явно собираются строить как раз идеальную тюрьму, — это про преступление и перевоспитание. Про превращение человека плохого, никчемного и негодного в человека правильного. Способного в соответствии с планом строить то, что здесь и сейчас нужно. В нашем случае — самовоспроизводящуюся тюрьму.

Скажи только — «тюрьма не курорт», и осколки сложатся в мозаику. Вот, ты жил здесь бессмысленно, коптил небо, менял в ресторанах нефть на продовольствие (всё в России — нефть, если копнуть поглубже). И не было в твоей жизни смысла. Не потому, что его вообще нет, смысла, а потому, что знающие люди тебе вовремя не объяснили, в чем он, смысл. Тебе, может быть, казалось, что ты на курорте, но нет. Тюрьма не курорт.

Пора перевоспитываться. Браться за ум. Пора понимать, что ты — только часть, а целое больше суммы своих частей, и ради блага целого частью можно жертвовать. Или заставить эту часть пожертвовать если не собой, то хоть мелкими своими радостями. Теперь ты внутри огромного заведения, предназначенного для твоего перевоспитания.

Теперь тебе объяснят, что читать, что слушать, как думать, кем и чем восхищаться. А кого и что, наоборот презирать. Ненавидеть. Уничтожать при случае. Тебе даже объяснят, с кем и как правильно спать. И с кем — не спать ни в коем случае.

Тебе объяснят, что ты не европеец, потому что погрязшая в индивидуализме Европа профукала культуру и растрясла духовность. Ты не европеец, но для Европы — последняя надежда. Ты — ее спаситель, у тебя есть миссия, и это миссия в разы важнее, чем ты. Ты должен быть смертельно серьезным, ты не должен и на минуту расслабляться. Главное — улыбайся пореже, и никогда не шути: мир суров и страшен, а вокруг враги. Мир, вообще, кажется, для того и существует, чтобы не дать нам спасти себя, ну и мир заодно.

Все, что казалось тебе интересным, грех. То, про что ты думал, что это любовь, — разврат. То, что тебя веселило, — гнусь. Не то, что шаг, а даже взгляд в сторону прошлого — побег. А знаешь, что бывает за попытку к бегству в местах, предназначенных для твоего перевоспитания? Ну да, это ведь не курорт.

Я не без грусти думаю: страна, в которой я успел вырасти, и которая теперь кончается или даже кончилась, — медленнее, чем лето, но быстрее, чем осень, — тоже мало кому казалась курортом. Я жил в моей стране, наверное, бессмысленно и не очень легко. Но никто не лез особенно в мою жизнь, если только я совсем уж явно не переходил границ, не нарушал писаных и неписаных законов. Никому в той стране не было дела до того, что я читаю, как люблю, и уж тем более — о чем думаю. Над чем смеюсь. Оказывается, не так уж мало у меня было в той стране по-настоящему важных вещей.

Но вот миссии не было, смысла, высшего смысла, ради которого можно меня об колено ломать, ради которого можно лезть мне в голову и в постель. А теперь смысл наметился, и надо меня перевоспитывать. Впрочем, меня-то, наверное, поздно, а вот молодежь жалко.

Что-то такое в землю нашу, что ли закопано, что любая власть, стоит ей только хоть чуть-чуть устояться, сразу начинает нервничать при виде человека, живущего просто так. Человека, который сам по себе. Который не в ногу и без исполнения патриотической строевой песни. Стоит власти чуть-чуть устояться, и она, с умыслом или по наитию, но обязательно начинает превращать страну в место по перевоспитанию граждан. А добровольцы, друг друга локтями распихивая, радостно бегут записываться в вертухаи, или хоть в хлеборезы.

Не курорт потому что. Широты не те.

И да, не поймите меня неправильно. Я ненавижу лозунги в духе «сегодня все мы узники». Я помню, каждую минуту помню, что внутри этой громадной новой стройки перевоспитательного дома есть не метафорические, а настоящие тюрьмы, и в них — люди, которым всегда хуже, чем нам, что бы с нами на воле не делали.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников