Кладбище закрыто

Думаю, многим памятны слова Ивана Федоровича Карамазова, которые он говорит Алеше в той памятной сцене в трактире: «Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, — в то же время убежденный всем сердцем моим, что всё это давно уже кладбище, и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потом у, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь».

Здесь самое характерное — отношение к Европе, к Западу именно как к кладбищу, к их достижениям, исканиям, к опыту как к «дорогим покойникам». В нем признание бесплодности и бесплотности Запада уже тогда, уже в XIX веке.

Вся история Запада, вся история XX века — это даже не история заката, здесь Шпенглер был слишком оптимистом, это, скорее, история кладбища, «тихого местечка» по выражению Питера Бигла, места упокоения смыслов и ценностей, потревоженного лишь нацизмом — этой ночью живых мертвецов, растянувшейся с 1933-го по 1945-ый.

Сперва упокоилось христианство, отправленное на тот свет гуманизмом. Затем настала очередь коммунизма, пожранного мещанством и крепкими протестантского-капиталистическими устоями. Об этом свидетельствовал «с того берега» Герцен. Далее очередь дошла и до них, до этих крепких бюргерских устоев, аннигилированных повсеместным введением прав человека и либеральных ценностей. Упокоилась кантовская мораль, а следом за ней и гегелевская нравственность, утянув на тот свет и классовую этику марксизма.

Теперь настал черед высшей либеральной ценности — права (суверенитеты рушатся и воздвигаются по произволу Евросоюза) и священной коровы либерализма — права собственности (счета арестовываются и изымаются по желанию, настроению и внутренней потребности).

Зигмунт Бауман, один из ведущих социологов современности, говорит об отсутствии у современного западного мира четкого образа будущего, глобального проекта, способного вдохнуть жизнь в человечество.

Но это и не должно ошарашивать. Было бы удивительно, если бы кладбище имело какие-то перспективы, какой-то проект.

У кладбища нет будущего. Ведь кладбище — это даже не прошлое. Оно лишь напоминание нам, еще живущим, о том светлом, что было когда-то, оно — символ ушедшей в песок жизни со всеми ее высокими взлетами и глубокими падениями.

Все эти последние столетия Европа была напоминанием, местом утешения и почивших святынь.

Что такое кладбище?

Это память, это корни, это связь с землей и предками, традиция, фамильная честь, преемственность, свидетельство того, что не только «их нет», но и того, что «они были».

Крушение СССР ознаменовало, как это видится сейчас, начало крушения Европы «дорогих покойников» — высоких идеалов и смыслов. Бедные русские советские родственники, совершавшие регулярное духовное паломничество на Запад («О Рафаэль! О Ренессанс!»), перестали приезжать на могилки европейского духа, поправлять их, подмазывать оградки, возлагать цветы, и администрация кладбища потеряла всякий стыд, взялась за разрушение драгоценных могил, фамильных склепов и милых сердцу русского интеллигента и интеллектуала европейских надгробий.

Ныне, после всех событий последнего месяца, невозможно не признать очевидного: кладбище закрыто.

В Европе теперь нет ничего такого, к чему мог прислониться как к святыне, как надежной опоре и честный человек и распоследний негодяй.

И нынешним Иванам Федоровичам, искренним и честным либералам, после всех этих санкций, ареста счетов и кульбитов с подписями министров иностранных дел, должно быть ясно — ехать в Европу незачем и не к кому.

Не перед кем падать, нечего целовать, не над чем плакать.

Все оплевано, загажено, извращено.

Нам же, принципиально невыездным, прочно вросшим корнями в Россию, остается только переживать: если нельзя ехать в Европу, то уж не махнул бы нынешний российский интеллигент по старой привычке с отчаяния в Чермашню.

Ведь тогда точно быть беде.

Фото ИТАР-ТАСС/EPA