Страшная тайна либерализма

Не может не радовать, что поднятая Захаром Прилепиным волна «почемуялиберализма» фактически отмотала ситуацию к той точке, в которой у нас почему-то многие сочли либерализм то ли побежденным, то ли умершим в корчах стыда от своей никчемности. И теперь, дескать, об «умершем либо хорошо, либо — никак». С чего вдруг? Почти всё, происходящее окрест — от ситуации с самоопределением Украины и до авиакатастрофы в Казани — есть прямая и весьма живая дискуссия общества с не менее живым и даже вполне упитанным либерализмом. Более того, с либерализмом до сих пор торжествующим и всеподавляющим.

Каждый домашний мыслительный потуг натыкается, как известно, на железный аргумент: «парламент, благосостояние, ладу-некалину, суд-полицию-некоррупцию, сделай — тогда говори. Не можешь — заткнись». Это основательно выжгло или перевело в область абстракций идейные поиски в стране. Но и либерализм, как видим, не всех убедил. Не потому лишь, что он сам по себе, как модель, не гарантирует успеха — ибо как невозможно всю Россию от Калининграда до Владивостока включить в Москву для обеспечения единых жизненных стандартов, так и в ЕС нельзя принять весь мир, а другие варианты не убедительны. Иначе Грузия с Украиной давно бы ввели правильный парламент или суд и назавтра проснулись бы в Швейцарии. Россия бы умерла от зависти уже к обеду.

Почему у нас не пошло? Мы большие, мы отродясь не ходили на поклон, «у советских собственная гордость»? Или мы органически не усваиваем либеральные ценности, являемся на национально-ценностном уровне носителями рабско-авторитарной психологии?

В обеих версиях есть один и тот же изъян — вирус собственной идейной вторичности (даже в «гордой» версии: да, вы успешные, но мы не пойдем к вам из принципа), который явно или подсознательно поразил отечественный интеллектуальный класс, ослепленный «триумфальным шествием» либерализма. Примерно как наши первые туристы были раздавлены тамошними колбасными витринами. «Колбасная» логика, похоже, глубоко въелась в подкорку (что делать — колбаса в позднем Советском Союзе невольно приобрела ценностно-символический характер). Потому почти всегда дискуссия с либералом сведется к вопросу: «ты на какой машине ездишь? На северокорейской? То-то». «Колбаса вкуснее — значит идея правильнее»: с этим трудно спорить.

Вернее — вообще не нужно спорить. Идея как таковая в принципе не должна противопоставляться разного рода инструментам. Они вообще не ценности, а просто в меру (но не экзистенциально) полезные институты — демократия лучше, чем недемократия, свобода лучше, чем несвобода, пять сыров на прилавке лучше, чем один и т. п. Не нужно уже поддаваться на эти бесконечные провокации: «придумайте вкуснее или молчите». Семья не альтернатива дрели, любовь и вдохновение не антагонизм теплому клозету, с которым лучше, чем без него. Но когда его представляют смыслом существования, «духовной ценностью», мыслящий человек начинает испытывать (должен, по идее) дискомфорт посильнее малой нужды.

Тысячекратно высмеянная все теми же либералами духовность вполне может быть понята и как преобладание этического начала над рациональным. Ценности начинаются не с формального права на выбор — вообще не с «права» и «свободы», а с понимания: «право НА ЧТО?», «свобода ДЛЯ ЧЕГО?». Человек ежечасно, а то и ежесекундно делает самостоятельный выбор — в пользу добра или зла, действия или бездействия, фэйсбука или своих рабочих обязанностей. И этот выбор не предоставленная (значит, могущая быть отнятой), скажем, властью ценность, а имманентная, заранее заложенная в человека опция. В религии это дал Бог, но это гигантский дар, подразумевающий в том числе право отказаться от самого Бога. Никто, ни Бог, ни его лукавый оппонент, не могут сделать этот выбор за самого человека или принудить его — настолько мощно и уникально во всем мироздании это изначальное свойство личности, его подлинная свобода. И вот это вы всерьез хотите сравнить с правом выбрать демократов или республиканцев?

Кажется, у Розанова было, что вот этот идеал прав, выборов, демократии — это как, например, сделать железную дорогу идеалом жизни. Она есть средство доставки до конечной точки, с ней гораздо удобнее, но она не может быть смыслом и ценностью жизни и подменять саму конечную точку пути.

В этом разгадка, почему либеральные «ценности» нашего человека не цепляют: потому что их нет (понятна реакция верующих в эти ценности на такого рода атеизм, но — тем не менее). Их нет именно как духовно значимых ценностей. Даже в сугубо западном по происхождению марксизме умудрились найти (или привнести) их, а вот в либерализме — нет. Ни самим погибать, ни других инквизировать не хочется. А мы без этого, без нашей врожденной достоевщинки, никак не можем. Напрашивается, конечно — так вот оно: поживите, наконец, без ГУЛАГов и Павок Корчагиных, в свое удовольствие. Ан, нет — вроде и получается овощная жизнь, да нутро ее подспудно отторгает. Не то чтобы это сугубо национальное, но сильно развитое именно у нас (этическое над рациональным). Кстати, отечественные либералы своими действиями последних лет лишь ярко убеждали в этом — они агитировали не за колбасу, но апеллировали именно к этическим нормам: «закон подлецов», «мерзавцы», «жулики-воры» (не в уголовно-правовом смысле, а именно как характеристика личности) и т. п. То есть верно угадывают то, что действительно важно в глазах народа. Ну они ж тоже — в доску наши.

