Казнь патриота

Недавнее фейсбучное высказывание Ксении Лариной о патриотизме выводит дискуссию о злосчастном опросе, ставшем поводом для административных гонений на телеканал «Дождь», на решающий финальный рубеж. Правильней сказать, на стратегическую высоту. На которой всё, собственно, и решалось изначально. В самом-то деле, жалко «Дождь», но давайте по сути.

Вряд ли стоит тратить дополнительные слова, чтобы ещё раз поиронизировать над воспалением патриотического официоза, которое нам азартно и повсеместно демонстрируют люди государственные и около того. Сказано с избытком. Лечение сложное, комплексное, далеко не каждый излечим.

Но если подытожить и отбросить сиюминутные частности: патриотизм как таковой — это высокое чувство, которое — береги смолоду? Подразумевается — от державных перверсий, отождествляющих родину и государство? Или патриотизм сам есть растление и заповедник зла?

Лаконично и ёмко Ларина изложила точку зрения той части общества, к которой — уже, видимо, намертво, приклеился чудной ярлык «либералы». Почему всё же не «западники»? Что же так, каждый раз подыскивать новое имя? Ну, либералы и либералы. Как скажете.

«От слова „патриотизм“ тошнит уже какими-то червяками и вишневыми косточками. Я не люблю родину (Родину) давно и убежденно. И это не мешает мне жить в родном городе, читать и мыслить на родном языке, любить свою работу и мечтать о будущем. Патриотизм разрушителен, он ничего не создает кроме трескотни, вранья, шарлатанства, лицемерия. Патриотизм не совместим со свободой, он убивает свободу мысли, свободу творчества, свободу самореализации. Патриотическое искусство — крикливо, фальшиво, примитивно. Патриотизм крышует бездарность и пустоту, производит бездарность и пустоту. Патриотизм мракобесен, как и показная примитивная религиозность, которая не имеет никакого отношения к вере. Патриотизм сам по себе является религией вчерашнего дня, религией мертвых. Патриотизм — это оружие ксенофобии. Патриотизм основан на ненависти, страхе, вранье и непримиримости. Он упрощает человека, лишает его разума».

Ларина формулирует остро. Провокационно. Умеет. Но (правда же) глупо в связи с этим кипятиться: провокация — излюбленный стиль многих заметных публицистов. Стоит ли демонизировать стиль? Ну, провоцирует. Что в этом плохого? Она провоцирует, мы размышляем. Те из нас, кто не упростился ещё до рефлексов. Замечу в сторону, примерно так отреагировали умные люди, не согласившиеся с формулировкой «Дождя» «не лучше ли было бы сдать Ленинград».

Итак, не лучше ли вовсе выбросить патриотизм из головы? Как пережиток. Как вредную привычку.

Мысли, спровоцированные Ксенией Лариной, следующие.

Привожу в сокращённом виде, поскольку по прочтении вышеупомянутой публикации внутри меня приключился нервический спор с самим собой, так до конца и не разрешённый. Подобные споры читаются трудно: двойственность — не то, чего ищет глаз в печатном тексте.

Одна часть меня — тоже, видимо, либеральная — принимает написанное Лариной безоговорочно. Соглашается: а ведь правда.

— Вот именно. Особенно это: «патриотизм упрощает человека». В яблочко! Когда-то я наблюдал своими глазами, в моём родном Тбилиси, как под патриотическую трескотню Гамсахурдиа стремительно, до киношного абсурда упрощался и озлоблялся на мир (думаю, первое всегда обуславливает второе). Разумеется, то был патриотизм толпы. Так сказать, низкий патриотизм — ксенофобский, шовинистический. Как ещё от него откреститься приличному культурному человеку? Вот, пожалуй: мещанский. Толпа мещан, скучающих в собственной никчёмности, всегда голодна до праведного гнева: к империи, к понаехавшим, — не суть. Благодарна любому проходимцу за шанс покуражиться, прикрывшись высшим смыслом, за сентиментальную слезу, пущенную под рефрен про «родину-мать». Но разве не всегда так? Разве патриотизм не устроен как сеть, что улавливает души по отдельности, чтобы использовать оптом? Разве подавляющее большинство приличных и культурных — сейчас не об идеологах речь — не слилось в экстазе с разгорячёнными патриотизмом толпами в национальных республиках разваливающегося СССР? Ими двигал патриотизм. Разве не то же самое проделывает с приличными и культурными Майдан-2, отданный на откуп самым что ни наесть патриотам? Разве не это — кульминация любого патриотизма? Упрощение, схлопывание культурных пространств до размеров митинга? Единение не судьбой даже, но исключительно кровью…

…в общем, суть аргументов ясна: патриотизм красиво упакован, но на деле редкостно паршив.

