То великое лето

У меня на столе уже который день лежит недочитанная книга Грэма Грина, а в компьютере которую неделю — недописанная своя; в город, в котором я живу, пришла весна, и можно гулять, но я не гуляю, а на улицах расставили столики летних кафе, и там можно пить кофе, но я еще не ходил и в кафе; я люблю кино, но я много дней не смотрел кино, и даже уже не помню, что я планировал посмотреть. Последнюю неделю после возвращения из Крыма я не выпускаю из рук компьютер, а если компьютера рядом нет, то телефон. Новости, социальные сети, потом опять новости, потом с кем-то поспорить, а потом прочитать еще одну статью, и так весь день, непрерывно — я и в лучшие годы был в этом смысле далеко за гранью зависимости, и меня это не смущало, а теперь даже немного страшно, такого не было никогда.

Точнее — такого не было никогда со мной, а так я прекрасно помню тот типаж, причем я помню его давно, это было задолго до всякого интернета, интернет, оказывается, и не нужен. Были маленькие транзисторные приемнички, в них еще вставлялась, как правило, батарейка «Крона», похожая на маленькую конфету, с двумя контактами сверху — один маленький гладкий, второй — как железный цветок с лепестками.

И вот люди ходили по улицам, прижав эти приемнички к уху, ездили в общественном транспорте с ними, заходили в магазины и парикмахерские. Это было не пижонство, это людям действительно было интересно, потому что в приемничках депутат Червонопиский (он, кстати, был этой зимой на Майдане) орал на Сахарова, а Горбачев говорил «обождите», а Евдокия Гаер от девятого микрофона высказывалась по процедурному вопросу — это 1989 год, первый съезд народных депутатов СССР, мне девять лет, стенограммы я прочитаю много позже и проживу потом много лет с чувством, что на поезд истории я опоздал, и что никогда в моей жизни не будет такого близкого соприкосновения с историей, как у тех, кто тем летом ходил по улицам с прижатым к уху радиоприемником.

Или как у тех, кто слушал депутатов вживую с балкона и писал потом об увиденном и услышанном в «Московских новостях» или даже, к черту снобизм, в «Социалистической индустрии».

Или даже как у тех, кто слушал съезд не с балкона, а из зала, будучи депутатом, депутатов было много, и «простых людей» среди них тоже было много.

Или как у тех, кто ехал последним поездом из Баку в Ростов, потому что война уже шла, пусть только в одном Карабахе, но уже нетрудно было угадать, где полыхнет еще; в Фергане уже резали людей тем летом, и еще наверняка где-то уже резали.

А поезда тогда были не только беженские; как раз в дни съезда было два поезда — из Адлера в Новосибирск и из Новосибирска в Алдер, и под Челябинском, кажется, они столкнулись, и сдетонировал газопровод, и я не помню репортажей с похорон людей из тех поездов, но почему-то думаю, что и на похоронах кто-нибудь прижимал к уху радиоприемник.

Это великое лето я прожил в обидном статусе ребенка, и, я думаю, все, что бы я потом ни делал, ни писал, ни говорил, несет на себе отпечаток этой хоть и неизбежной, но все же несправедливости. У людей из того лета была история, а у меня были в лучшем случае Навальный и Чирикова. Это, знаете, то же чувство, которое было у людей, которые при живом Поле Маккартни слушали по радио группу «Земляне». Такое неприятное чувство.

И что мне оставалось — я просто думал о том лете, думал много, оно мне снилось; вот были в том лете какие-то люди, и те, которые с приемниками, и те, которые в приемниках. Через два-три года они исчезнут, депутаты перестанут быть депутатами, журналисты уступят свое место новым журналистам, Горбачев уступит свое место Ельцину, Сахаров вообще умрет. Еще умрут НИИ и заводы, и вообще весь советский мир, и исчезнет как биологический вид вот этот человек с транзисторным радиоприемником, прижатым к уху. И окажется, что страна принадлежит каким-то новым людям, тем, кого сейчас принято называть героями девяностых, от рядового члена районной ОПГ до олигарха — тем, кого не было тем великим летом. То есть они, конечно, тогда были, но их никто не видел, черт их знает, где они там прятались, но вот так вышло, что все, что было тем летом оказалось ради них, то есть они, никому тогда не известные, оказались главными выгодополучателями того лета.

И сейчас, спустя двадцать пять лет, пришла весна, которая, кажется, вполне сопоставима с тем летом. История уже не проходит мимо, она рядом, она слишком рядом, в опасной близости от нас. Вместо прижатого к уху приемника — телефон, подключенный, кажется, напрямую к мозгу. Хотел восемьдесят девятого года — вот тебе восемьдесят девятый год, и даже лучше, потому что, в отличие от тех людей с приемниками, мы уже знаем, что будет потом и кто придет потом.

Интересно, где они прячутся сейчас, герои конца десятых.

Фото: ИТАР ТАСС Соловьев Андрей