Предвижу обязательное: «ой, ну мы прям такие духовные, что в душ каждый день сходить и дороги нормальные сделать не можем». На это было у Достоевского: «судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. … Нет, судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем он желал бы стать». Без этих важных ключей не понять, почему у нас выжило христианство, причем в весьма трепетных, ортодоксальных формах (внутримкадье с его вечными разборками с высшим духовенством просто не в курсе). И даже то, почему так сильно и стремительно зажглась и распространилась идея коммунизма как высокого идеала — ведь не ради ГУЛАГа пахали до изнеможения Павки Корчагины (внутримкадью, опять же, трудно это принять). Мы не признали моральной победы западных ценностей не потому, что мы гордые или тупые, а потому, что не увидели в них собственно ценностей. Колбасу увидели, «мерседес» увидели, а всепобеждающие ценности — нет.

И, кстати, это корень конфронтации с либерализмом, ибо фактически именно потребительство находится в центре всей композиции. Да-да, именно оно, а вовсе не права человека, свободы, демократия и рынок. То, ради чего все это затеяно и без чего не выживет вся эта сверкающая идеологическая надстройка, весь этот треск о ценностях — ради создания человека-потребителя, HOMO CONSUMENTUS. Даже гиперпотребителя, поскольку он не удовлетворяет потребности в чистом виде, а само непрерывное возникновение потребностей и есть его Главная Жизненная Потребность.

Актуальная версия либерализма сделала его (а не нации, отечества, культуры, цивилизации, братства, семьи, религии, реальные смыслы и ценности, что было и у изначального либерализма) — центром Вселенной. В каждой Конституции его, индивида-потребителя, права, свободы и прихоти — единственная цель существования государства и мироздания. Идеология практически беспроигрышная: ты требуешь удовлетворить твое вечное зудящее «я хочу!», и тебе предлагают облечь это во вполне ценностно-пристойное «имею право!». Это огромная победа неолибов, почти убившая «по ходу» и самого человека. Индивида, бунтаря, личность с разумом-вселенной (марши за «хочу как в Европе» это не бунтарство, а как раз банальный мэйнстрим; это Путин скорее бунтарь, когда посмел заговорить о традиционных ценностях — такое «богохульство» не прощают). Homo consumentus может взбунтоваться против мигалок и нечестных выборов, но никогда — против своей зависимости от гаджета или марки личного авто. Быть или не быть абортам или однополым бракам — «да, есть какая-то глупая заморочка, ну пусть себе будут, по ходу». Но вот если нет 50 сортов пива в магазине, это — диктатура, совок, «поравалить!».

Именно этой нехитрой логике, поймавшей человека за его животное «хочу», на самом-то деле по очереди сдались практически все идеологии и идеи — консерватизм, феминизм и другие -измы, экология и прочая правозащита. На Западе уже нет партий и идейных конфликтов прошлого, а только спор, какая из партий правильнее понимает и воплощает Единственно Верное Учение. Не присягнешь на верность — будешь жить как в страшной России. Или как в Африке. А присягнешь — имеешь шанс быть спасенным у Лампедузы.

Хотя на Западе к нам многие (не вслух) относятся, как к коллективному бес- и подсознательному европейской культуры. Как к цивилизационной совести, вынесенной на загрузочный диск, пока основная память поражена вирусом. Западная цивилизация назвала институты ценностями, поставила их на пьедестал и на том прекратила создавать смыслы. Это похоже на российскую нефтяную ловушку — трудно модернизироваться, когда и так все хорошо. Все сыты, обуты, украины в очереди стоят — чего еще надо? Но, похоже, история не закончилась. Технологии не заменяют смыслов. Если же сам не можешь дать миру смыслы, то логично душить прекрасные порывы у других.

Понятно, что ни один либерал никогда не примет всего этого на свой счет. Поскольку всем известно, что либерализм — это только все хорошее, против чего может быть только фашист. Или заведомый гомо-юдо-педофоб. Если ты против теплого клозета как «общечеловеческой ценности», значит ты со своим деревянным стульчаком просто еще не дорос до этих сияющих высот, ради которых только и стоит жить. Из этого ракурса вам дискуссию не вывести никогда.

Выход один — оставить либералам их убеждения в нетронутом и неоспариваемом виде, и просто постараться вернуть в мир, в общество, в сферу дискуссий и, что важнее, в список естественных человеческих потребностей, ценности. Которые выше клозета и парламента. И даже прав и свобод человека. Ибо ценность — это не сам выбор, добить или спасти сбитого тобой человека. Ценность — это когда ты не добиваешь и спасаешь потому, что иначе и быть не может. Ведь если Я — высшая ценность, то всегда будет мысль: неудачникам все равно гибнуть, а у меня хорошая семья, успех и машина. Когда этого нет, ты не танцуешь в храме, потому что для всех это — неприемлемая дикость. Ты не продаешь паленую водку и поддельные лекарства, не ставишь на самолеты левые запчасти, не держишь приезжих рабочих за скот, даже если это разумно и правильно с точки зрения рынка и прибыли. Просто потому, что в твоей жизни появились ценности.