С чем вторая часть меня — как бы она ни называлась — категорически не соглашается:

— Нет, никакая это не кульминация. Это вообще о разном: есть чувство родины — и есть политика, давно и успешно этим чувством манипулирующая. Есть либидо — и есть порнобизнес. Где тут ставить знак равенства? Патриотизм — дело интимное. Патриотизм — это нормально. Если не размахивать им где попало. Как бы банально ни звучало: от человека зависит. И только. «Чувство, редко проявляющееся, стыдливое в русском, но лежащее в глубине души каждого, — любовь к Родине». («Севастопольские рассказы», Лев Николаевич Толстой). Это о войне, конечно. О живущем на войне человеке. Но если всмотреться (только по-честному), без этого стыдливого чувства многое из того, что бесконечно далеко от военных подвигов и что вписало в нашу общую историю биографии высшей пробы, попросту невозможно. Братья Третьяковы и братья Щукины, Савва Мамонтов и Савва Морозов, Алексей Бахрушин, Иван Цветаев - никак не упрощение и крышевание пустоты. Павлов, Менделеев, Пирогов. Земство — запоздалое русское Просвещение, рождено патриотизмом. Кстати, именно исторический опыт земства доказывает, что даже в русском контексте, где государство почти всегда мракобес, и уживаться с ним приличному человеку — что мыкаться с истеричкой женой, совсем не обязательно патриотическое лояльно государству, казарменно и славянофильно. Случалось и наоборот. И до сих пор случается. К примеру, расцветшее ныне волонтёрское движение, как и земство, используют западную матрицу. И те и другие обустраивают нашу, русскую жизнь по тамошнему, либерально-европейскому образцу. Нет, ну вот кто и почему решил, что патриотизм верней всего рифмуется с обскурантизмом? Почему бы не считать патриотизмом именно открытость, готовность познать и освоить чужое, полезное или просто приятное? Патриотизм как всечеловечность…

Но я снова перебиваю себя:

— Договорим о Грузии. Которая когда-то вдруг решила стать тебе чужой… «Истина выше нации», — сказал тогда Мераб Мамардашвили. И пояснил для непонятливых: «Если грузинский народ изберет Звиада, я пойду против грузинского народа». Слово, перевесившее хаос. Остановившее страх и обиду. Одно дело измыслить: культурное родство важней этнического, но другое дело — почувствовать. Альтернатива национально-патриотической афере, которую с такой безрассудной пылкостью, так по-грузински, предлагал философ Мамардашвили, в тогдашней Грузии выглядевший полным апатридом, в политическом смысле не открывала ничего нового и сводилась к сохранению союза с Россией. Но сама его позиция, его выбор актуализировали для современников мировоззренческую модель — альтернативу патриотической запрограммированности — которая одна только и достойна быть фундаментом для единения человека разумного. Никогда не забуду это острое чувство общности поверх национального. Казалось — вот. Моя настоящая родина. Без земли. Без пограничных столбов. Ни пощупать, ни дома построить. Но и — без уличного гвалта, без политической наркоты. Растворённая в воздухе, рассыпанная по холстам и книгам. Родина культурных людей.

— Да брось ты! Хватит носиться с этой утопией. Нет её, и никогда не было, этой альтернативной Родины культурных людей. А если иногда кажется, что есть, так то ненадолго и моментально проходит, как только тебя окликает грубая реальность, в которой — хоть ты тресни, и политика, и национальные интересы, и корпорации с кланами, и Чёрные сотни с ваххабитами. И всё каждый раз девальвируется до перечня «братских народов» и списка объединившихся. И случается Югославия, например. После которой уцелевшие культурные люди, отряхиваясь от пыли и пряча глаза, выползают из укрытий и разглядывают очередных миротворцев: культурней ли прежних, что новенького в экипировке. Утопия красива. Но, как водится, несовместима с жизнью. Так это не работает: выблевали патриотизм до последней косточки и живём в прекрасном новом мире новых людей, свободных от всего этнического, от истории.

— Снова старая шарманка: отечество, предки. Быть привязанным — психологическая потребность? Воспоминание о пуповине.

…далее, читатель, спор побежал по кругу; стенограмму я решил оборвать здесь:

— Патриотизм опасен, да. Любой. В этом с Лариной не поспоришь. Опасен, как любое чувство. Как любовь — она тоже, бывает, приводит и к рабству, и к разрушению. Но когда я уже готов навсегда вычеркнуть из себя патриотизм — ну да, чреватый бедой — я каждый раз спотыкаюсь на мысли о том, откуда взялась страна, в которой я живу. И потом сразу: почему я вообще имел шанс быть рождённым и воспитанным в русской культуре, почему здесь, вокруг меня, всё-таки до сих пор Россия. Как бы ни лажало государство. И я не могу не признать, что этим я обязан людям, для которых патриотизм не был пустым звуком. И, чего уж там, не только тем, у кого это было — «стыдливое в русском». Но и тем, чей патриотизм был крикливым и примитивным, и возбуждался на командирское: «Здорово, молодцы!» И что мне с этим делать? С этим отягощающим чувством благодарности? Отключить? Но это и будет, по-моему — «упрощение человека». Жизнь вокруг и так запредельно упрощена. Пора бы её усложнить обратно. Например, перестать впихивать патриотизм в ту или иную ячейку. Патриотизм — штука негабаритная, многогранная. Иногда, как в моём случае, это всего лишь благодарность. Не больше, но и не меньше.

Фото: Коммерсантъ